Елена Арсеньева - Венецианская блудница
Балет, убогая выдумка, в целом был освистан (свободная манера зрителей выражать свои чувства частенько казалась Александре интереснее того, что происходило на сцене!), хотя нескольким отличным прыгунам и прыгуньям порядком аплодировали – возможно, потому, что они считали своим долгом знакомить зрителей с каждой красивой частью своего тела.
Впрочем, эта самая внутренняя сила в избытке появлялась в особенно напряженных, кульминационных сценах, исполнявшихся речитативом. Зрители воодушевлялись, и многие из них явно начинали воспринимать театральное представление как действительную жизнь. Когда один из тиранов-отцов протянул меч сыну и потребовал, чтобы тот заколол им собственную жену, стоявшую рядом, публика принялась громко выражать свое неудовольствие. Еще немножко – и спектакль был бы сорван: публика требовала, чтобы старик взял свой меч обратно, что, разумеется, провалило бы все действие.
Наконец злополучный сын решился на крайнюю меру: он вышел на просцениум и смиренно и велеречиво попросил сидящих в зале еще хоть на минутку набраться терпения: дальше, мол, все пойдет, как им того хочется. Сами уговоры и словесные реверансы «почтеннейшей публике» заняли, однако, раз в пять больше времени, чем минутка, однако вышеназванная публика выслушала все на редкость благосклонно, к неудовольствию Александры, которой уже не терпелось узнать, что будет дальше со злодеем отцом, непокорным сыном и несчастною женою оного.
Сын вновь принял перед своим мучителем позу крайнего отчаяния, и тут…
Тут вдруг дверь ложи распахнулась, послышался сдавленный, но при том яростный женский крик:
– Larga! Rapitonatora! Bandita! [42] – и чьи-то руки с силой вцепились в плечи Александры, опрокинули ее вместе с креслом и вытащили в коридор – опять же вместе с креслом, за которое Александра зацепилась бахромой платья.
18
«Браво, мертвецы!»
В первые мгновения она была так ошеломлена болью и грохотом, который они вдвоем с креслом учинили, что даже и не думала защищаться: влачилась себе по полу, подобно безвольной тряпичной кукле, вытаращенными глазами уставясь на Лоренцо, который казался олицетворением статуи Оторопелости, но вдруг Александра заметила, что изумление в его глазах сменилось откровенным смехом – и это привело ее в чувство.
Вцепившись в тащившие ее руки, она не стала размыкать цепких пальцев, а сперва слегка наклонилась, потом же откинулась назад, так, что упала на свою «похитительницу», которая тоже не удержалась на ногах.
Но теперь освободиться было сущей мелочью, а потому, соскочив со слегка оглушенной дамы, Александра выпрямилась, заправляя в перекосившееся декольте вывалившийся из корсажа бюст и воинственно озирая многочисленных зрителей ее подвига: население по крайней мере пяти ближайших лож высыпало в коридор поглядеть на свалку. Все хохотали, однако баутты глушили смех, и до Александры долетали только какие-то жутковатые звуки, напоминающие уханье сов. И эти неподвижные, белесые лица – совершенно одинаковые лица! По счастью, во время боя маска слетела с лица нападавшей дамы, и когда та наконец очухалась и вскочила, Александра оказалась с противницей воистину лицом к лицу.
Она была некрасива и смугла, как негритянская королева в какой-нибудь опере, но при этом исполнена столь неотразимой, яростной чувственности, что до Александры, чудилось, долетел запах ее щедро оголенного тела: запах разъяренной самки. У нее были бронзово-рыжие волосы, совершенно неестественные при смуглой коже и грубоватых чертах с чрезмерно полными губами, и Александра подумала, что сия скандалистка наверняка стала блондинкою с помощью именно того рецепта, о коем давеча говорил Лоренцо. Этой даме куда больше пристали бы иссиня-черные кудри и не нежно-розовое, а кроваво-красное платье! Тем более что вела она себя отнюдь не нежно: уперев руки в бока, она злобно сверкала черными глазами на Александру, понося ее самыми непристойными ругательствами, венцом которых стало наконец-то прозвучавшее объяснение причин этой необъявленной войны:
– Грязная шлюха, ты залезла под моего любовника!
Александра сперва только и могла, что растерянно моргнуть, пытаясь вообразить, как это выглядело бы, и бормоча:
– С ума вы сошли, я не знаю ни вас, ни вашего любовника!
«Негритянская королева» разразилась издевательским хохотом, обнажив два ряда белоснежных и каких-то очень кровожадных зубов:
– Это ты с ума сошла, если думала, будто я не узнаю, что ты провела ночь в его доме, а вчера, не успев приехать в Венецию, разлеглась перед ним!
Наконец-то до Александры дошло, что ее снова приняли за Лючию. Она открыла рот, намереваясь объясниться, но в это время образ неведомого любовника вдруг приобрел в ее воображении вполне определенные черты: он оказался широкоплеч, высок, небрежен в движениях и пугающе-обаятелен своим неправильным, живым, страстным лицом с холодными глазами и подвижным ртом.
Лоренцо! Речь идет о Лоренцо!
Жаркая, слепящая, необъяснимая ярость захлестнула сердце Александры. Еще миг – и она сама вцепилась бы в черномазую уродину, да громкий, откровенный смех снова ударил ее по плечам, будто хозяйская плеть.
Оглянулась.
Он стоял тут же! Он хохотал! Он смеялся над Лючией… над Александрой? На миг все поплыло в голове, но резкий голос «негритянской королевы» вернул ее к жизни:
– Да я б со стыда сгорела, уродись такой шлюхой. Да я бы провалилась сквозь землю! Да я бы забилась в самый темный угол и сидела там, никуда не высовываясь!
И тут Александра поняла, что именно ей следует сделать.
***Поджечь себя, чтобы сгореть, она не могла, и едва ли, топни в пол, внизу услужливо разверзся бы какой-нибудь люк. Но перед ней, за спиной «негритянской королевы», открылся свободный коридор, ведущий куда-то в лабиринты театра, где, конечно, множество этих самых темных углов, в которые можно забиться, и затаиться, и пересидеть погоню, – и Александра едва не ахнула, сообразив, какая возможность для бегства ей вдруг представилась.
Хваткого Чезаре здесь нет. Пан Казик канул в Лету. Лоренцо… Лоренцо стоит довольно далеко. Почему-то сжалось болью сердце оттого, что он стоит так далеко и, конечно, не успеет ее схватить, и тут же Александра вспомнила, что это – ее губитель, опозоривший ее, и прежняя мысль о свободе властно завладела всем существом.
Всплеснув руками как бы в отчаянии и на миг отвлекши общее внимание этим проявлением беспомощности, она вдруг метнулась вперед и с такой силой толкнула «негритянскую королеву», загородившую ей путь, что едва не упала. Та же с воплем рухнула.
Растерявшись от этого крика, Александра затопталась было на месте и даже оглянулась с невольной виноватостью: не зашибла ли «соперницу» до смерти?
Та валялась на полу в самой нелепой, но, надо полагать, безотчетно, по привычке принятой соблазнительной позе: колени разведены, разметавшиеся юбки почти не скрывали ее нагих, смуглых и весьма тощих бедер. Все как зачарованные глядели на ее полуобнаженное естество – Лоренцо тоже! Это вернуло Александре решимость. Она яростно взвизгнула – и, подобрав пышные, тяжелые юбки, ринулась наутек.
Коридор.
Дверь.
Ступеньки.
Темно, темно! Нет, впереди свет. Факел укреплен на стене, окруженный роскошным цветным лампионом. Александра подпрыгнула, пытаясь выхватить его из светца, чтобы виднее было, куда бежать в этих черных крысиных ходах, но позади раздались крики, топот, и она поняла, что зря теряет время.
Стояла такая тьма, что с тем же успехом можно было бежать с закрытыми глазами. Успокаивало лишь то, что погоне тоже ничего не видно. Александра сделала какую-нибудь сотню шагов, но казалось, что она пустилась бежать много часов назад. А что, если здесь нет никакого черного хода, через который можно выбраться, ужаснула мысль. И как его найти, если он черный, в этой черной тьме? Она жарко воззвала к господу – и тотчас, словно в ответ на ее молитвы, за первым же поворотом забрезжил свет.
Правда, там, где он горел, раздавались чьи-то пронзительные, возбужденные голоса, порою срывавшиеся на крик. Там кто-то с кем-то ужасно ругался, но Александра не испугалась, а наоборот, решила бежать, не сворачивая: воспользовавшись скандалом, авось проскользнет незаметно. Еще выше подняв юбки, она наддала прыти – и только лавка, откуда ни возьмись, попавшаяся на пути, только эта лавка, о которую Александра больно ушиблась и едва не кувыркнулась через нее, удержала ее от того, чтобы со всех ног вылететь… на сцену, где развертывался финал спектакля, а крики, которые доносились до Александры, были не просто скандалом, а достигшим белого каления финалом.
Впрочем, Александра поспела к шапочному разбору. Все влюбленные пары стояли обнявшись – дело меж ними уже было слажено, а оба жестокосердных отца валялись почти на просцениуме, пронзенные такими огромными мечами, что невольно приходило на ум, что затянувшуюся развязку ускорили баснословные и нетерпеливые великаны.
