Елена Михалкова - Пирог из горького миндаля
В материалах дела фотографий не было. Он выяснил, где живет Давид, и наугад позвонил по указанному в сетевой базе домашнему номеру.
Ответил ему басовитый женский голос. «Я Софья Аркадьевна, – твердо сказала женщина, хотя он не спрашивал, кто она, а лишь пытался узнать, можно ли поговорить с Давидом Дарницким. – А вы кто такой?»
«А я Сергей, – ответил Бабкин. – Занимаюсь расследованием смерти его матери».
«Наконец-то! Приезжайте немедленно, мы давно вас ждем!»
И Бабкин, несколько удивленный, отправился к Давиду и его жене.
Едва ему открыли дверь, стало ясно, что он заблуждается насчет Давида и его жены. Толстая усатая женщина с выпирающим животом стояла впереди, а из-за ее плеча робко выглядывал худощавый мужчина. Определенно, эту пару следовало называть «Соня и ее муж Давид».
– Вы должны были сразу прийти к нам! – безапелляционно заявила Соня. – Я знаю все! Не тратьте время на Плучника. Старый дурак вам ничего не расскажет.
– Да, вряд ли, – согласился Бабкин. – Он два года назад умер.
Ему показалось, что на нежном испуганном лице Давида промелькнула усмешка.
– Почему мне не сообщили? – возмутилась Соня. – Давид! Ты знал?
– Знал, дорогая. Я тебе рассказывал.
– Я забыла! – обвинительным тоном воскликнула Соня.
– Прости, – смиренно попросил Давид.
Соня, успокаиваясь, положила руку на живот.
– Восьмой месяц идет, – со страданием в голосе сообщила она Бабкину. – Это у нас четвертый ребенок!
Сергей несколько растерялся, не зная, поздравлять или сочувствовать.
– Постоянно невыносимая тошнота! – с надрывом продолжала Соня. – И вот здесь так и крутит, так и крутит!
– Хочешь воды? – тихо спросил Давид.
– Ах, зачем мне твоя вода! Сам ее пей!
– Ну хорошо, хорошо, только не сердись.
– Хотя нет, неси!
Соня занервничала, коснулась бородавки на лице. Врач много раз повторял, что делать этого не стоит, но привычка была сильнее.
После смерти Изольды Дарницкой Соня на некоторое время впала в оцепенение. Направляющая, главная сила исчезла из ее жизни. Соня и не догадывалась, до какой степени была замужем за матерью своего Давида. Она прошла через все полагающиеся стадии: гнев, торг, отвержение, смирение, принятие… И наконец ощутила, что свободна.
Но Соня была из тех людей, кого свобода развращает. Прежде над ней сияло всевидящее око Изольды. От него некуда было укрыться. В глубине души она не ставила под сомнение, что даже ее мысли становятся видны свекрови – быть может, еще до того, как они забредут самой Соне в голову. Легкий флер безумия лишь придавал Дарницкой значительности. Не спятившую женщину видела в ней Соня, а дракона, сидящего на горе сокровищ.
При этом она и в мыслях не держала завладеть ценностями старухи. Все эти кольца, перстни, серьги, сияющие хищным алым светом, солнечное золото браслетов… Они представлялись ей неразрывно связанными с самой Изольдой. Чем-то вроде драконьей чешуи. Зачем чешуя без дракона?
И когда после окончания расследования часть драгоценностей вернули Давиду, в голове Сони произошел сдвиг тектонических пластов. Получается, она – хозяйка этой сияющей красоты? Своего мужа Соня за владельца не считала. К чему ему украшения? Он ангел, витающий в облаках, где смеются дети и звучит небесная музыка.
Она встала перед зеркалом, попробовала надеть браслет. Ничего не вышло: запястья у Сони были слишком широкие. Дарницкая заказывала украшения под себя, под хрупкие свои косточки. Соня первый раз помянула покойную свекровь недобрым словом.
Но потом взгляд ее упал на ожерелье с турмалинами. Ожерелье легло на могучую Сонину грудь, словно для того и было предназначено. Она схватила серьги с хризолитом, втиснула мизинец в кольцо с синим, неизвестным ей камнем, и тот сверкнул значительно и волшебно… Тогда Соню охватило какое-то помешательство. Она погружала руки в шкатулку, выгребала оттуда Изольдины украшения, цепляла серьги к брошкам, броши к нитям жемчуга, нить обматывала вокруг своей короткой толстой шеи… Когда уже на ней не осталось свободного места, Соня выпрямилась перед трельяжем.
И в зеркале увидела молодого дракона.
– Давид! Ты не помыл руки.
– Давид! Переодень свитер.
– Давид! Я не хочу больше видеть Топчинского в нашем доме!
При жизни Изольды Соня чувствовала, что она не единолично владеет этим сокровищем, ее сыном. Более того – что ее лишь допускают к пользованию.
После смерти старухи все изменилось. Соня осталась королевой. Больше ей не с кем было делить Давида.
Категоричность любящего сердца обременительна, но категоричность собственника невыносима. Ее мужу пришлось тяжело. Быть может, он сбежал бы, но Соня, которой долго не удавалось забеременеть, после смерти Дарницкой начала рожать одного ребенка за другим, словно с нее сняли проклятие.
Давид мог оставить жену. Детей он оставить не мог.
– …Где вы искали? Рассказывайте!
Соня требовательно постучала Бабкина по колену. Тук-тук! Отчитывайся, голубчик.
Сергей, которого до сих пор забавляло ее начальственное отношение, решил, что пора разъяснить диспозицию. И разъяснил.
Соня опешила. Все эти пятнадцать лет ее грызла мысль, что половина украшений Дарницкой осталась ненайденной. Дракон с ободранным боком – вот кем она себя чувствовала.
Едва Бабкин упомянул о расследовании, Соня поняла: наконец-то! Справедливость будет восстановлена. Государство заботится о том, чтобы его граждане не оставались обворованными.
Не то чтобы Соня была глупа. Просто ее мир слишком долго вращался вокруг одной идеи фикс.
– Зачем вам убийца мальчика? – непонимающе спросила она.
В системе ценностей Сони подросток не имел никакого значения. Во-первых, он давно умер. Его больше нет. Какая разница, что там было в прошлом! А вот украшения есть. Камни не исчезают, они практически вечны.
– Девочка, которую обвинили в его смерти, не была виновата, – сказал Бабкин. – Она наняла нас для нового расследования.
Давид, наклонившийся к столу, чтобы поставить перед женой стакан, разжал пальцы. На столешницу выплеснулась вода.
– Давид! Ты меня облил!
– Прости, милая, сейчас принесу салфетку.
– Значит, вы не ищете украшения Изольды? – спросила Соня, пока Давид вытирал стол.
– Ищу. Это не конечная цель, но они могут вывести на преступника.
– Вы обязаны найти ее александрит! А сапфиры! Вы бы видели, какие у нее были сапфировые серьги! А изумруды! Это что-то особенное! Но александрит – самый дорогой. Я ей говорила много раз: мама, вы хотите нашей смерти, если вас ограбят? К вам придут, мама, такое богатство нельзя хранить дома! Александрит в четыре карата! У нас таких давно не находили, это цейлонское месторождение. Но если Изольда Андреевна что-то втемяшила себе в голову, – прости, Давид! – то ее не смог бы переубедить даже Иисус!
Давид сел с очень прямой спиной. Бабкин видел, что он хочет что-то сказать, но Соня снова перебила его:
– Сергей, вы должны отчитываться мне о каждом шаге! Вдруг что-то упустите!
Бабкин собрался исполнить номер, который в словаре его жены обозначался словом «взбрыкнуть». Соня с ее смехотворными требованиями начала его сердить. И еще она все время прикасалась к бородавке над губой, и тогда ее лицо становилось неприятно отрешенным.
Но за время работы с Илюшиным Бабкин взял в привычку задавать вопрос «Что сделал бы Макар, будь он здесь». Макара вывести из себя было трудно. Он соглашался и делал по-своему.
– Непременно отчитаюсь, – сказал Сергей.
На лице Давида вновь промелькнула усмешка. Он определенно все понимал, этот хрупкий человек, выглядевший как кроткий ангел с рождественских открыток.
Бабкин ничего не понимал в мужской красоте. Он и в женской-то не разбирался, а самой красивой считал собственную жену. Но ему приходилось признать, что смотреть на Давида намного приятнее, чем на его супругу. Тонкие черты лица, кожа с золотистым отливом. Легко вообразить, что когда Давид заходит в темную комнату, вокруг него распространяется мягкое свечение.
– В письменной форме! – сказала Соня.
– Дорогая, может быть, мы…
– Молчи, Давид! Я хочу, чтобы этот человек присылал нам отчеты.
– Но Соня…
– Не спорь!
«Этот человек» вздохнул. Голос у Софьи Аркадьевны был громогласный. Оглушительный, говоря начистоту.
– Вы очень поможете в моих поисках, если покажете мне какие-нибудь фотографии пропавших украшений, – сказал Бабкин. – Они у вас сохранились?
– Давид, принеси! – скомандовала Соня.
– Я не помню, где они лежат. Поищи сама, пожалуйста.
– Боже мой, посмотрите на этого мужчину! Он беспомощен как ребенок!
Софья Аркадьевна удалилась, на ходу продолжая стенать о своей горькой доле.
– У вас мало времени, чтобы сообщить мне то, что вы собирались, – сказал Бабкин.
Давид вопросительно поднял брови.
– С чего вы взяли, что я хочу что-то вам сообщить?
