Анна Данилова - Прекрасный возраст, чтобы умереть
День, когда Густав познакомил Валентину с братом, стал для него самым несчастным. Может, Валя и не придала особого значения этому знакомству и, общаясь с младшим братом своего благодетеля, ограничивалась лишь проявлением вежливости. Фридрих же буквально глаз не спускал с Вали. Они сидели друг напротив друга за столом, их разделяла большая ваза с персиками, и Фридрих незаметно, как ему казалось, один за другим опускал их на вышитую скатерть, чтобы только получше видеть русскую гостью. Она же была тиха, учтива и как-то холодновато, дежурно улыбалась. Понятное дело, что в тот день никакой искры между ними не вспыхнуло. Фридрих, да, он был покорен красотой и загадочностью Вали, сама же Валентина, казалось, никак не могла вынырнуть из своего волшебного сна, вызванного долгим перелетом и погружением в новый для нее мир.
Густав показывал ей ее мастерскую, расположенную в восточной части сада (который по праву да и по размеру можно было назвать скорее парком!), и она, завороженная открывшимися ей пространственными возможностями, казалось, не собиралась оттуда уходить.
– Вот здесь можно будет работать над крупной формой, заодно и сушить их на открытом воздухе, если это понадобится, – Густав обратил ее внимание на большой навес позади мастерской. – Завтра я познакомлю тебя с Михаелем, который всегда и во всем будет тебе помогать. Материалы, инструменты, заказы, финансы, словом, всем, что только будет касаться твоей работы, будет заниматься он. Михаель – человек трудолюбивый, честный и очень ответственный. Если в мастерской тебе понадобится выложить камин или провести дополнительные трубы для воды или слива, установить кондиционер, повторяю, все-все сделает для тебя наш старина Бонке. Он плохо говорит на русском, но очень способный, и наверняка вы с ним найдете общий язык.
Густав и сам не мог себе признаться в том, что привез Валентину к себе в Морицбург вовсе не для того, чтобы она там работала. Это был повод. Безусловно, ее талант, привлекший его в самом начале, потряс его, особенно тогда, когда она показала ему свою скромную мастерскую с находящимися там скульптурами. Он и смотрел-то поначалу только на ее работы, представляя себе их в своем доме или саду, пока в один момент не скользнул взглядом по ее одухотворенному личику, веселым глазам и таинственной улыбке и не понял, что природа наградила эту русскую девушку не только способностями, но и красотой. Он успел полюбить ее в первый день знакомства и готов был сделать все, что угодно, – купить ей дом, мастерскую, парк, отдать свое сердце, чтобы только она согласилась поехать с ним. Скульптуры – самый мощный, беспроигрышный предлог, который сработал почти сразу.
Конечно, будь у Вали муж или дети, а также собственный агент, да и просто определенная, богатая на любовь и дружбу среда обитания, никуда бы она не поехала. Разве что с выводком детей и родственников, да на драконовских условиях, где важным пунктом бы значился какой-нибудь серьезный долгосрочный контракт, который позволил бы кормить всю эту ораву родственничков-бездельников. У Вали же, кроме замужней и очень скромной, по мнению Густава (один раз ее видевшего), сестры Любы, разумеется, были и друзья: молодая женщина-не-работающий-скульптор, обремененная пьяницей мужем и маленькими детьми; учительница, которой хотелось помочь в силу надуманных и навеянных молодостью обязательств; еще Арина – странная девушка, влюбленная в Валентину болезненной, однако вполне традиционной любовью подруги, ревностно, по-собачьи охраняющая гения.
Ко всем этим людям Валентина была привязана, однако не настолько, чтобы пожертвовать ради них своим будущим. Морицбург обещал быть ей хорошей стартовой площадкой для продвижения ее работ на европейский рынок, к мировой славе.
Ко всему прочему к ее исключительным качествам принадлежало и еще одно, пожалуй, решающее: Валя была легка на подъем. Вот взлетела и унеслась навстречу голубой, пронизанной солнцем и надеждами, бездонной неизвестности. И не прогадала. Как в солидном казино поставила на зеро и выиграла. Повезло.
Однако Валенштайм считал, что это ему повезло.
Поселив свою русскую золотоволосую птицу в золотую клетку, он с упоением обустраивал ее жилище мягкими перинками и диванчиками, коврами и удобными шкафчиками, куда бы она могла потом складывать новые блузки и юбочки, туфельки и свитера, роскошные бальные платья, шубки, драгоценности…
Однако в большинстве своем ее повседневный гардероб все же состоял из пропыленного, выпачканного глиной, маслом, красками, гипсом и прочими материалами, с которыми она работала, комбинезона, хлопковой удобной рубашки или свитера. Прекрасные волосы свои она прятала под красной косынкой. У нее их было несколько, и все красные…
Вспоминалось, как Эмма, развешивая белье позади дома, хорошенько встряхивала эти мокрые красные косынки, наполняя их воздухом и своей заботой, и с какой-то тихой любовью крепила их на веревке бельевыми прищепками.
Где бы ни была Валя, в каком места сада, ее красную косынку было видно отовсюду. И это красное пятно заставляло сердце Густава, взрослого успешного мужчины, увенчанного мировой музыкальной славой, мужчины с целым роем восторженных поклонниц – женщин его круга, биться с утроенной силой от присутствия маленькой скульпторши. Он буквально задыхался, когда видел ее, и его фантазия, далеко уже не музыкальная, начинала рисовать в его воображении картины их совместной, полной любви и страсти жизни.
В реальности же ее роман с Фридрихом происходил стремительно, они все чаще уединялись в его доме, расположенном напротив дома Густава, и он готов был завязать себе глаза черным платком, чтобы только не видеть в сияющих напротив оранжевым светом окнах два знакомых силуэта, слившихся в один.
Густав Валенштайм собственноручно расправлял на плечиках привезенное из Италии свадебное платье Валентины, глотая слезы одновременно радости и досады. Так много чувств бушевало в нем, когда он сам, своими руками переносил в дом брата большие чемоданы и коробки с Валиными вещами, теми самыми вещами, которые он покупал ей с любовью и надеждами.
Его спасением были долгие гастроли, когда его не было в Морицбурге и он не мог наблюдать бесстыдных в своем счастье новобрачных, их обращенных друг на друга долгих и томных взглядов, слышать их слившееся в одно дыхание.
Пыткой для него было возвращение домой, обеды в доме брата, когда Валя в качестве молодой хозяйки ухаживала за Густавом, подавая ему тарелку с приготовленным своими руками национальным блюдом, обожаемым Фридрихом, – жареные колбаски с капустой, блюдо, которое она научилась готовить, но со временем готовила уже все реже и реже, предпочитая проводить время в своей мастерской. Молодые наняли прислугу, кухарку, дом наполнился чужими людьми, и весь чистый мед первых послесвадебных месяцев постепенно растаял, уступив место осознанным, семейным и даже дружеским отношениям.
Валентина после свадьбы была на подъеме, очень много работала, Бонке приносил ей в зубах новые заказы, деньги так и посыпались на золотую головку Вали. Но, к счастью, для нее это не имело большого значения, ведь у нее был муж, который и без ее заказов был в состоянии обеспечить ей спокойную, достойную жизнь. Однако свои, собственные деньги приносили ей какую-то уверенность, позволяли ей распоряжаться ими по собственному усмотрению. Братья знали, что Валя регулярно посылает некоторые суммы в Россию, своим друзьям и сестре.
Это были золотые годы, Густав постепенно успокоился, хотя ревновать Валю к брату не перестал, просто это чувство как-то притупилось. Возможно, это произошло из-за того, что он сам придумал себе, словно Валя, даже будучи замужем за Фридрихом, все равно хотя бы какой-то своей частью принадлежит ему. Ведь он имеет счастье видеть ее, разговаривать с ней, дарить ей подарки, наблюдать за тем, как она работает, бывать вместе с братом и Валей в театре, выезжать на пикники, а если посчастливится, увидеть краем глаза Валю домашнюю, в пижаме или халатике, устроившуюся за кухонным столом в бледных лучах утреннего солнца и обнимающую ладонями кружку с горячим кофе.
Смерть Фридриха разломала всю их жизнь, погрузила два прекрасных дома со своими садами, клумбами, цветами и деревьями в траур.
– Это хорошо, что я никогда не работала для ритуальных контор, – заметила однажды Валя, когда они с Густавом сидели в полумраке комнаты и пили коньяк. – Не сделала ни одного надгробия.
Она сидела на диване, поджав под себя ноги, в черном платье. Волосы ее цвета потемневшего золота были стянуты черной бархатной лентой. Она была так красива в этом своем вдовьем наряде, что Густав, пожалуй, впервые испытал стыд за свою любовь, за то, что смерть так рано унесла жизнь брата. И что, возможно, кто-то могущественный на небесах, решив, что настало время прекратить страдания отвергнутого и мучимого ревностью и завистью (!!!) Густава, забрал к себе пресыщенного любовью и счастьем Фридриха, освободив тем самым Валентину от каких-либо обязательств и словно положив ее к ногам живого, но другого Валенштайма.
