Торговец пушками - Лори Хью
— Я же говорил вам, — сказал я. — Он первый начал.
Она пристально вглядывалась в меня лет еще, наверное, триста, после чего, все так же медленно разминая сигарету между пальцами, направилась к дивану, явно вся в глубочайших раздумьях.
— Честное слово, — продолжал я, стараясь взять в руки и себя, и ситуацию. — Я хороший. Я жертвую в фонд голодающих, сдаю макулатуру и все такое.
Поравнявшись с телом Райнера, она остановилась.
— И когда же это произошло?
— М-м… только что, — пробормотал я, прикидываясь идиотом.
На мгновение она прикрыла глаза.
— Я имею в виду — когда вам предложили?
— Ах, это! Десять дней назад.
— Где?
— В Амстердаме.
— В Голландии, верно?
Ну слава богу. Я незаметно перевел дух, почувствовав себя значительно лучше. Приятно, когда молодежь время от времени посматривает на тебя свысока. Нет, совсем ни к чему, чтобы так было всегда, но время от времени — пусть будет.
— Верно, — согласился я.
— И кто же предложил вам работу?
— Я этого человека не видел ни до, ни после того.
Она наклонилась за бокалом, пригубила и недовольно поморщилась.
— Вы и в самом деле полагаете, что я вам поверю?
— Ну…
— Постойте. Давайте-ка попробуем еще раз. — Ее голос вновь набирал силу. Кивок в сторону Райнера. — Итак, что мы имеем? Человека, который не сможет подтвердить вашу историю? И почему же я должна вам верить? Потому что у вас такое милое лицо?
Тут я не смог удержаться. Знаю, надо было, но я просто не смог.
— А почему бы и нет? — Я изо всех сил старался выглядеть очаровашкой. — Вот я бы, например, поверил любому вашему слову.
Непростительная ошибка. Ужасно непростительная. Одна из самых нелепейших ремарок, выданных мною за всю мою долгую, набитую нелепейшими ремарками жизнь.
Она повернулась ко мне, внезапно разозлившись:
— Прекратите эту хрень!
— Я всего лишь хотел сказать… — начал было я. К счастью, она тут же обрезала меня, а то, честное слово, я и сам не знал, что хотел сказать.
— Я сказала — прекратите. Здесь человек умирает.
Я виновато кивнул, и мы оба склонили головы перед Райнером, словно отдавая ему последние почести. Но тут она будто захлопнула молитвенник и встряхнулась. Плечи ее расслабились, а рука с пустым бокалом протянулась ко мне.
— Я — Сара, — сказала она. — Налейте мне, пожалуйста, колы.
В конце концов она все же позвонила в полицию. Те явились, как раз когда эскулапы впихивали носилки с еще дышащим Райнером в «скорую». Войдя в дом, полицейские тут же принялись хмыкать и гмыкать, хватать вещи с каминной полки и совать нос под меблировку — и вообще выглядели так, словно им ужасно хотелось поскорее оказаться где-нибудь подальше отсюда.
Как правило, полицейские не любят новых дел. И не потому, что все они по жизни раздолбаи, а потому, что им, как и всем нам, хочется найти смысл, понять логику в том хаосе неприятностей, с которым приходится иметь дело. Скажем, если в самый разгар погони за каким-нибудь подростком, только что стырившим колпак с автомобильного колеса, их вдруг срочно вызовут на место массовой резни, они все равно не смогут удержаться, чтобы не заглянуть под диван: а вдруг да найдется растреклятый колпак. Полицейским всегда хочется найти улику, которая связала бы их с тем, что они видели полчаса назад, — тогда бы у хаоса появился хоть какой-то смысл. И они смогли сказать себе: это произошло потому, что произошло то. А когда перед ними возникает новая путаница — задокументировать то, запротоколировать это, потерять, найти в нижнем ящике чужого стола, потерять снова, запомнить несколько идиотских имен, — они, ну, скажем так, расстраиваются.
А наша история могла расстроить кого угодно. Естественно, мы с Сарой заранее отрепетировали то, что, как нам показалось, было вполне сносным сценарием, и трижды исполнили представление перед полисменами, которые появлялись в порядке возрастания званий — последним прибыл непристойно юный инспектор, представившийся Броком.
Брок плюхнулся на диван и принялся увлеченно изучать ногти. Время от времени он встряхивал юной головой, подтверждая, что слушает историю о бесстрашном Джеймсе Финчаме, друге семьи, приехавшем в гости и поселившемся в гостевой спальне на втором этаже. Этот отчаянный джентльмен услыхал какой-то шум; тихонько спустился по лестнице посмотреть, что происходит, а там шурует некий мерзкий тип в черной кожаной куртке поверх черной же водолазки; нет, джентльмен никогда его раньше не видел; борьба, падение, о боже, удар головой. Сара Вульф, 29 августа 1964 г. р., услышала звуки борьбы, спустилась вниз, видела все своими глазами. Что-нибудь выпьете, инспектор? Чай? Морс?
Да, само собой, не последнюю роль здесь сыграла обстановка. Попробуй мы вылезти со своей историей, скажем, в одной из квартир муниципальной многоэтажки в каком-нибудь Дептфорде — и не прошло бы и нескольких секунд, как мы уже валялись бы на полу полицейского фургона, вежливо интересуясь у коротко стриженных молодых людей, не затруднит ли их буквально на минуточку убрать свои ботинки с наших голов, чтобы мы могли устроиться чуть-чуть поудобнее. Но в тенистой, отштукатуренной Белгравии полиция все же более склонна верить людям, чем сомневаться в их словах.
Когда мы подписали свои показания, полицейские попросили нас не делать никаких глупостей, — например, покидать страну, не предупредив местный участок, — и вообще призвали соблюдать закон и порядок при каждом удобном случае.
Через два часа после того, как мне пытались сломать руку, единственное, что осталось от Райнера (имя неизвестно), — это запах.
Дверь за собой я закрыл сам. Каждый шаг отдавался болью, вновь напомнившей о себе. Я зажег сигарету и курил всю дорогу до угла, где свернул налево, к отделанной камнем конюшне, некогда служившей жилищем для лошадей. Теперь жить тут могла позволить себе только какая-нибудь дико богатая лошадка, но вокруг все равно было как-то по-конюшенному спокойно — поэтому-то именно здесь я и пристроил свой мотоцикл. С ведерком овса и пучком соломы у заднего колеса.
Мотоцикл оказался там, где я его и оставил. Кому-то это может показаться пустой и абсолютно лишней ремаркой — но только не в наши дни. Любой байкер скажет вам, что оставить мотоцикл в темном месте более чем на час, пусть даже с амбарным замком и сигнализацией, и, вернувшись, найти его в целости и сохранности — это уже тема для разговора. Особенно когда речь идет о «Кавасаки ZZR 1100».
Нет, я не буду отрицать, что в Пёрл-Харбор японцы сыграли в двойном офсайде, а их блюда из рыбы никуда не годятся, — но, черт возьми, в мотоциклах эти ребята все же кое-что смыслят. Стоит дать полный газ этой штуковине — неважно, на какой передаче, — и твои глазные яблоки пулей вылетят у тебя из затылка. Ну хорошо, допустим, это не то ощущение, которое ищет большинство людей, выбирая личное транспортное средство, но, поскольку мотоцикл я выиграл в нарды, выкинув три скромные двойные шестерки подряд, мне он ужасно нравился. Он был черным и большим, и даже средненький ездок мог перенестись на нем в иные галактики.
Я завел мотор, дав такие обороты, чтобы наверняка разбудить парочку-другую жирных белгравских толстосумов, и рванул в свой Ноттинг-Хилл. В дождь не стоит особо-то разгоняться, так что у меня была уйма времени спокойно обдумать события этой ночи.
Пока я вилял по блестящим, залитым желтым светом улицам, из головы у меня не выходили слова Сары — о том, чтобы я прекратил «эту хрень». И прекратить ее я должен был только потому, что в комнате находился умирающий человек.
«Ньютоновский разговор», — подумал я про себя. То есть подтекст был таков: если бы в комнате не было умирающего человека, «эту хрень» можно было бы запросто продолжать.
При этой мысли я воспрянул духом. И подумал о том, что я буду не Джеймс Финчам, если как-нибудь не устрою дело так, чтобы оказаться с Сарой наедине, без полутрупов под боком.
