Георгий Брянцев - Следы на снегу
Если бы Оросутцев не вспылил и не обозвал Шараборина балдой, тот бы еще сомневался, а теперь, зная характер своего старшего сообщника, он изменил первоначальное мнение.
Шараборин смотрел пристально на Оросутцева, ожидая дальнейших откровенностей. Он верил и не верил своим ушам. Никогда Оросутцев не посвящал его в подробности своих дел и поступков.
"А может и правду сказал? - успокаивал себя Шараборин. - Дорожит он фотоаппаратом. Это я сразу подметил".
- И Гарри предупредил меня, - снова заговорил Оросутцев, - чтобы я в трудный момент ничего не скрывал от тебя. Он так и писал на твоей башке. Значит он доверяет тебе.
- Почему, однако, ты загодя не сказал? - поинтересовался Шараборин.
- Потому, что ты трус, паникер, окаянная душа! - грубо отрезал Оросутцев. - Расскажи тебе все раньше, ты бы со страху давно убежал.
И этому поверил Шараборин. Такая манера говорить была свойственна Оросутцеву.
Шараборин сидел по-прежнему на собственных ногах, в неподвижной позе, и только глаза его поблескивали при свете огня.
- А ты крепко веришь, что самолет прилетит? - все-таки спросил он.
Хмель опять ударил в голову Оросутцева, земля вдруг заняла место неба, но он встряхнулся и продолжал:
- Они больше нас с тобой в этом заинтересованы. Чудак! За этим планом они чуть ли не год гонялись. Да они готовы не один, а дюжину самолетов прислать.
- Значит веришь? - повторил вопрос Шараборий.
- Э-э... за этот план они хорошие денежки выложат.
- А когда прилетит самолет? - уточнял Шараборин.
- Прилетит обязательно, черт его не возьмет. Прилетит и никуда не денется. Все учтено, все предусмотрено. Я тоже не дурак, я отдам аппарат, когда твердо стану ногой на той стороне. А иначе шиш...
Оросутцев отвечал уже невпопад, повторялся, речь его стала неровной, мысли убегали, он выхватывал их клочками.
- В какое время прилетит самолет? - упорно твердил свое Шараборин.
- Я же сказал. Ну? Будем ждать его с двенадцати ночи до двух. Разожжем пять костров конвертом. Вот так... - Оросутцев хотел начертить пальцем на снегу расположение костров, но упал на бок и выругался. Поднявшись, он рассмеялся. - Разожжем и встретим... И мое дело в шляпе... - и спохватился. - И твое дело тоже. Улетим, и шабаш. Довольно. Свое мы сделали. Мы и там еще пригодимся. Такими, как я, не бросаются, жирно больно. И буду жить, как душа пожелает. Надо только не опоздать...
- Не опоздаем, - заверил Шараборин.
- Спирт еще есть?
- Нет, - ответил Шараборин.
- Ладно, черт с ним... Не проспать бы только... Будем мы с тобой скоро как вольные птицы. Чихать мне на все.
- Однако, не проспим? - заметил Шараборин, думая о чем-то своем.
- А старика ты здорово чикнул, - продолжал Оросутцев, укладывая неловкими движениями недалеко от костра хвойные ветви. - Молодец, если бы майора так чикнуть...
- Майор не спит, видать, - оглянувшись, произнес Шараборин. - Он бежит по следу.
- Не бойся! - укладываясь спать и подсовывая под себя ружье, сказал Оросутцев. - У нас всегда два выхода: или живыми остаться, или на одной веревке болтаться. А в общем, ничего не будет до самой смерти. Ложись.
Шараборина передернуло. Он сделал головой такое движение, будто хотел освободиться от захлестывающей его горло петли, и подбросил в огонь большое полугнилое полено.
"Пусть тлеет помаленьку", - решил он и тоже прилег на другой стороне костра.
Каждый из них тешил себя мыслью, что надул другого. Вскоре в тишину ночи вошел храп Оросутцева. Он храпел так сильно, что казалось, человек или задыхается, или захлебывается.
Сообщников разделял постепенно потухающий костер. Оросутцев спал крепким, скорее тяжелым сном охмелевшего человека и не чувствовал никакого холода, а Шараборин не спал.
Он лежал с открытыми глазами, на боку, подобрав колени, и смотрел на огонь, который то совсем потухал, то, вдруг, находил себе новую пищу и ярко вспыхивал.
Гнилое полено тлело, чадило, и удушливый дым относило в сторону Оросутцева.
Шараборин не мог спать. Мысли давили его мозг. Уж сколько времени он не мог обрести душевного покоя! Сколько времени он с тревогой пытался проникнуть мыслями в будущее и найти ответ на вопрос, что его поджидает! Пытался и не находил. И вот сегодня он лежит и не знает, что произойдет с ним завтра. Не верит он Оросутцеву. Не такой человек Оросутцев, чтобы сказать правду и оказать помощь другому. Да и он, Шараборин, не такой человек, чтобы принять ложь за правду. Да, он верит в то, что Оросутцев убил инженера и переснял какой-то важный план. Ничего в этом удивительного и невозможного нет. И не вызывает у него сомнений и то, что этот план надо обязательно к завтрашнему дню доставить к Кривому озеру, куда прилетит самолет. И что за план дадут большое вознаграждение, тоже правда. И что самолет прихватит Оросутцева - тоже верно. Но вот в то, что Оросутцев готов прихватить с собой на ту сторону его, в это Шараборин никак не мог поверить. Нет, нет и нет. Зачем Оросутцеву делить с кем-то свою славу и деньги? Зачем ему нужен Шараборин? Какой дурак пожелает себе живого свидетеля, который может где-нибудь и когда-нибудь сказать что-то лишнее? Да и на что, кому нужен Шараборин на той стороне?
Шараборин поежился, протянул руку, перевернул трухлявое полено.
Вот Оросутцев. Хитрый он. Хотя и пьяный, но ума не теряет. Правда, выболтал многое, но все это не спроста, а с определенным расчетом. Оросутцеву надо, чтобы его довели до Кривого озера. Довели в срок. А все остальное насчет "вольных птиц", "свободы", - все это чистая выдумка. Зачем Оросутцеву брать на шею какую-то обузу? И ничего ему Гарри не писал насчет Шараборина. Брехня это. Гарри мог и сам сказать об этом при встрече. А там, когда они придут к озеру, или когда прилетит самолет, Шараборину придет конец. О, да... Оросутцев умеет это делать. Его не надо этому учить.
Костер уже перегорал, рушился. Шараборин придвинулся к нему поближе. Оросутцев по-прежнему храпел с каким-то ожесточением.
"А майор совсем близко, - с опаской подумал Шараборин. - И не один он. У него трое или четверо нарт. И что же получается? Дойдем мы до Кривого озера, и там меня кончит Оросутцев. Не дойдем, не успеем, - майор изловит. Изловит, и опять мне конец. И так, и этак худо. Совсем худо. И так конец, и этак конец. Оросутцев не оставит меня в живых, а я его веду. Не доведу, не успею, - майор изловит. Колотился всю жизнь, а что толку?"
Начал донимать мороз. Остывали ноги, спина, руки Шараборин прятал под кухлянку. Он ежился, вертелся на месте, но все это мало помогало.
На душе было чадно, смутно, сердце тревожно ныло и билось в груди короткими неровными толчками. Шараборин уже не мог лежать. Он приподнялся, сел, подобрав под себя ноги. Прислушался. Тайга хранила молчание. Закурил. Стало как будто теплее. Но потом дым табака показался ему горьким, вызывающим тошноту, и он отбросил прочь папиросу.
В костре догорали и пропадали последние огоньки. До утра было еще очень далеко.
Внутренний голос напоминал Шараборину, что эта ночь может стать последней ночью в его жизни, что все зависит от него самого. Надо действовать, надо что-то предпринимать. Он стоит на решающем рубеже своей жизни.
А Оросутцев храпел.
"Свинья, - подумал Шараборин. - Совсем свинья. Шибко пьяный и не мерзнет. Будет спать до утра. Однако, много я ему дал спирта". И вдруг, озаренный какой-то новой мыслью, неожиданно пришедшей в голову, он быстро поднялся на ноги, странно скособочился и тихо позвал Оросутцева:
- Василий?
Молчание.
Шараборин весь напрягся от наплыва тревоживших его мыслей, вобрал голову в плечи, сделал осторожный шаг вперед и уже громче повторил:
- Василь?
По-прежнему молчание.
Шараборин выждал несколько секунд, чувствуя, как пересыхает горло и прерывается дыхание. И уже совсем громко, точно желая разбудить Оросутцева, крикнул:
- Василь, а Василь!
Ответом был все тот же храп.
Шараборин постоял некоторое время в нерешительности, что-то напряженно обдумывая, а потом решил обойти вокруг угасшего костра. Он шел, и снег оседал под его ногами, а Шараборин нарочито сильно нажимал торбазами, чтобы звучнее слышался хруст. Он сделал круг и вернулся на прежнее место.
Оросутцев оставался недвижимым.
- Спит, как мертвяк. Здорово спит, - чуть слышно проговорил Шараборин, громко кашлянул несколько раз сряду и приблизился вплотную к Оросутцеву. Приблизился и наклонился над ним, упершись руками в свои колени.
От Оросутцева так сильно разило спиртным перегаром, что даже мороз не мог его перебить.
- Фу... Чистый спирт, - сказал Шараборин.
Оросутцев лежал на правом боку, лицом к костру, на бескурковке Быканырова. Конец ствола ружья торчал под самым его подбородком.
Шараборин безуспешно попытался вытянуть ружье, ухватившись рукой за ствол, и выругался про себя.
"Однако, крепко держит, сволочь..."
Шараборин выпрямился. Предательская дрожь пробежала по его телу, ноги и руки тряслись, но решение уже созрело и останавливаться на полпути он не мог.
