Лев Корнешов - Последний полет «Ангела»
— В нашем селе сегодня сто двадцать три личных автомобиля марки «Москвич», «Нива» и «Жигули», почти в каждом доме стиральная машина, холодильник и телевизор. Всего же у нас сельсовет на семьсот двадцать пять дворов.
Никитенко снова замолчал, на этот раз надолго, и все в зале терпеливо ждали, когда он снова продолжит свое «вступительное слово».
— Но было такое лихое время, когда все наше село сожгли фашисты, всех людей они поубивали, и остались здесь только пепелища, над которыми кружило черное ненасытное воронье.
Алексей подивился про себя той мудрой простоте, с которой Никитенко обращался к своим односельчанам.
— Про то, что произошло в горькие дни оккупации, мы знаем не очень много. На памятнике выбиты навечно имена всех погибших.
Но наш святой долг знать и не забывать, как все это произошло, и детям своим рассказать про то, как умирали герои-мученики наши. У жизни есть своя мудрость: продолжает жить наше село, не смогли вырубить гитлеровцы и их пособники корень адабашевского племени. Кто воевал в партизанах, а здесь есть такие, помнят боевую партизанскую разведчицу Ганну Адабаш. Жива она, о чем сообщаю вам с радостью. И есть у нее сын — вот он, перед вами… — Никитенко указал на Алексея, — правда, фамилия у него другая, но из корня Адабашей этот росток.
В зале разразились аплодисменты. Алексей понимал, что еще не успел ничего такого сделать в своей жизни, чтобы аплодировали люди, — это они воздают должное памяти тех, кто честно жил и погиб на этой земле.
С чего же начать рассказ, так громко названный в объявлении «лекцией»?
Алексей увидел в зале Геру — она устроилась рядом с Наталкой и, судя по всему, вполне освоилась. Во всяком случае, девушки разговаривали о чем-то, как давние подруги. Джинсы с модными нашлепками и укороченную курточку немыслимо модного фасона, в которых приехала она в Адабаши, Гера сменила на простенький зеленоватый костюм из тех, в которых обычно работают бойцы студенческих строительных отрядов.
Гера ободряюще кивала Алексею, мол, не робей, здесь свои люди, они тебя поймут. И Алексей начал свой рассказ с оговорки: далеко не все еще сегодня известно о трагедии села Адабаши, ведь прошло больше сорока лет, а преступники, как известно, стараются замести следы. За несколько месяцев работы по расследованию этих давних событий он хорошо уже представлял, каким было село в первые дни войны, в то время, когда сюда ворвались гитлеровцы. Сразу же многие жители села ушли на войну и — так случилось — сложили свои головы на разных фронтах, защищая Родину. А те, кто оставался в селе, старые да малые, стали надежной опорой партизанских отрядов «За Родину», «Мститель» и других. Он назвал крупные операции отрядов и увидел, что люди слушают его с гордостью — вот какими были те, кто жил здесь до них! Поколебавшись недолго, Алексей рассказал и о своем дяде, Егоре Адабаше, о его завещании всем, кто останется в живых. Оговорившись, что сведения требуют еще проверки и уточнения, Алексей заговорил о массовом расстреле Адабашей, так как описал его полицейский — участник расправы.
Алексей изложил своим слушателям и скупые сведения, которыми располагал о нацисте Коршуне и его пособнике — Ангеле смерти.
После выступления Черкасу пришлось ответить на множество вопросов. Он видел, как велик интерес к той работе, которую вели он и его товарищи, — не праздное любопытство, а понимание ее необходимости продиктовало людям вопросы к нему. Прав, тысячу раз прав был майор Устиян, когда говорил, что они трудятся не ради мести, но во имя справедливости.
Потом микрофон взял учитель Николай Давыдович Бондарь.
— Мы в школьном музее славы собрали все, что могли разыскать о подвиге и гибели Адабашей, о наших незабвенных героях-односельчанах. Но мы даже не знаем, где они приняли смерть — сровняли фашисты это место с землей, а годы затянули рану. Товарищ Черкас еще утром в сельсовете упомянул, что расстреливали Адабашей у противотанкового рва, а всего было выкопано их три… Не осталось никого из тех, кто копал рвы. А вот кто закапывал, готовил поля после освобождения под зерно…
Алексей насторожился. То, что говорил Николай Давыдович, было так просто, что он даже удивился, как не пришли такие мысли ему, Алексею Черкасу.
— А закапывал рвы, — продолжал Николай Давыдович, — тогда молодой тракторист, по ранению демобилизовавшийся из армии, Роман Панасюк, а ныне наш старейший знатный механизатор Роман Яковлевич. Попросим его на сцену.
Панасюк был в селе человеком известным, и колхозники дружно откликнулись на предложение учителя: «Попросим… Просим…», «Расскажи, Роман Яковлевич, что знаешь».
— Помню то время хорошо, — степенно начал Панасюк. — Стукнул фашистский снаряд мой танк на Висле, а осколками и меня достал. Подлечился в госпитале, но в действующую уже не вернулся. Жил неподалеку от этих мест, работу нашел в МТС. Тракторов было мало, зато на полях стояли покалеченные танки, вот я и собрал из нескольких одну тридцатьчетверку, снял с нее башню, пулемет, запряг в плуг. Так и пахали в первый год после освобождения. Послали меня однажды сюда, к бывшим Адабашам. Говорят, саперы там уже мины поснимали, а теперь ты поработай, закопай эти рвы, а то они как незажившие раны на земле.
Панасюк говорил медленно, и чувствовалось, что прошлое он не только не забыл, но отчетливо видел его сквозь дымку длинных минувших лет.
— И вот какое уточнение должен я внести в слова товарища Черкаса: закапывал я, заваливал землей два противотанковых рва.
По залу прошел легкий шумок. Ну конечно же, два: если один ров стал братской могилой, то его должны были сровнять с землей сами каратели, чтобы упрятать концы в глубины неизвестности…
— Где были эти две выкопанных руками адабашевцев пропасти, я и сегодня найду, потому что помню каждую десятнику земли, которую когда-либо перекапывал, а вот третий… Не было третьего рва уже в сорок пятом году, это я точно знаю.
В зале поднялся и неспешно прошагал к сцене пожилой человек, опиравшийся на тяжелую, суковатую палку. «Это Троян, был в послевоенные годы председателем колхоза, сейчас на пенсии», — тихо сказал Никитенко Алексею.
— Вот какая у меня мелькнула догадка, — проговорил Троян. — Было это уже позже, когда пришла из области директива повсеместно разбивать лесополосы. Мы с колхозным агрономом прикинули примерно, как их расположить. Земли колхозные мы знали хорошо, да и план под руками. Вот мне агроном и говорит: «Давай одну лесополосу проложим по развороченной земле». Я ее хорошо помнил: недалеко от речки протянулась узкая линия, густо поросшая бурьяном и травами разными. «Заодно и бурьян выведем, а то там его «питомник» образовался», — продолжал агроном. На том и порешили. Еще тогда подумал: откуда бы ей взяться, этой засыпанной наспех длиннющей яме? А что кто-то ее выкопал, разрезав поле на две части, а потом засыпал — то было ясно. Поищите там, — закончил свое выступление бывший председатель колхоза.
— И я это место знаю, — выкрикнула со своего места какая-то женщина. — Школьницей тогда была, мы всей школой лесополосу сажали. Помню, трава там высокая вымахала, а лопата легко входила, не успела слежаться землица.
— А что там сейчас? — с волнением спросил Алексей.
— Та лесополоса ж! — ответили ему сразу несколько человек. — Разрослась, что тебе лес.
Никитенко посмотрел на часы, было уже за полночь. Сказал:
— Завтра… то есть сегодня, — поправил сам себя, — спозаранок нам в поле. Будем заканчивать, а если кто еще что вспомнит — то милости прошу в сельсовет. — Никитенко, чтобы подчеркнуть важность того, что хотел сказать, подтянулся, одернул пиджак: — Товарищи сельчане, разрешите от вашего имени и от всего сердца поблагодарить соответствующие организации за то, что не забывают про горе народное, учиненное гитлеровцами и их пособниками, разыскивают тех, кто запятнал свою совесть предательством, убийствами, изменой.
…Гера снова потянула Алексея гулять. Они походили вдоль реки, любовались цветущей черемухой. Точно над ними литым серебром мерцала молодая луна. Было так тихо в этот полночный час, что казалось, слышалось дыхание земли.
— Спина боли-ит, — пожаловалась Гера. — Я теперь не то что есть, а смотреть на клубнику не смогу-у. За каждой ягодой надо нагнуться, сорвать ее, в корзину положи-ить.
Алексей рассмеялся:
— Познаешь жизнь? А то пришла на рынок, купила килограммчик, половину съела, половина залежалась, свежесть потеряла — в мусоропровод.
— Ладно язвить, — не обиделась Гера. — Пора в гостиницу, завтра снова… на клубнику. Наталка за мной забежит на зорьке.
— Идем, труженица.
— Идем. А тебе ничего не будет за то, что я с тобой в командировку поехала?
— Не знаю, — чистосердечно признался Алексей. — Придется докладывать об этом майору Устияну.
