Энн Перри - Скандал на Белгрейв-сквер
Разговор сам собой перешел на более безопасную тему о достоинствах лорда Энстиса и его благотворительных акциях. Робкие реплики присоединившихся Джеймса и Фанни Хиллард были тоже милостиво выслушаны.
Шарлотта, обменявшись взглядом с Эмили, поняла, что и ей тоже надоела эта светская болтовня. Наблюдательный Фитцгерберт заметил их взгляды.
— Кому это интересно? — со смехом сказал он и, повернувшись, посмотрел на Фанни; на улыбающемся лице девушки отразилось облегчение. — Поговорим о чем-нибудь более захватывающем. Какой последний скандал в обществе? Что-то же должно было случиться?
— Я ничего не слышала, — с сожалением промолвила Оделия. — Разве что разговоры о том, кто на ком женится; но если речь идет о незнакомых людях, тогда это скучно и вполне предсказуемо.
Они двинулись дальше и остановились у следующей картины, но даже не взглянули на нее.
— Ходят, правда, слухи о мистере Горацио Осмаре, — осторожно начал Джеймс. — Какая-то нелепая история.
— Горацио Осмар? — Фитцгерберт ухватился за возможную тему разговора. — Кажется, он министр? Расскажите нам, что он натворил? Или, вернее, в чем его обвиняют?
— Он был помощником какого-то министра, — пояснил Джеймс.
— О, кажется, мне было бы положено это знать, не так ли? — печально посетовал Герберт. — Так что же с ним? Деньги?
— Нет, не столь прозаичное, — улыбнулся Джеймс. Это была добрая, робкая и застенчивая улыбка, словно осветившая его лицо и придавшая ему привлекательность, которую раньше никто не замечал. — Он был арестован за недостойное поведение… с молодой женщиной на скамье в парке.
Все, не выдержав, расхохотались, чем вызвали недовольные лица и взгляды нескольких пожилых леди, не преминувших что-то заметить о невоспитанности современной молодежи. Одна из них, в сером, с чучелом птицы на шляпе, свирепо посмотрела в их сторону и так высоко вскинула в гневе голову, что пташка на шляпе затрепетала, словно собиралась взлететь. Даме из предосторожности пришлось проверить рукой, все ли осталось на месте.
— Это уже давно вышло из моды, — громким шепотом промолвила Фанни.
— Что? — спросила Шарлотта.
— Чучела зверьков и птиц для украшения одежды, — серьезно пояснила Фанни. — Разве вы не помните, как года два назад все с ума по ним сходили? Кузина моей матери сделала себе шляпку, украшенную букетом цветов, усеянным жучками и паучками.
— Вы шутите! — воскликнул Фитцгерберт с круглыми от удивления глазами.
— Отнюдь нет! Тетка моей подруги сшила себе платье и украсила низ юбки чучелом мышки.
— Уф! — Молодой политик смотрел на девушку с нескрываемым восторгом. — Неужели это правда?
— Клянусь.
— Какой ужас!
— Хуже того. У нас в доме есть кошка. — Фанни, не выдержав, сама то и дело смеялась, пока рассказывала. — Она отлично ловит мышей. Вот и произошла катастрофа.
— Отлично ловит мышей? — быстро сообразил Фитцгерберт. — Ну, расскажите же, что произошло.
Оделия скорчила гримасу отвращения, но Фанни, не замечая ее, глядела только на Герберта.
— Мы попросили тетушку Дорабеллу спеть нам что-нибудь. Она всегда с удовольствием делала это, когда ее просили. На этот раз ее попросили спеть «Кашмирскую песнь любви». Вы знаете ее?
— «Бледные руки твои…» — быстро вспомнил Фитц.
— Да, это она. Мы освободили для тетушки побольше места в гостиной, она вышла, элегантно отбросила шлейф платья, воздела руки — так полагается начинать эту песню, — как вдруг Пенси, это наша кошка, выскочила из-за ножки рояля и бросилась на мышь на подоле платья. Тетя Дорабелла от неожиданности взяла слишком высокую ноту… слишком громко…
Герберт с трудом старался сохранить серьезное лицо, Шарлотта и Эмили даже не старались сдерживать себя.
— Перепуганная кошка снова шмыгнула под рояль, но с добычей в зубах: фальшивой мышью и порядочным куском платья тетушки Дорабеллы. Та от испуга наступила на собственный подол и упала на аккомпаниатора, который с криком рухнул на пол вместе со стулом.
Фанни, комично пожав плечами, от души рассмеялась.
— Мы, дети, были с позором уличены, — закончила она, — а моего соучастника дядя Артур вычеркнул из завещания. Я никогда в жизни так не смеялась. Даже если бы мне это тоже стоило наследства, я все равно не смогла бы сдержаться. Слава богу, наследство состояло из двух обыкновенных стульев, а дядюшка Артур преспокойно дожил до девяноста трех лет. Разу-меется, я просила прощения, пыталась объяснить, но тетя Дорабелла не пожелала даже слушать. Меня так и не простили.
— Отличная история, — искренне похвалил Фитц-герберт. — Игра стоила свеч. — Он посмотрел на всех. — Вы хотите продолжить осмотр?
— Только не я. — Эмили покачала головой, все еще улыбаясь, но Шарлотта догадывалась, как трудно ей подолгу оставаться на ногах.
— И не я, — поспешила сказать она.
— Возможно, дамы выпьют что-нибудь, — предложил Герберт. — Пойдемте, Джеймс. Я приглашаю всех выпить чаю, а вы расскажете нам дальше о Горацио Осмаре. — Он предложил руку Фани; она быстро воспользовалась этим, одарив его улыбкой. Джеймс сопровождал Оделию, Шарлотта и Эмили замыкали шествие.
Все сели в экипажи и вновь собрались за столиком в отеле, где им подали ароматный чай в уютном, мягко освещенном зале в розовых и абрикосовых тонах. К чаю подали вкусные бутерброды с пшеничным хлебом и свежими огурцами, мягкий сыр с чесноком и мусс из лосося. Были и бутерброды с белым хлебом, копченая ветчина, майонез, горчица, кресс-салат и тертый сыр. Когда первый голод был утолен, подали свежие теплые булочки, джем, сливки и, наконец, пирожные с кремом, взбитыми сливками и фруктами.
Пока все пили чай и лакомились закусками и сладким, Джеймс Хиллард подробно рассказывал о злосчастной истории, приключившейся с Горацио Осмаром, о суде и оправдании. Он не упомянул фамилию судьи, которую, очевидно, не знал.
— А что говорила молодая женщина? — спросила Шарлотта.
— Ничего, — ответил Джеймс, поставив чашку на блюдце. — Ее не допрашивали.
— Но это же абсурд! — воскликнула Шарлотта.
— Вообще вся эта история — сплошной абсурд, — ответил Джеймс. — А теперь обвиняют полицию в даче под присягой ложных показаний…
— В каком участке все это произошло?
— На Боу-стрит.
Шарлотта сделала глубокий вдох. Под столом Эмили легонько сжала ее колено. Какое-то мгновение она не могла вымолвить и слова, лишь заставляла себя улыбнуться.
— О боже, как неудачно, — наконец сказала Шарлотта, понимая, что произносит не те слова.
Эмили, сложив салфетку, положила ее на стол.
— Мы очень приятно провели время, — сказала она, окинув всех взглядом и улыбаясь. — Нам с сестрой придется извиниться — мы должны вернуться домой, чтобы успеть переодеться к вечеру.
— Разумеется. — Фитцгерберт и Джеймс Хиллард одновременно вскочили.
Попрощавшись, Шарлотта и Эмили покинули зал.
Когда Шарлотта приехала домой, было уже около шести вечера. Стремительно войдя в кухню, она увидела, что Грейси одновременно готовит ужин господам и кормит Джемайму и Дэниела. Вид у нее был усталый, пряди волос выбились из-под белой наколки, рукава платья были закатаны, а лицо покраснело от спешки и усердия.
Шарлотта почувствовала острое чувство стыда за то, что так долго отсутствовала и забросила все домашние дела. Ее мучила совесть, а когда вскоре пришел Томас, стало совсем плохо. Увидев беспорядок на кухне, уже растрепанную парадную прическу жены и ее красное от работы лицо, усталую и неопрятную Грейси, он все понял и вышел из себя.
— Что, черт побери, здесь происходит? — сердито спросил Томас, глядя то на Грейси, то на Шарлотту. — Где ты была? — спросил он жену.
Врать было бесполезно. Он все равно все узнает, к тому же Шарлотта слишком уважала мужа, чтобы говорить неправду.
— В Академии художеств на выставке.
Лицо Питта стало непроницаемым, исчезла привычная доброта и нежность взгляда. Брови удивленно поднялись.
— Вот как? Зачем же ты пошла туда?
На мгновение у нее мелькнула мысль: почему не сказать, что она пошла посмотреть картины? Но, увидев его взгляд, Шарлотта поняла, что сейчас не до шуток.
— Я сопровождала Эмили, — тихо промолвила она.
— И оставила всю работу по дому на Грейси? — резко сказал Томас. — Мне не нравится твой эгоизм, Шарлотта.
Это самое обидное, что он мог ей сказать, а она ничего не могла ему ответить. Все, что ей оставалось, — это разозлиться так, чтобы удержаться от слез.
Ужин прошел в полном молчании. Грейси ушла к себе, хлюпая носом и чувствуя себя несчастной из-за ссоры дорогих ей людей, которых в какой-то степени она считала своей семьей.
После ужина Шарлотта сидела в своем любимом кресле в гостиной и делала вид, что шьет, но работа не шла и не доставляла удовольствия. Она сама знала, что поступила как эгоистка, думая о светских развлечениях и собственном удовольствии, забыв о детях и доме, где должна была бы находиться в это время.
