Андрей Кузнецов - Смерть на Параде Победы
Никогда и ни за что не заподозрил бы он Семихатского в сотрудничестве с фашистами. Да и никто бы не заподозрил. Назарыча можно было заподозрить только в чрезмерной любви к водочке и более ни в чем. А была ли любовь к водочке на самом деле или это всего лишь часть маскировки? Свойский мужик, добродушный, не семи пядей во лбу… Интересно, что у них произошло с Джилавяном? Теперь уже и не узнать. Должно быть, Семихатский узнал о том, что в Управлении ищут немецкого агента или почувствовал неладное, у шпионов интуиция тоже развита хорошо, и решил отвести подозрения, то есть направить их на майора Джилавяна, которого ему так вовремя «подставил» Алтунин. Классика шахмат — жертва фигуры ради выигрыша инициативы. Неизвестно, продолжало ли искать шпиона Управление НКГБ, а вот сам Алтунин после исчезновения Джилавяна больше ни к кому не приглядывался. Раз исчез Джилавян, значит, — неспроста.
— Грош нам всем цена, как сыщикам, если мы у себя под боком шпиона проглядели, — в сердцах сказал Данилову Алтунин. — Хоть бы кто заподозрил…
— Некоторые, брат, и не в таких местах годами работают, — ответил Данилов. — В домоуправлении шпионам делать нечего…
— Тут ты ошибаешься, — со знанием дела возразил Алтунин. — В домоуправлениях шпионам самое место. Им там медом намазано и сверху сахарком присыпано. Домоуправление — это широкие контакты, близкое знакомство с паспортисткой, печать, возможность выписывать разные справки… Немцы нередко так делали — засылали первым делом «онкеля», так сказать, «дядюшку», который устраивался куда-нибудь в инстанции на мелкую должностишку, такую, чтоб биографию особо не проверяли, и начинал «племянничков» устраивать. Однажды начальнику штаба нашей тридцать первой армии водителя своего подсунули, представляешь? Специально убили старого, чтобы подсунуть своего. И не так вот, с бухты-барахты, а кружным путем, через штаб фронта… А ты говоришь — домоуправление.
— Что-то ты заговариваешься, Алтунин, — покачал головой Данилов. — Начал про домоуправление, а закончил водителем начальника штаба армии. Это как моя бабушка говорила: «Где имение, а где наводнение».
— У твоей бабушки было имение? — оживился Алтунин. — Большое? Где?
— В …де! — грубо, но зато в рифму ответил Данилов. — Ну, ты, Алтунин, совсем того. Гляди — комиссуют. Это же поговорка такая!
— Нельзя мне комиссоваться, Юр, — серьезно возразил Алтунин. — Особенно теперь. Вот дождусь майора за поимку вражеского диверсанта и тогда уж подумаю, комиссоваться или еще послужить…
— Смотри, как бы до лейтенанта не разжаловали за то, что остальных спугнул, — усмехнулся Данилов.
Допрос задержанного диверсанта закончился довольно быстро, собственно и допроса-то никакого не было. «Никакого диалога, один монолог», как иногда говорил сам начальник отдела.
— Настоящая фамилия моя Соловьев, — сказал задержанный в самом начале допроса, — зовут Сергеем Константиновичем. Родился в девятьсот седьмом году, дворянин, отец был полковником русской армии. Больше я вам ничего не скажу.
— Ну, раз уж имя настоящее назвали, то, может, еще что-то рассказать захотите, — сказал начальник отдела. — Или…
— Или! — кивнул Соловьев. — Хоть на куски режьте, хоть что — больше я ничего не скажу. Имя-то только для того назвал, чтобы потом меня в ваших архивах нашли.
— Кто вас будет искать? — поинтересовался Ефремов.
— Хочется верить, что кто-то будет, — криво усмехнулся Соловьев.
На все остальные вопросы он не отвечал. Сидел на стуле, смотрел в глаза допрашивающим и молчал. Призывы образумиться, понять, что игра проиграна и постараться облегчить свою участь на него не действовали.
— Вот передадим вас госбезопасности, тогда держитесь! — пригрозил в сердцах майор Гришин.
— Хоть самому Сатане! — дерзко ответил на это Соловьев. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Было видно, что он не бравирует, не хорохорится, а действительно не желает сотрудничать.
— Ну и черт с ним! — сказал Ефремов, когда Соловьева увели. — Готовь документы на передачу в НКГБ, только потребуй, чтобы они прислали за ним своих людей. Так и скажи — нет у нас свободных сотрудников, ни свободных машин! А то мало ли что…
— Будет сделано, — понимающе кивнул Гришин.
В апреле 1943 года немецкие агенты напали на машину, в которой из МУРа в московское Управление НКГБ везли предателя Довыденкова, начальника производственно-распорядительного отдела в Наркомате среднего машиностроения. Его задержали по подозрению в убийстве любовницы, а во время досмотра вещей нашли в потайном кармане пиджака копии секретных наркоматовских сводок.
Казалось бы, чего тут везти, с Петровки на улицу Дзержинского? Рукой подать, что тут может случиться в центре Москвы среди бела дня? Однако же напали, перебили охрану и убили самого Довыденкова. Убили не случайно, а намеренно, потому что собирались не спасать предателя (кому он нужен без своей должности?), а убить его, чтобы он никого не выдал. Последствия были крупными — несколько человек, в том числе и начальник МУРа, лишились своих должностей, а двое угодили под суд.
19
Узнав от Гришина, что задержанный отказался отвечать на вопросы и что через полтора часа за ним приедут из Управления НКГБ, Алтунин явился к начальнику отдела и попросил не по-уставному, а по-человечески:
— Алексей Дмитриевич, разрешите поговорить с диверсантом, пока его не увезли.
— Что так? — недобро удивился Ефремов. — Если делать нечего — помоги Бурнацкому и Семенцову остальных задержанных допрашивать.
— А что там помогать? — удивился Алтунин. — Они у него сидят по разным комнатам и пишут в три руки чистосердечное, начиная с выноса из роддома. А Семенцов ходит от одного к другому, делает страшные глаза и бурчит под нос про высшую меру социальной защиты. Так что там все в ажуре. Я не просто так прошу, я его слабину знаю. Успел почувствовать.
— Если знаешь, то почему мне не сказал? — еще более недобро спросил начальник. — Хотел показать, что ты умнее меня? На мое место метишь? Что-то это на тебя не похоже, капитан.
— Да как вы могли!.. — Алтунин едва не задохнулся от обиды. — Просто я не подумал… то есть — думал, что вы сами поймете… Вы же это… на три аршина в землю видите…
— Ты меня с геологом перепутал, — тон ефремовского голоса немного смягчился. — Ладно, чем черт не шутит. Тебе кабинет уступить?
— Ну зачем же вы так, товарищ майор? — упрекнул Алтунин. — То в больные на всю голову записываете…
— То в очень здоровые, — сказал начальник отдела и снял трубку аппарата внутренней связи…
Диверсант не выказал никакого удивления по поводу столь скорого вызова на повторный допрос. Вошел, сел и с таким вниманием уставился на стену, словно там висел не плакат с суровым красноармейцем и вопросом: «Ты чем помог фронту?», а васнецовские «Богатыри», любимая картина Алтунина.
Начальник отдела выразительно посмотрел на свои наручные «Командирские», которыми его наградили в сорок втором за обезвреживание банды Родиона Малофеева по кличке Крот. «За личное мужество», гласила надпись на корпусе. Личное мужество заключалось в «чистом» взятии тремя сотрудниками восьмерых вооруженных до зубов бандитов. «Чистое» означало без потерь среди сотрудников, двух особо резвых бандитов, в том числе и самого Крота, положили на месте. Остальных расстреляли двумя неделями позже.
Алтунин едва заметно кивнул, понимаю, время, но разговор начинать не торопился, давал задержанному «дозреть» до нужной кондиции. Допрос, он же чем-то сродни рыбалке — поспешишь подсечь, рыба сорвется с крючка и уплывет. Жди потом, пока снова клюнет… Когда же решил, что пора, сказал:
— После драки кулаками не машут. Русский человек должен знать такую пословицу.
Задержанный продолжал рассматривать плакат.
— Был бы какой-нибудь фон-барон или, хотя бы, безмозглый мюнхенский лавочник, я бы тебя еще понял, — ничуть не смутившись молчанием собеседника, продолжил Алтунин. — После нас — хоть потоп. Гитлер так же думал со своей бандой, когда мальчишек и стариков под танки бросал. А ты ведь не такой…
Левая щека задержанного, обращенная к Алтунину и начальнику отдела, слегка дернулась.
— Не такой, — уверенно повторил Алтунин. — Говорят, что ты имя свое настоящее назвал, чтобы впоследствии тебя можно было бы в архивах найти. Значит, о чем-то ты там себе думаешь… А если думаешь, то почему продолжаешь убивать, когда война уже закончилась? Почему?
Соловьев-Константин перевел взгляд на Алтунина.
— Кого я убиваю? — спокойно поинтересовался он тоном взрослого дяди, разговаривающего с несмышленым ребенком. — Сижу вот тут перед вами. В наручниках…
