Виктор Пронин - Купите девочку
Воспользовавшись секундной растерянностью своих гостей, Пафнутьев вскочил и, не в состоянии сделать ничего другого, поскольку был плотно сжат телохранителями Бевзлина, захватил нижний край своего стола и, приподняв его, бросил на середину кабинета. И тут же без роздыха, без размаха, со всей вдруг пробудившейся в нем силой двинул кулаком в подвернувшийся подбородок одного из амбалов. Тот рухнул, рухнул тут же. Это был сильнейший нокаут. Амбал, ворочая мутными глазами, попытался было приподняться, но не смог и снова опрокинулся на пол.
– Уходим, – сказал Бевзлин и, не оглядываясь, шагнул к двери – легкий, стремительный, в развевающемся плаще и с выражением полнейшей невозмутимости на лице. Два амбала, подхватив под руки своего незадачливого товарища, поволокли его в дверь, по коридору, во двор, запихнули в уже распахнутую дверцу серого «Мерседеса». Тот рванул с места, выехал со двора, влился в поток машин и исчез, растворился, пропал.
Пафнутьев вздохнул, потер ладонями лицо, оглянулся. И только тогда увидел на полу у двери свой пистолет. То ли он выпал в суматохе из кармана амбала, то ли он его выбросил. Пафнутьев подошел, наклонился, чтобы поднять пистолет, но отчаянный крик остановил его:
– Не прикасаться!
Пафнутьев с недоумением обернулся – неужели опять вернулся Бевзлин со своей бандой? Но нет – в дверях стоял Худолей. Глаза его были безумны, он пошатывался, в руках вздрагивал фотоаппарат. Видимо, эксперт еще надеялся застать здесь гостей и сфотографировать их. Это было уже легкое помешательство, нормальный человек не должен был так поступать.
– Почему? – распрямился Пафнутьев.
– А отпечатки?!
Да, что-то чисто профессиональное сработало в Худолее, и он успел остановить Пафнутьева, когда тот наклонился к пистолету, – он мог стереть отпечатки пальцев Бевзлина, который подержал в руках пистолет, вертел его перед глазами, наслаждаясь собственным могуществом. Худолей еще раз доказал, что не тронулся умом, что самое важное, что в нем было, осталось в целости и сохранности.
– Тоже верно, – согласился Пафнутьев и, не в силах противостоять усталости, которая вдруг непреодолимой тяжестью навалилась на него, опустился в кресло.
Худолей пробежался по кабинету, сфотографировал Пафнутьева, обессиленно сидевшего в кресле, пистолет на полу, перевернутый стол, разбросанные по полу бумаги...
– Ну, что сказать, Паша... Дикие орды изгнаны с нашей священной земли!
– Надолго ли...
– Но сегодня, сейчас отсюда изгнаны?
– Похоже на то...
– И о чем тебе это говорит?
– А тебе? – бездумно спросил Пафнутьев, все еще пытаясь прийти в себя.
– Говорит, и очень внятно, – произнес Худолей хриплым, сорванным от нечеловеческого крика голосом.
– Господи, – простонал Пафнутьев. – Скажи наконец, о чем тебе все это говорит?
– Паша! – озаренно воскликнул Худолей. – Ты не знаешь? Не догадываешься? Не чувствуешь? А я сразу сообразил... Обмыть все это надо, Паша, хорошо обмыть! Чтобы никогда в жизни, никогда в будущем не случилось ничего подобного! Ни с кем, Паша!
– Согласен.
– Немедленно?
– Прям счас... – с трудом проговорил Пафнутьев, но улыбка, правда, несколько растерянная, но пафнутьевская, шалая и глуповатая улыбка, осветила его лицо.
– Так я пошел? – обернулся от двери Худолей.
– Дуй... Только это... Нигде не задерживайся. Ни на минуту!
– Ох, Паша... Если б ты только знал... Твои слова вызывают в моей душе неподдельный трепет!
– Дуй... Встрепенемся вместе. Только это... Конверт цел?
– Паша!
– Вовнутрь не заглядывал?
– Паша!
– А то ведь на снимках отпечатки Бевзлина-шмевзлина...
– Паша! – С каждым возгласом в голосе Худолея было все больше гнева и оскорбленности, но это был восторженный гнев и счастливая оскорбленность.
– Все, иди, – Пафнутьев махнул рукой, и воодушевленного Худолея мгновенно вынесло из кабинета волной, порожденной слабым движением пафнутьевской руки.
Часть третья
Контрольный выстрел в голову
Рабочий день закончился, кабинеты и коридоры прокуратуры опустели, и лишь уборщица, громыхая ведрами и шваброй, медленно передвигалась по этажам, очищая пол от окурков, скомканных бумажек, конфетных оберток и прочих отходов, которые оставляли здесь жалобщики, истцы и ответчики. Пафнутьев и Андрей сидели в кабинете, не зажигая света и заперев дверь на ключ – с некоторых пор выяснилось, что это просто необходимо. Время от времени долго и назойливо звонил телефон, но Пафнутьев не поднимал трубку. Нет, дескать, меня, не ищите, не найдете.
Андрей расположился в жестковатом кресле возле простенка, Пафнутьев остался на своем месте, он уютнее и увереннее чувствовал себя именно за столом, где под рукой были ящики с документами, телефон, бумага, ручка. Оба поделились испытаниями, выпавшими на их долю за последние несколько дней, и теперь молча осмысливали происходящее.
В кабинете давно уже наступили сумерки, и лишь по вспышкам света, пробегавшим по шторам, можно было догадаться, что машины на улице уже включили фары. Пафнутьев надсадно вздыхал, громоздко и неуклюже ворочался в кресле и снова затихал, найдя позу, в которой он мог просидеть еще какое-то время.
– Ну что, Андрюша... Как дальше жить будем? – спросил он негромко – полумрак в комнате вынуждал говорить тише, да и не было надобности повышать голос, замершее здание прокуратуры позволяло разговаривать даже шепотом.
– Как жили, так и дальше будем жить.
– Поприжало нас маленько... Тебе не кажется? И пожаловаться некому... Засмеют. Нет, скажут, такой опасности, черти вам мерещатся, креститесь чаще, скажут нам... Но мы-то с тобой знаем, что все всерьез.
– Знаем, – кивнул Андрей.
– Да, Бевзлин звонил... Один из его телохранителей, который тебя обижал... помер.
– Знаю. Он и должен был помереть.
– Почему?
– Я немножко ответил ему... После таких приемов не живут.
– А ты не погорячился?
– Или он меня, или я его. Мне повезло больше, ему тоже повезло, но меньше.
– А знаешь, Андрей, какой наиболее вероятный исход из всего, что случилось за это время? Меня выгонят.
– За что?
– За что угодно. Например, за то, что у меня в носу две дырки, а не три. За то, что пупок в нижней части живота, а не в верхней. Бевзлин подарил по хорошей машине нашему губернатору и всем его заместителям. И они не смогут отказать ему в маленькой просьбе. Его фирма потеряла трех человек – налицо разгул преступности. А кто, кого, за что... Все это не так уж важно.
– Значит, надо опередить Бевзлина.
– В чем?
– Как всегда, Павел Николаевич, как всегда... В нанесении удара. Пока мы будем опережать, остается шанс выжить. Надо лишить его возможности высказать губернатору свою просьбу. Пусть он не успеет ни о чем попросить.
– Как?
Андрей молча передернул плечами. Ответ напрашивался сам собой, а произносить очевидные слова он не любил. Да и Пафнутьев прекрасно знал ответ на собственный вопрос. В кабинете наступило долгое молчание, но не сонное, нет, это было сосредоточенное молчание. Пафнутьев даже ни разу не заворочался в своем жестком кресле, не поменял позы. Время от времени вспыхивал свет фар на занавесках, слышался визг трамвая на повороте, но приглушенно, терпимо. Потом появился несильный ритмичный шум в коридоре – приближалась уборщица, ее швабра натыкалась на ножки стульев, билась о плинтуса, о запертые двери кабинетов. Дойдя до пафнутьевской двери, уборщица подергала ручку и двинулась дальше, она была даже рада пройти мимо запертого кабинета.
– Надо выманить его из берлоги, – негромко произнес Андрей, чтобы даже уборщица не догадалась, что в кабинете кто-то есть.
– Как? – повторил Пафнутьев.
– Большая рыба клюет на живца.
– Не понял? – Пафнутьев повернулся, пытаясь рассмотреть выражение лица Андрея, но тот сидел в тени, и тусклый свет из окна не достигал его.
– Большая рыба клюет на живца, – повторил Андрей. На этот раз Пафнутьев не стал переспрашивать. Днем, когда прокуратура гудела от страстей, от горя и ненависти, когда он сам был взвинчен и раздражен, Пафнутьев заставил бы Андрея выразиться подробнее, но сейчас у него не возникло даже такого желания, и так все было ясно. – Как вы думаете, Павел Николаевич, – заговорил Андрей, осторожно подбирая слова, – как вы думаете, есть ли у Бевзлина сейчас человек, которого он ненавидит больше всех на белом свете?
– Есть, – сказал Пафнутьев, помолчав. – И я знаю этого человека. Ты его тоже знаешь. Он так его ненавидит, так ненавидит, что теряет самообладание при одном только упоминании о нем. Бевзлин покрывается красными пятнами и начинает биться в мелкой дрожи, едва лишь вспомнит этого человека, Андрюшенька.
– Ну, вот видите, как хорошо, – по голосу Пафнутьев понял, что Андрей улыбается.
– Что же тут хорошего?
– Из этого человека можно изготовить прекрасного живца.
