Михаил Литов - Узкий путь
- Но какая нужда это доказывать?
- Ты слишком беспечен. А ведь мы толком не знаем даже, сколько денег у нас на счету, - как будто всхлипнул теперь Сироткин. - Фрумкина спросишь он отделывается ничего не значущими словами, мол, беспокоиться вам, ребята, не о чем, со мной не пропадете. Ты припомни, разве не бывало такого, что мы требовали причитающееся нам, а он вдруг заявлял, что денег в кассе нет? Как так нет? По какой причине нет, если по всем причинам они как раз должны быть? А если их нет по какой-то банковской тонкости ведения дел, недоступной нашему пониманию, так ты, будь добр, объясни, а не отфыркивайся, как если бы мы извели тебя своей тупостью! А если ты их пустил в дело, так почему без нашего ведома? Как видишь, много вопросов... Он нам наши, кровные, выдает - будто швыряет подачку. Разве не так, разве я преувеличиваю, сгущаю краски, скажи? - Ему показалось, что Наглых, поддаваясь нажиму, заколебался, и он не утерпел, возвысил голос, радуясь сознанию, что его сироткинская правда пронимает даже твердолобых. - Ну, пархатый! Он спелся с директриссой, а я говорю... и голову даю на отсечение... она его как лимон выжмет, все наши денежки из него выкачает, потому что эта баба - авантюристка, каких еще не видывал свет! Наш Фрумкин при ней состоит шутом. Мы благодушествуем и ловим ворон, а они тем временем не оставляют камня на камне от нашего благосостояния, и как покончат с нами, сразу оба махнут в палестины.
- Она и он? вместе? - подивился Наглых таким комбинациям будущего. - А зачем он ей? И уж тем более, ей-то зачем палестины?
- Он ее возьмет как жену.
- Ты совсем сбился, - упрекнул Наглых с деланной серьезностью. - Если он при ней шут, как же она позволит ему взять ее в жены? А потом, у него и своя жена есть. Куда же он ее денет?
- Бросит. И не пожалеет. - Сироткин не понял, что Наглых говорит с ним уже как с сумасшедшим, ему просто не понравилась позиция друга, и потому он впал в раздражение. Опечаленный Наглых рассмеялся и сказал:
- Для чего ты работаешь?
- Как для чего? - глупо и простодушно оторопел Сироткин. Он даже застонал, наконец сообразив, что дал приятелю повод посмеиваться над ним. Это открытие сразило его. Он тупо уставился в бокал с остатками пива. Он был готов заплакать и попытаться слезами тронуть сердце Наглых, попросить у него прощения, взять с него клятву, что он никому не расскажет об этой гадкой, скандальной сцене в пивном баре. И это на пороге непомерного счастья и грандиозных подвигов любви! Надо же, сбился, запутался, завел неопровержимую правду своего расследования в непроходимые дебри фантазии. Наплел, что Фрумкин якобы непременно женится на директриссе. Зачем было говорить это? Как можно знать хоть сколько-нибудь точно, что случится в будущем? И одна маленькая неточность сгубила все дело, и Наглых, который уже начал колебаться и уступать, решил, заметив ее, что Сироткин просто завирается. А Сироткин вовсе не завирается. Он болеет за дело, и если кое в чем немного преувеличивает, так ведь это потому, что его боление за дело, собственно говоря, его любовь к фирме стала слишком большой, непомерной для крошечного человеческого сердца. Глупо этого бояться, однако Наглых испугался и, как следствие, отшатнулся и постарался превратить все в шутку.
Как умна, глубока, оригинальна его жизнь, когда по утрам, выгуливая понурую собаку, он мысленно громит своих врагов; и в какую серую, убогую одежонку рядится еще мгновение назад сверкавший всеми красками радуги замысел интриги, когда он пытается воплотить его в жизнь. Решаясь на такое воплощение, он словно подводит итог собственной жизни, выносит ее на некий глобальный суд, вступает в диалог с самим Создателем. Иными словами, это нечто вроде генеральной репетиции будущего неизбежного конца, перехода в мир иной, начала неведомого. И каждый раз выходит вздор! В глазах Наглых, закадычного дружка, он сейчас всего лишь жалкий шут, мелочный, ничтожный человек, подлый интриган.
- Ну да, - продолжал Наглых с некоторой горячностью, - это и есть вопрос: для чего ты возишься с гороскопами, берешь грех на душу, дурача честную публику? В чем твоя цель? Набить золотом сундуки, спрятать в подвале и сидеть на них неусыпным аргусом? Или твоя мечта - разжиться личиной видного предпринимателя, благодетеля отечества, который в трудную для страны минуту поддерживает ее, не дает ей упасть?
- Да ты в сторону вильнул, а мы говорили о Фрумкине, о жиде, - стал совершенно желчным Сироткин, который и не думал униматься.
- А я тоже о Фрумкине, - поправил Наглых. - И он нас с тобой. Не ешь Фрумкина.
- Зубы не сломаю.
- Может, и не сломаешь. Но и впрок тебе такая пища не пойдет. Знаешь, не вижу я тебя ни скупым рыцарем, ни спасителем отечества, так что лучше оставайся тем, что ты есть.
Сироткин торопливо возразил:
- А я, вот, беру на себя смелость утверждать, что уже пришло время стать другими, подняться на какой-то иной уровень... Более достойное дело... Совсем другие обороты... Размах! Или ты боишься, что не осилим? Но почему ты расписываешься за меня, я как раз, может быть, очень даже осилю!
- Поднимешься... а что дальше? - Наглых криво усмехнулся, испортив рисунок своего приятного лица. - Как быть с твоими слабостями? куда их ты денешь хотя бы и на самом высоком уровне? Ты жадный до денег. Любишь баловать с дамочками, а еще больше пить водку. Для тебя, видишь ли, подниматься на другой уровень это не что иное, как подгонять какую-нибудь теорию под текущие обстоятельства. А я на всякую злобу дня, на все события и превратности стараюсь ронять свет щедро и ровненько и, главное, от одного, от неизменного и незаменимого светильника... поэтому я опытнее, мудрее тебя. Ну так послушай меня, опытного. Не ищи цели и смысла в нашей с тобой деятельности. Нет цели и смысла в нашей жизни. Запомни мои слова, они вроде как предупреждение. Только уже последнее, я так думаю. Я не угрожаю тебе, а предостерегаю от поступков, которые тебя первого и погубят. Не надо смотреть букой. Бери пример с меня, мудрого. Мой светильник - неугасимое веселье духа. Есть игра в жизнь и в жизнедеятельность, и наша задача сделать ее как можно веселее. Мне верится, мы для своих игр нашли веселую, богатую и длинную дорогу, так давай уж не вставлять палки друг другу в колеса. Мы мчимся в одной упряжке. Черт возьми, я с тобой запутался и вспотел! Ты очень угрюмый человек, а дело мы делаем легкомысленное, даже бесшабашное.
В порыве лихачества Наглых тряхнул головой, тряхнул кудряшками, черты его лица разгладились, и он снова улыбнулся своей обычной улыбкой лукавого и всеведующего купидончика. Сироткин понял, что друг не уступит, и у него даже дыхание перехватило при мысли, что если он, несмотря на всю убедительность полученного отпора, все же не оставляет намерений вытеснить из дела Фрумкина, то прежде ему следует перехитрить, превозмочь Наглых. Пожрать Наглых! Само предположение, что он способен на такое, казалось ему чудовищным. Он опечаленно вздохнул и опустил голову, предчувствуя темный упадок духа. И вдруг Наглых огорошил его:
- Скажи-ка лучше, тебя не грызет совесть?
Как гром с ясного неба. Так безоблачно и беспечно спросил, словно взял в рот леденец, и не поймешь, откуда в его уме такие мысли, такие выдумки. Сироткин крикнул:
- С чего бы это?
- Да из-за Червецова, - спокойно ответил Наглых.
Лицо Сироткина потемнело, и Наглых пристально смотрел на него.
- Мне до Червецова нет никакого дела, - сказал Сироткин с глухо клокочущим негодованием, - я забыл о нем... успел забыть, что такой существует, вычеркнул...
- Сегодня я сообразил, что зря мы тогда согласились отдать этого парня тебе на расправу.
Сироткин всплеснул руками, ожесточенно и вместе с тем жалобно защищаясь от какого-то предательского удара; он схватил бокал, глотнул из него и поперхнулся:
- Как же это зря?! И я был тогда не один, вы участвовали тоже. Я не расправлялся с ним, ты говоришь необдуманно. Я всего лишь сделал то, что мне велел долг. И ведь вы признали мою правоту. Зачем же ты теперь вытаскиваешь на свет белый этй историю?
- А она поучительна, - осклабился Наглых.
- Я думал не о себе, не о собственной выгоде. В чем ты меня упрекаешь? Я думал о нашем деле, пекся... я заботился о принципах, о соблюдении...
- Согласись, - перебил Наглых, - ты еще тогда знал, что он в наших бедах повинен не больше, чем ветхий Адам. Да и бед у нас никаких не было. Дела у нас шли - лучше не пожелаешь. Только и оставалось что радоваться жизни, а ты бог знает почему вздумал издеваться над незадачливым пареньком! Тут у тебя, понимаешь ли, что-то мрачное, инквизиторское... И мы туда же, пошли у тебя на поводу. - Перегнувшись через стол, Наглых каким-то диким, напряженным взглядом вперился в помертвевшего Сироткина и заговорил с нажимом, тяжко, будто не слова отрывая от себя, а невероятно большие глыбы гранита. - Я не знаю, что там думает об этой истории Фрумкин, скорее всего, вообще не думает, ему лишь бы увернуться от притеснений жены, жизнь семьи жидовской - потемки... Но я теперь для себя выяснил... я никогда не забуду и никогда себе не прощу той ошибки с Червецовым, до конца дней буду помнить и казниться...
