Театральный маньяк - Стасс Бабицкий
— Ревнуешь? — обезоруживающая улыбка. В такую можно верить. Хотя, не стоит забывать, жена — актриса.
— Нет, просто интересно, — сказал Коля. Соврал. Тот зверь, что поселился вчера в его душе, высунул свою морду и жадно втянул ноздрями воздух. Ничего, пусть принюхивается… Для роли Отелло это дополнительный плюс.
— Смешной. Мне вчера человек пять позвонили из театра. Переживают за тебя, Цукатов же если в кого вцепится — долго потом терзает… Собирайся, нельзя опаздывать.
— Подвезешь любимого мужа до театра? — машину водила исключительно Лана. Они договорились перед свадьбой: каждый покупает автомобиль на кровно заработанные. Жена и купила. У Рублева с тех пор нужного количества денег не было ни разу. Он очень рассчитывал на грядущий успех «Отелло», а пока ездил на общественном транспорте.
Кое-кто скажет: столь рациональный подход не к лицу семьям, где живет настоящая любовь. Знаете что? Кое-кому лучше заткнуться. Коля любил жену. Сильно. Вообще перестал смотреть на других женщин. Это с его донжуанским списком! Пять лет счастливого брака, ни одной измены. Ну, практически.
— Подвезу. Но сначала в душ! От тебя несет, как от бомжа, — сморщила носик супруга. — И надо в аптеку заехать. Аспирин купить. Голова-то болит?
«Несет, как от бомжа»…
Он снова и снова прокручивал в голове вчерашний кошмар. Прислушивался к внутренним ощущениям. Там, внутри, маленькое темное чудовище сыто похрапывало. Его присутствие пугало актера, но с каждой минутой все меньше.
— Не верю! — отчеканил режиссер.
Сам в жизни не сыграл ни единой роли. А других учит.
— Не верю, Коля! — Цукатов потянул руку к подбородку, но потом решил объяснить спокойно. — Ты ее душишь, а сам кривишься. Противно тебе. А должен быть фонтан ненависти. Нельзя на вытянутых руках держать ее шею. Навались, покажи припадок ярости. Чтоб аж руки дрожали!
Рублев мысленно давил на кнопку. Эмоции включались. Но не те. В момент «убийства» на сцене к горлу подкатывала тошнота. Руки дрожали, но совсем по другой причине: страх потерять роль, загубить карьеру и стать посмешищем всего театра перестал маячить далеким облачком на горизонте. Висел прямо над головой огромной тучей. Давил, давил… Но та самая тьма, что затопила его душу до краев прошлой ночью, все не приходила.
— Все свободны, кроме Отелло и Дездемоны, — режиссер уселся поудобнее в любимое кресло. — Будем пробовать, пока не получится!
И они пробовали. Три дня. Цукатов неожиданно гасил свет: требовал играть на ощупь. Заставлял актрису оскорблять партнера последними словами. Разбирал с Колей внутренние противоречия мавра. Кряхтел, сетовал: «Ради чего я это терплю?!»
— Получается. Есть проблески, — хотя голос режиссера вовсе не лучился оптимизмом. — Но, видишь ли, вы, молодые да ранние, торопитесь попасть в кино. А вас там портят. Дают ложную уверенность: если сразу не сыграл, переснимут. Второй дубль, третий. Десятый. Они потом при монтаже выбирают лучший. А в театре ты играешь в режиме нон-стоп. Причем пьесу, которой уже четыреста лет. Сюжет ее знают давным-давно, но смотреть все равно ходят. Деньги в кассу несут! Знаешь ради чего? Зритель хочет сопереживать. А для этого ты должен переживать. Страсть, эмоции… Эх!
Цукатов отмахнулся, как от назойливого комара. Хотя Рублев и не собирался возражать. Актер замер в предчувствии чего-то крайне неприятного. Тут оно и обрушилось.
— Я не имею права рисковать премьерой. Завтра ввожу на главную роль Васю Алмазова. Видел лет пять назад дипломный спектакль, он как раз Отелло играл. Такого зверя в финале выдал — загляденье! Сразу хотел позвать именно его, если бы не моя… В смысле, твоя Светка…
Режиссер смутился, закашлялся. Но Коля не реагировал. Внутреннее чудовище тонуло в океане жалости к самому себе. Барахталось, сучило лапами, но все-таки шло на дно. Возник шанс ухватиться за спасительную соломинку «моя… твоя…» Но Цукатов сломал ее с хрустом:
— Переходишь во второй состав. Ищи себя, наигрывай и докручивай. Буду выпускать на сцену, по возможности, чаще…
Ага. Раз в месяц. По понедельникам. Знаем мы эти вторые составы.
Домой идти не хотелось. Пить тоже. Рублев вышел из трамвая у Останкинского пруда. Купил на остановке пончиков, сел прямо на траву и затосковал. Он успел мысленно перебрать варианты, которые останутся без премьеры. Сериал о военной разведке, где герой погибнет в первой же серии. Два рекламных ролика для телевидения — про геморрой и выборы. Плюс звали озвучить аудиокнигу, но там вообще копейки…
Он решил стать актером, потому что с детства верил: это самый легкий путь к славе и успеху. Усы, шпага, тысяча чертей. Со стороны все кажется простым. Научился петь чисто, двигаться пластично. А потом — щелк! Ты вдруг понимаешь — этого мало. Сотни молодых дарований лезут на гору, толкаясь локтями и не оглядываясь на тех, кого попутно столкнули в пропасть. До вершины добираются единицы. Но даже если ты оседлал перевал — расслабляться рано. Следом карабкаются новые полчища собратьев по цеху. В детстве бывало, ватага мальчишек возится у ледяного склона. Вскинешь руки и закричишь в полный голос: «Я царь горы!» — потом и в сугроб лететь не так обидно.
А у него не получилось стать царем. Поскользнулся за пару шагов до триумфа. Наверное, потому, что всегда воспринимал актерство только как профессию. Работал от третьего звонка до последнего занавеса. Дальше — тишина. А театром надо жить, круглосуточно ощущая блеск огней рампы.
Вот Василич играет, не переставая, круглые сутки не снимает маску. Создал образ, который нравится и ему, и публике. Сам забыл, наверное, когда расслаблялся и жил по-настоящему. Без оглядки на зеркало. Если магия театра так затягивает, то может бросить все, пока не поздно?!
Или, зачем далеко за примерами ходить, — Лана. Она постоянно «держит зрителя». Паузы, вздохи, мимические этюды. Молоко в магазине покупает, будто сдает у кассы экзамен по актерскому мастерству. Ухаживания будущего мужа принимала лишь в достойных момента декорациях. Вензеля на скатерти, белые голуби… Вспомнилась лодочка на этом самом пруду. Коля тогда признался в любви. Бледнея и экая. А актриса в ответ начала читать стихи…
Имя себе искалечила, чтобы звучало необычно. Разрубила пополам. Свет выбросила, Лану оставила. Фыркала в лицо родной матери, если та вдруг называла ласково, как в детстве — Светуля. Даже мужу запретила подобные вольности. Только Цукатову прощается сей грех. Но он давний друг, помог
