Аркадий Карасик - Любовь под прицелом
Подражая матери, я молча поднялся и ушел на кухню. Вслед неслись гневные выкрики, обещания по-свойски поучить ослушника.
На кухне не легче. Ольга что-то нашептывала матери, та скорбно поддакивала и покачивала седой головой. Разговор, конечно, шел о моем предосудительном поведении. Женщины солидарно встретили меня суровыми взглядами.
Больше скрыться негде. Не запираться же в туалет или в ванную? Присел в прихожей к телефону. А кому звонить? Не Тихону же?
Невольно вспомнил реакцию шефа на арест Владьки и возможную его смерть. Он даже не поморщился.
— Знаю, Коля, посвятили. Дурак непроходимый твой Владька. Ежели оклемается, одна ему дорога — в зону. Там вправят мозги, я уж постараюсь… Рад, что девка жива…
Да, Тихон все знал! Ни тюремные решетки, ни ограждения для него не преграда. Свои люди повсюду узнают, вынюхивают, докладывают, получают задания и выполняют их. Целая система, сплетенная из прочных цепочек, дублирующих друг друга… Вот и меня оплели, повязали — не выбраться.
— Значит, Любашу преследовать вы не будете?
— Говорено переговорено. Все зависит от твоего поведения, паря. Не скурвишься — будете жить. Расплатишься — дорога открыта, поезжайте хоть в Сибирь, хоть на Север. А пока работай, замаливай грехи…
Владькина пуля попала девушке в плечо. Но ее организм, и без того ослабленный ножевой раной, с трудом сопротивлялся повторной травме. Любаша лежала в реанимации, к ней никого не пускали.
Ежедневно я топтался под дверьми, умоляя сестричек принять, очередную передачу — фрукты, соки, минеральную воду…
— Некуда складывать, — сопротивлялась дежурная сестра. — Тумбочка забита напрочь — там целый склад…
— Не ест она, что ли?
— Вы столько передаете, что и здоровому не осилить, а она больная…
— Когда разрешите навестить?
— Послезавтра переведем в палату…
Послезавтра? Значит — сегодня! Как же я мог забыть? Вместо того чтобы сидеть рядом с постелью Любаши, целовать ее руки, слушать нежные слова, сижу рядом с телефоном в прихожей в ожидании дурацкого обеда!
В дверь позвонили. Пришли Никита с Фимкой. Радостные, оживленные. Разделись, повесили пальто на вешалку и, сопровождаемые матерью и Ольгой, направились в комнату.
Удобный момент! Я схватил пальто и шапку, вызывающе громко хлопнул дверью и помчался в больницу.
3
Пришлось в очередной раз перебазироваться. Куда-то за Дмитров. Тихон сказал — предупредили о готовящемся налете. Кто его предупреждает?
Вместо отсутствующего Владьки рядом со мной в «москвиче» — сам шеф. Угрюмый, злой, но по-прежнему разговорчивый.
— Вот чем приходится заниматься, — жаловался он. — Припекли нас менты до невозможности. Довериться некому. Остаёшься один ты…
— Почему вы так часто переезжаете?
— Прищучили капитально, суки ментовские! Многих мои людей посажали, другие — в бегах. Остались натуральные сявки… Спасибо, хоть знаю, когда шмон намечен… Кто упрсждает — не скажу, не допытывайся. Хоть и верю тебе, но лучше перестраховаться, чем сидеть за решеткой…
— Я не спрашиваю…
Оборудование перевозили днем. По мнению Тихона — самое безопасное время, можно затеряться в потоке машин. Никто не заподозрит… С этой же целью «мерседес» получил отставку, был выбран мой «москвич».
Сегодняшняя поездка для меня — не ко времени. Завтра должен забрать из больницы Любашу. Нужно отмыть ее квартиру, купить продуктов, приготовить обед… Что она любит? Кажется, селедку с луком, винегрет с майонезом, рыбу под маринадом, Сделаю. Хоть повар из меня никудышный, с помощью поваренной книги справлюсь… Да, не забыть к столу яблоки, апельсины… При потере крови полезны соки…
Тихон что-то говорил, на что-то жаловался — я не слышал ни слова.
Машин сравнительно немного, но я не гнал, выполняя строгое приказание шефа: держать не больше восьмидесяти километров, стараться не обгонять…
Возвращусь в Москву не раньше восьми вечера. Значит, закупить все необходимое для праздничного обеда придется по дороге… Сразу примчусь на квартиру Любаши, куда еще вечером перевез свои вещи.
Ольге сказал, не вдаваясь в подробности: прощай, развод оформим позже, сейчас — нет времени. Закрывая за собой дверь, слышал истерические вопли бывшей супруги. Слава Богу, тещи дома не было…
Впереди, на обочине, — патрульная машина. Рядом — гаишник с палкой, позади — второй, в бронежилете с автоматом… Опять что-то произошло или обычная проверка?
Мельком увидел, как напряглось лицо Тихона, на скулах заиграли шишки желваков.
— Если остановят — сбавь скорость… После — на газ, — раздался негромкий голос шефа. — И не вздумай фокусничать, сука, замочу!
На его коленях — короткоствольный автомат.
— Господи, сделай так, чтобы нас не остановили, — по привычке взмолился я. В Бога не верю, в церкви не крестился, но сейчас молюсь, истинно, преданно, ибо на Бога — вся надежда.
Молитва не помогла. Гаишник взметнул вверх свой жезл. Тихон приподнял автомат…
— Да это же Никита! — неожиданно я узнал гаишника. — Никита!
Остальное — как во сне… Очередь… Другая… Никита падает. Его напарник — с автоматом, в бронежилете, вскидывает оружие… Поздно… Тихон дает очередь…
— Жми!
«Москвич» рванулся вперед. Встречные машины шарахаются в стороны, попутные испуганно жмутся к обочине. Я выжимаю изстарого автогмобиля последние силы.
Скрыться… удрать… Теперь я повязан с Тихоном двойным убийством. Этого мне не простят…
От страшного места — пять километров… десять… За поворотом поперек дороги — «МАЗ»… Из-за него — автоматные очереди… Мимо? Почему стекло цело? Бьют по скатам…
«Москвич» запнулся, его занесло… Бросило в кювет…
Очнулся я в наручниках… Рядом — накрытое плащом тело Тихона.
Все… Кончено… Любаша осталась в больнице, одна, совсем одна. От безысходности, от беспомощности, когда невозможно что-либо изменить, я взвыл волком…
— Глядите, плачет? — удивился милиционер, стоящий рядом, но тут же злобно вымолвил. — Плачет, сука! Пощаду вымаливает, паскуда!
Сквозь кровавый туман я увидел лицо склонившегося ко мне человека… Это был Вошкин.
Круг замкнулся. «Семейный следователь» лишается персонального автомеханика, зато приобретает перспективного подследственного. Фимка осталась вдовой… Отец проклянет сына — убийцу.
Любаша, где ты, Любаша!
4
Следствие длилось почти три месяца. Вошкин не торопился. Он разыскивал свидетелей, составлял бесчисленное количество протоколов, посылал материалы на экспертизы. Со мной разговаривал сухо, немногословно, вопросы задавал каверзные, с подковырками, с дальним прицелом.
По— моему, все предельно ясно. Обвинение в убийстве сразу же отпало -на автомате моих «пальчиков» не обнаружено. Осталось — соучастие. Попутно — распространение фальшивых денег. Соучастие — не убийство. Но по совокупности, наверняка, припаяют немалый срок.
Единственно, за что я благодарен Сергею Сергеевичу — в обход всех существующих правил он добился разрешения Любаше навещать своего «гражданского» мужа. Так прямо и записали
— Хороший человек, — упрямо твердила девушка. — Старается вытащить тебя из беды… Вот и свидание разрешил, хотя и закону — нельзя…
— Не вытащить, а затолкать глубже… Нет, не верю я этому Вошкину! Ты думаешь, что он помог моей сестре освободиться потому, что пожалел ее? Как бы не так! Я корячился над его древней машиной, вдвоем с батей упирались, строя ему загородные хоромы… Да ты же ничего не знаешь… Слушай!
И я принялся рассказывать, торопясь уложиться в отведенное время — всего один час, шестьдесят коротких минут. Старался быть по возможности объективным, но обида давала о себе знать.
В память прочно впечаталась картинка: рядом с разбитым «москвичом» лежит окровавленный рыдающий человек в наручниках. Над ним с брезгливой улыбочкой на чисто выбритом лице склонился Вошкин. Так разглядывают разорванного пополам дождевого червя, издыхающую лягушку, но не человека, каким бы преступником он ни был…
— И все равно Сергей Сергеевич — единственная наша надежда… Кстати, адвокат у тебя был?
— Да, был… Сколько ты заплатила?
Любаша изобразила свою любимую гримаску — оттопырила губки, прищурилась и пренебрежительно фыркнула. При чем тут деньги? Они — обычные бумажки, призванные служить людям, брось в огонь — сгорят, швырни в воду — размокнут… Разве можно оценивать ими жизнь, любовь, дружбу?
Но я настаивал.
— Не помню… Кажется, пять тысяч — в кассу, столько же — на лапу.
— Ну, в кассу, ладно, положено, адвокату за что? Он же ничего ещё не сделал. И вряд ли что-нибудь сделает. Приговор предрешен. Я чувствую это по поведению твоего любимого Вошкина… Зачем ты так растратилась? Откуда взяла деньги?
— Дала адвокату хотя бы за то, чтобы он повнимательней вникнул в твое дело… Разве этого мало? Кроме того, пообещала за каждый год заключения, который он сможет отвоевать, подкинуть по три тысячи… И дам, слышишь, «извозчик», дам! Тебя спрашивать не стану…
