Обман - Джордж Элизабет
— Я знаю, о чем говорю, сержант Хейверс, — сказал Линли. — Вам положен отпуск, и я хочу, чтобы вы им воспользовались. Так мы договорились?
— Договорились, инспектор.
Однако они не договорились о том, как ей проводить этот навязанный чуть ли не силой отпуск. Мысль, что ей нечем будет заняться, приводила ее в ужас: пока она работала, у нее не было времени переживать о неудавшейся личной жизни, пестовать свою раненую душу, перебирать горькие воспоминания. Раньше отпуск для Барбары означал только, что у нее будет больше времени ухаживать за постепенно угасающим отцом; после его смерти она каждую свободную минуту старалась тратить на то, чтобы скрасить жизнь матери, впавшей в маразм; затем подновляла и продавала семейный дом, переезжала и обустраивалась в ее нынешнем жилище. Вынужденный отдых был ей в тягость. Представив, что минуты одна за другой сольются в часы, часы превратятся в дни, дни растянутся в неделю, а может быть, и в две, Барбара почувствовала, как вспотели ладони и заныли суставы рук. Казалось, каждая частица ее короткого плотного тела начала корчиться и подавать сигнал: «Тревога!»
Лавируя в потоке машин, часто моргая, чтобы защитить глаза от крупинок сажи, которые заносил в салон поток душного, перегретого воздуха, она ощущала себя стоящей на краю бездны и разглядывающей табличку с вызывающими оцепенение словами: «Свободное время». Опора исчезает, она срывается, летит вниз, в вечность… Как же ей быть? Куда ехать? Чем заполнить бесконечные часы? Чтением дамских романов? Мытьем окон, которых в ее домике всего-то три? Учиться гладить, печь, шить? А может, просто расплавиться на этой жаре? Чертовская, отвратительная, поганая, трижды проклята жара, чтоб тебе…
Возьми себя в руки, приказала себе Барбара. Ведь это всего лишь отпуск, а не заключение в одиночной камере.
Остановившись на выезде со Слоун-стрит, она терпеливо ожидала сигнала, разрешающего поворот на Найтсбридж. В больнице она ежедневно смотрела телевизионные новости, а потому знала, что, несмотря на небывало жаркую погоду, иностранных туристов этим летом в Лондоне даже больше, чем обычно. И вот сейчас она их увидела. Орды покупателей с бутылками минеральной воды, толкаясь и тесня друг друга, сплошным потоком шли по тротуару. Еще более многочисленные толпы выплескивались на поверхность из вестибюля станции подземки «Найтсбридж» и расползались, как пчелы по сотам, в направлении наимоднейших магазинов. Спустя пять минут, выехав в потоке машин на Парк-лейн, Барбара заметила, что здесь народу еще больше: к иностранцам прибавились и свои, провинциалы, их бледнокожими телами была сплошь устлана пожелтевшая от жары трава на газонах Гайд-парка. Под безжалостно палящим солнцем двухэтажные автобусы без крыш во множестве катили в обоих направлениях; на сиденьях восседали туристы и с напряженным вниманием слушали вещающих в микрофоны гидов. Барбара наблюдала, как из автобусов, остановившихся возле отелей, руководители туристических групп выводили немцев, корейцев, японцев, американцев.
Все мы дышим одним воздухом, подумала она. Тем же самым горячим, ядовитым, спертым воздухом. Так, может быть, все-таки стоит уехать в отпуск куда-нибудь подальше?
Чтобы миновать забитую сверх всякой меры Оксфорд-стрит, она поехала в северо-западном направлении по Эджвер-роуд. Туристов здесь было меньше — их место на тротуаре заняли иммигранты: смуглые женщины в сари, чадрах и хиджабах, темнокожие мужчины, кто в джинсах, кто халатах. Медленно перемещаясь от пробки к пробке, Барбара рассматривала этих людей, некогда бывших иностранцами; сейчас они по-хозяйски, с сосредоточенными лицами сновали из магазина в магазин. Она задумалась о том, как изменился Лондон на протяжении тридцати трех лет ее жизни. Ей, сотруднику полиции, было хорошо известно, что это многоязычное население породило не один десяток проблем.
Она стороной объехала Кэмден-Лок, где постоянно толпится народ, через десять минут выехала наконец на Итон-Виллес и тут обратилась к верховному божеству, управляющему транспортными потоками, с просьбой, чтобы рядом с ее домом оказалось место для парковки.
Божество предложило компромиссное решение: место для парковки нашлось, но за углом, примерно в пятидесяти ярдах. С невероятными усилиями Барбара втиснула свою «мини» в пространство, достаточное разве что для мотоцикла. Она через силу дотащилась от парковки до проезда, в котором позади солидного кирпичного здания, построенного на рубеже XIX и XX веков, во времена короля Эдуарда VII, стоял ее небольшой домик, и распахнула калитку.
Пока она бесконечно тащилась по городу, приятное возбуждение от шампанского сменилось заурядной похмельной жаждой. Она окинула взглядом дорожку, идущую вдоль фасада старого здания в сад, разбитый на заднем дворе. Дорожка кончалась у порога ее крошечной хижины, накрытой тенью раскидистой акации и обещающей, как ей казалось, прохладу.
Однако стоило Барбаре открыть дверь и войти внутрь, как ее обдало жаром. Все три окна были открыты настежь в надежде на сквозняк, но в помещении не чувствовалось ни малейшего ветерка, и при первом же вдохе она почувствовала себя так, будто в ее легкие попал кипяток.
— Проклятая жара, — едва слышно произнесла Барбара.
Швырнув сумку на стол, она открыла дверцу холодильника. Литровая бутылка «волвика»,[5] окруженная коробочками и пакетами с недоеденной, купленной на вынос едой и полуфабрикатами, возвышалась на полке, словно замок. Взяв ее, Барбара подошла к раковине. Сделав пять больших глотков, она наклонилась и вылила остатки воды на голову. От долгожданного холода у нее аж дыхание зашлось. Чувство было такое, будто она вдруг очутилась в раю.
— Блаженство, — со вздохом произнесла Барбара. — Вот я и пришла к Богу.
— Вы принимаете душ? — раздался у нее за спиной детский голос. — Тогда я зайду попозже?
Барбара обернулась к двери, которую оставила открытой, не рассчитывая, что это может быть истолковано незваным гостем как приглашение войти. После выписки из Уилтширского госпиталя, где она пробыла несколько дней, она почти не сталкивалась ни с кем из соседей. Избегая встреч, она покидала свое бунгало, только когда была уверена, что обитатели большого многоквартирного дома разошлись за покупками, в школу или на работу.
Сейчас перед ней стояла одна из соседских девчушек. Осмелев, девочка приблизилась, и ее влажные карие глаза округлились от удивления.
— Что с вами, Барбара? Вы попали в аварию? Вы ужасно выглядите.
— Спасибо за сочувствие, Хадия.
— Вам больно? Что произошло? Почему вас не было дома? Я очень волновалась. Я два раза звонила вам. Смотрите, автоответчик мигает. Хотите, я прокручу сообщения? Я умею это делать. Вы же сами меня учили, помните?
Хадия с довольным лицом вприпрыжку пересекла комнату и с размаху плюхнулась на диван. Автоответчик стоял на полке возле крошечного камина, и она, уверенным движением нажав на клавишу, лучезарно улыбнулась Барбаре, приготовившейся слушать сообщения автоответчика.
— «Привет! — раздалось из динамика. — Это Халида Хадия, ваша соседка. Наша квартира на первом этаже».
— Папа говорит, что я всегда должна называть себя, когда звоню по телефону, — доверительно произнесла Хадия. — Он говорит, что только такое обращение считается вежливым.
— Да, хорошая привычка, — согласилась Барбара. — Не приходится гадать, с кем разговариваешь.
Она потянулась за кухонным полотенцем, висевшим на крючке, и вытерла мокрые волосы и шею.
— «Ужасно жарко, верно? — вновь зазвучал из автоответчика непринужденный голосок девочки. — Где вы? Я звоню, чтобы спросить, не хотите ли вы сходить со мной покушать мороженого? Я накопила денег, их хватит на две порции, и мой папа говорит, что я могу пригласить кого-нибудь, кто мне нравится, поэтому я приглашаю вас. Позвоните мне, как только придете. Не бойтесь, я никого, кроме вас, не приглашу. До свидания».
Через несколько секунд, после сигнала и объявления времени поступления звонка, тот же голос произнес:
