Борис Кригер - Южные Кресты
Глава 32
Галка в клетке
Убить себя? Себя убить? Что может быть более противоестественным и уродливым? Вечновым овладела навязчивая мысль о самоубийстве, спускающаяся на топкое дно подсознания, мысль, которая заставляет с самого раннего детства скользить испуганными глазами по острой, слегка зазубренной кромке лезвия кухонного ножа – этого самого распространенного, после автомата Калашникова, орудия убийства на земле. Простая анатомия самоубийства велит отчаяться до конца во всех иных путях выживания и попытаться выжить через смерть!
Сокамерники считали, и возможно, не без основания, что Сеня не в себе. Он часто заговаривал сам с собой, иногда размахивал руками. Его сторонились, но если Сеня попадался на пути какого-нибудь жлоба, то его били – буднично и торопливо, как отгоняют надоевшую муху.
Сеня сначала уворачивался от ударов, но потом перестал. Он старался не попадаться никому на глаза и большую часть времени отсиживался по углам, хотя иногда лихорадочные мысли заставляли его подняться на ноги и беспорядочно бродить среди теней царства Аида, так не похожих на тени и больно дерущихся. И как сказано у Кафки: «многие тени усопших заняты только тем, что лижут волны реки смерти, потому что она течет от нас и еще сохраняет соленый вкус нашего моря. От отвращения река эта вздымается, начинает течь вспять и несет мертвых назад в жизнь. А они счастливы, поют благодарственные песни и гладят возмущенную реку». И Сеня послушно вместе со всеми лизал эту реку смерти, и Сеня надеялся, что она вынесет его вспять – в мир живых! А кругом только «плач да скрежет зубов»[29] … выбиваемых зубов… Странно, что уголовный кодекс умалчивает о постоянных избиениях, которым подвергаются заключенные. Причем этот факт хорошо известен и сомнению, казалось бы, не подлежит. Подлая судебная система, запретив пытки и телесные наказания, перенесла все эти функции на самих заключенных, так сказать, переведя их на полное самообслуживание. Уголовный кодекс умалчивает и о других унижениях, которые готовит нам тюрьма, – от первобытной брани до совершения над вами гомосексуальных ритуалов преобладания!
В наше время во всем мире назревает признание того факта, что современная система уголовного правосудия и наказания не только не выполняет задач, декларируемых ее функционерами, но и порождает проблемы, справиться с которыми обществу сложнее, чем с самой преступностью.
Речь уже идет не просто о кризисе принципов наказания, а о кризисе правопорядка вообще. Наказание за преступления становится более преступным, чем само преступление, за которое было назначено наказание. Разве не преступно со стороны судьи осуждать подсудимого на неформальные муки, включающие избиения и издевательства сокамерников и возможное насилие гомосексуального толка? Отчего же просто не внести эти дополнительные наказания, которые неминуемо становятся основными, прямо и честно в уголовный кодекс? Мол, так мол, и так, граждане осужденные (тамбовский волк вам товарищ), вам надлежит принять во внимание, что всякое наказание, связанное с тюремным заключением на любой срок, будет включать избиения, издевательства и гомосексуальные притязания. А если не хватает у наших церберов духу внести это все в уголовный кодекс, то разве они не большие преступники, чем те, кого они осуждают?
Кроме доводов совести и элементарной справедливости есть и более утилитарные соображения. Система тюрем в том виде, в котором она существует, становится все более разорительной для общества, неэффективной с точки зрения назначенных ей социальных целей. Она не решает реальные конфликты и проблемы, а только, усугубляя, загоняет их внутрь. И Новая Зеландия вовсе не является исключением. Ей ведомы все те же прелести тюрем… В сложившихся обстоятельствах речь идет уже не о кризисе, а о катастрофе. История знала системы уголовного правосудия и наказания, превращенные в машины по истреблению собственного народа. Эксперты дают разные оценки по количеству людей, уничтоженных в ГУЛАГе: от 30 до 70 миллионов. Когда разница в оценках составляет десятки миллионов человеческих жизней, это, пожалуй, пострашнее самих оценок!
Но так ли отличается современное правосудие от этих мрачных эпох? А правосудие развитых и респектабельных стран, так ли оно отлично от жестоких трибуналов тридцатых? Принцип остался тот же. Все та же неразборчивость, избыточность, сверхжестокость репрессий, когда и преступления-то никакого нет, и мягкотелость или полное отсутствие наказания, как в случае с убийцами Джона Смита. По существу, правосудие занимается уничтожением не приспособившихся к нему людей, а не обузданием тех, кто действительно приносит ощутимый урон обществу. Настоящие преступники продолжают беспрепятственно крутить свои махинации из тюрем. Вот взять хотя бы городскую тюрьму Paparua новозеландского города Крайстчерч, название которой по странной иронии в переводе значит «церковь Христа». По мнению полицейских чинов, кто-то из охранников тюрьмы предоставлял заключенным свой мобильник для заказов дозы наркоты прямо из соседних баров. Что это за тюрьма, где бары соседствуют с камерами, не очень понятно, но ситуации это не меняет! А в Сениной тюрьме и подавно все кому надо крутили свои дела через телефоны-автоматы!
Правосудие остается таинственным и просто пожирающим нас драконом, в то время как матерые преступники чувствуют себя прекрасно в его отеческих объятьях. Вы никогда не задумывались, почему адом (подобие земной тюрьмы) поручили управлять Сатане? Не лучший вариант для перевоспитания грешников! На воле никто не позволит им с такой интенсивностью избивать и насиловать своих собратьев! Более того, они становятся основным фактором и инструментом пытки, которыми бесстыдно пользуется эта система. Формальное право заменяется в тюрьмах «тюремным правом», и в тюрьмах мы наблюдаем не порядок, основанный на человеческих понятиях, а нечто такое, что даже сами арестанты с трепетом называют «беспределом».
Так что же, всех рассадить по одиночкам? Увы, даже в Новой Зеландии такое невозможно. Власти Новой Зеландии оригинально решили проблему переполненности местных тюрем. В связи с нехваткой мест в камерах было решено в дневное время содержать заключенных в тюремных автомобилях, припаркованных на городских улицах. На ночь заключенных развозят по пустующим судебным клетям. Эти припаркованные на улицах автомобили – что-то вроде фашистских душегубок, где в роли ядовитого газа выступают агрессивные арестанты[30].
Ну хотя бы теоретически, все-таки одиночка или общая? Возможно, после пары месяцев одиночки человек взвоет и предпочтет сексуальное насилие над собой, лишь бы пообщаться с другим представителем рода человеческого, пусть потным и вонючим.
Однако Сене сейчас больше подошла бы одиночка – поток его мыслей был столь интенсивен, что ему действительно нужно было, как говорится, побыть одному.
Вас пытаются изнасиловать и бьют коленом по лицу, а вы аккуратно пытаетесь отодвинуть бьющее вас колено, и, интеллигентно, стараясь не чавкать, прожевываете собственные очки и говорите:
– Простите, не сейчас! Вы знаете, мне нужно побыть одному!
Жизнь давно заставила Сеню завидовать Йозефу К. из романа Кафки «Процесс». С тем обходились весьма вежливо, и несмотря на арест, позволяли жить обычной жизнью, чем превращали долгий фантасмагорический процесс в не отличимый от настоящей жизни, в которой всем нам рано или поздно, мытьем ли, катаньем ли, когда-нибудь вынесут приговор. Это – хорошо известный факт. Многие относятся к своей жизни как к испытанию, судебному эксперименту, процессу, в результате которого грянет заключительный аккорд ля бемоль – Страшный суд. Недаром евреи каждый год перед жутким Судным днем «Йом Кипур», днем искупления и поста, при встрече говорят друг другу: «Гмар хатима това!», что означает: «Хорошего приговора!» Хотя зря такое беспокойство. Как говаривал полумертвый Кафка, «только наше понятие о времени заставляет нас называть Страшный суд именно так, по сути это военно-полевой суд». Скорый суд, как аперитив к расстрелу… Уж больно мы себя возвеличиваем, считая себя избранниками…
«Все мы избранники, но нам тоже когда-нибудь вынесут приговор!» – многие месяцы дребезжали в Сенином мозгу слова Камю, и вот теперь Вечнову нечего было ждать. Приговор, окончательный и бесповоротный, был вынесен! Приговор на всю оставшуюся вечность, потому что такое из памяти уже не сотрешь.
«Просто поразительно, насколько Кафка был наивен, – думал Сеня свои гробовые мысли, словно перебирал бесконечные четки. – У Йозефа К. все гораздо светлее и безоблачнее, чем у меня, хотя более депрессивную книгу найти трудно. Людоедская реальность гораздо более проста и непритязательна. По почкам и в наручники – вот вам и весь разговор. А к нему уважительно, с подходом. На «вы»… Европейская культура, утонченная литографическими пасторальностями, избыточным образованием, веками изнеженной веры в чуму, непременно минующую лучшую часть человечества… А потом у нас с Йозефом начинается суд. Суд один на двоих, суд без конца и без начала, общий на всех, для экономии государственных фондов, как братская могила, на дешевом надгробье которой нас самих заставят надписать свои имена, и мы в предсмертном волнении напишем их с орфографической ошибкой или вовсе забудем, надписав только Йозеф К. или Семен В.
