Анна Михалева - Сама себе враг
Ответом ему была тишина.
— Ну, будем надеяться, — буркнул режиссер и снова обратился к сцене: — Поехали.
— А мне кажется, что стоит пойти с плакатами к Петровке, — неожиданно громко предложил Людомиров. — Нужно спросить, с какой стати милиция позволяет себе такой произвол! Ганин — актер нашего театра, наш коллега, мы просто обязаны его защитить!
— Вообще, все это происки третьей власти, — гробовым голосом изрек уже нетрезвый Федоров. — Масоны, — он многозначительно взглянул на Клязьмину.
— Что ты хочешь сказать?! — взвизгнула та.
— Что все эти убийства не случайны! — просветил ее Вениамин и уверенно кивнул головой. — И Ганина арестовали не с бухты-барахты. За всем этим кто-то стоит.
— Ну да. Раввин из Марьиной Рощи, — усмехнулся Людомиров, — тоже мне, антисемит доморощенный.
— Нет, — Федоров погрозил пальцем в сторону правой кулисы, — нужно действительно пойти и во всем разобраться.
Фраза далась ему с трудом.
— Ну да, сейчас и пойдем, — истерично усмехнулась Клязьмина, — только выпьем на дорожку!
— А ты меня водкой не попрекай, девчонка! — взревел Вениамин.
— Простите, — деликатно вклинился в разговор главный, — я вот все хочу узнать: мы будем репетировать, — он вдруг перешел на рык, — или будем лясы точить?! Ганин играет превосходно, он мастер, и репетиции ему практически не нужны, чего не скажешь об остальных. Ты, Федоров, даже свою роль до конца выучить не можешь, стыдился бы! Маша, у тебя все номера проседают. И вообще, валите все со сцены к дьяволу! Маша с Леней будут репетировать номер из первого акта — Лаэрт и Офелия. Прошу!
Клязьмина скорчила презрительную физиономию, дабы показать, что главный насчет нее страшно ошибается, но вступать в открытый спор не стала, заняла позицию и приготовилась. Леня тоже встал на свое место. Остальные быстро очистили сцену.
— Звонила Васе Ляхину, — успела шепнуть Настя Алене, — обещал примчаться. Спасибо, что ты вчера выручила.
— А что произошло с его дядей?
Ответ Насти потонул в звуках фонограммы. Зал наполнился вступительными аккордами легкой песенки.
«Рост жизни не в одном развитье мышц», — запел Леня, вернее, не запел, а начал открывать рот, песня уже была давно записана на пленку вместе с музыкой.
«Рост жизни не в одном развитье мышц», — мелодично вторила ему Клязьмина.
В сущности, песенка была неплохой. Алена даже принялась подпевать.
— Я же говорила, что здесь много хитов! — гордо заявила Настя, когда музыка стихла. — Два уже крутят по «Европе-плюс». А что там слышно о Ганине? — шепот ее принял трагический оттенок.
— Если не докажет, что не убивал, не знаю… — загадочно изрекла Алена, ощущая себя в этот момент жутко циничной. Все переживают за судьбу Ильи, а она еще подливает в огонь масло. Но делать нечего!
— Да какой он убийца! — возмутилась подруга.
Алена развернулась к ней:
— Насть, честное слово, тошно уже! Все твердят одно и то же! Но ведь факты против него. Не верь своим глазам, поверь моей совести — так, что ли?! Зачем Илья приперся в театр в тот день, когда убили Журавлева, ведь не было у него никаких дел?! Почему он один не стал пить отравленную водку, а всех спаивал? И все равно ничего подозрительного не видел? Где он был, когда бедняга-охранник пошел за водкой под сцену? И, наконец, каким немыслимым образом он оказался в театре, в том самом, где наш Гамлет укокошил свою очередную жертву?!
— Ну это же…
— Я-то как раз, как никто, понимаю, что это череда самых фантастических, необъяснимых и несуразных совпадений. Поэтому и стараюсь доказать, что Ганин ни при чем. А вы только кричите и протестуете, что в этой ситуации, согласись, малоэффективно. Если бы каждый из вас сел и напряг мозги, то непременно бы вспомнил нечто такое, что отвело бы от Ильи подозрения! — жарко закончила Алена.
— Ну что же мы можем вспомнить? — попыталась оправдаться Настя.
— Вот я и говорю, нужно сесть и подумать.
— А я тебе говорю, ты не права!
Бас главного прервал их дискуссию. Разумеется, он заорал на Клязьмину, не на Алену.
Маша театрально воздела руки к потолку:
— Господи Всемогущий, где же твоя справедливость?!
— Сейчас появится в образе гуру, — съехидничал Людомиров.
— Нет, я ничего не понимаю. То Офелия невинна и притворяется распутницей, то она шлюха в маске девственницы. Либо объясните мне глобальную задачу роли, либо разрабатывайте со мной каждую мизансцену. Кто мне растолкует, какая Офелия? Что она за человек? И какая у меня сверхзадача в спектакле?! — гневно выпалила Клязьмина и демонстративно плюхнулась на ступеньки сцены.
— Твоя основная задача — выжить в этом аду, — хохотнул Людомиров. — Как и у всех нас. А то возмущенный Гамлет снова примется убивать, чтобы доказать невиновность Ганина.
— Ну надо же, какая догадливость! — шепотом восхитилась Алена. Впрочем, восхитилась наигранно — все-таки ей было несколько обидно, что не одна она такая умная, ожидая от преступника определенной реакции на арест Ильи.
— Нет, ну что он меня пугает? — взвыла Клязьмина. — В самом деле, все, что я хочу знать, так это как играть Офелию. Я теряюсь. Я блуждаю от одной мизансцены к другой в каких-то потемках.
— Маша, — проникновенно обратился к ней главный, — еще в первую нашу встречу я тебе объяснил, кто такая Офелия. И ты в основном правильно держишь ее на сцене, но иногда перегибаешь палку. С Гамлетом она одна, со своим братом она искренна. Она боится ошибиться, она ему верит, она прислушивается к его мнению. В этой сцене она просто младшая сестра, вот и вся загадка. А поэтому не стоит обнимать Лаэрта с таким сексуальным подтекстом. Проще нужно быть!
— Может быть, я идиотка?! — запальчиво вопросила Клязьмина.
— У-у-у… — протянул Людомиров и отвернулся к стене.
— Я по-прежнему не понимаю, куда деть жесты, которые свойственны Офелии. Почему она сбрасывает маску шлюхи и становится наивной дурой. Если она на самом деле дура, то не получится у нее разыгрывать перед Гамлетом прожженную бабищу. Это противоестественно. Определитесь наконец, кто такая Офелия, а потом требуйте чего-либо от меня!
— Не понимаю, с чем ты не согласна.
— Хорошо! — Маша повернулась к Борику: — Пусть ваш потенциальный зритель скажет, понятно ему поведение Офелии или нет?!
— Ладно, — пожал плечами главный и тоже обратил свой взор на охранника: — Вы можете что-нибудь сказать, молодой человек?
Борик слился с креслом и затравленно моргнул.
— Ну?! — победоносно заключила Маша, указав на него обеими руками. — Что я говорила?!
— Подожди, — повысил голос главный, — нужно же зрителю прийти в себя. Так вы нам скажете?
Тот поиграл плечами, сжал и разжал кулаки и наконец открыл рот:
— Чисто по совести, конечно, скажу так: любая баба прикинется ветошью, лишь бы мужику угодить. На это они способны.
— То есть вы считаете, что Офелия вполне способна притвориться, чтобы заинтересовать своего возлюбленного Гамлета? — перевел главный.
— Угу, — кивнул Борик.
— А вы не пробовали стать театральным критиком? — поинтересовался у него Людомиров.
— Я ведь низкий и глупый, пока сижу. А когда встану, то большой и умный, — невозмутимо заверил его Борик, смерив таким взглядом, от которого актер поперхнулся и надолго замолчал.
— Никто меня не любит! — взвыла Клязьмина.
— Машенька, я тебя очень люблю, — спокойно возразил ей режиссер.
— Да?! — всхлипнула она. — Что я, не понимаю? Все только и сравнивали, как я выгляжу на фоне Лисицыной! Теперь же так: кто была она и кто я на ее месте! Я ведь не дура!
— У-у-у, — обреченно протянул Людомиров, — предчувствую затяжные истерические пассажи.
— Вот вам, пожалуйста, — кивнула на него Маша, — разве он позволял себе такие номера с Лисицыной?!
— Успокойся, дорогая, — нежно попросил главный. — Он такие номера позволяет себе со всеми, — и тут же кинул многозначительный взгляд в сторону Людомирова. — Не знаю, как я его еще терплю. Да что там я, он и гуру вашего в грош не ставит!
— Гуру не троньте, — запротестовал Людомиров, — он святой человек. Пьет так, что ангелы плачут.
— Ты не смеешь так про отца Гиви! — взвизгнула Клязьмина.
— Ты что, заменяешь Федорова? — нагло удивился Людомиров. — Это же его реплика!
— Ну хватит вам! — попытался примирить их главный.
Однако было поздно, Маша, закусив губу, уже успела пустить обильную слезу. Нос ее мгновенно распух, превратившись в сопливую картофелину, отливающую в лучах бокового прожектора.
— Может, пойдем? — тихо спросила Настя. — Это надолго.
— Почем ты знаешь? — из вредности запротестовала Алена. Репетиция, как таковая, ее не интересовала.
— Обычное дело, — уверенно объяснила подруга, — у Клязьминой вопрос самолюбия меньше, чем за два часа, не решается.
