Колея к ржавому солнцу - Денис Воронин
Тим с бабушкой нерешительно двинулись к лестнице.
– Здесь? – неуверенно спросила Полина Ивановна, останавливаясь у двери с цифрой восемь.
Тиму тоже показалось, что за этой дверью с облупившейся краской вряд ли находится палата интенсивной терапии. Но ведь медсестра сказала… Он толкнул дверь и убедился, что или они с бабушкой, или девушка в приемном покое ошиблись. В палате интенсивной терапии всегда был бы включен хоть какой-то ночник. В помещении за дверью свет не горел.
Тим поискал на стене выключатель. Вот он, нашел. Щелчок – и загорелся тусклый, желтоватый, как моча, свет.
Они с бабушкой будто стояли на пороге карантинного барака, куда вот-вот начнут свозить тяжелобольных. Почти квадратная палата метров пять на пять. Облупившиеся стены. Четыре койки с пружинными панцирями, поверх которых – полосатые матрасы и подушки без постельного белья. На самой дальней койке, у окна без штор лежал Макс. Лежал на спине, запрокинутая голова – на покрытой бурыми пятнами подушке без наволочки.
Тим бросился к брату, оставив за спиной бабушку.
Первое, что бросилось ему в глаза, – заостренное желтое лицо Макса. Его кожа, как загаром, была покрыта желтизной насыщенного оттенка, словно Макс – рисованный персонаж мультика про Симпсонов. Тим сморгнул этот образ, сглотнул пересохшим от страха ртом. У живого человека не может быть лица такого цвета… Но брат же не умер. Тим слышал его прерывистое дыхание. Наверное, виновато больничное освещение. Сейчас Тим подойдет к Максу еще на пару шагов и увидит, как вблизи лицо брата изменит цвет, порозовеет, станет таким, как раньше…
Нет, так и осталось желтым. Желтизна просвечивала сквозь щетину на подбородке, соревнующуюся в длине с короткими волосами на угловатом черепе. Худая кадыкастая шея брата тоже была желтой. Лишь выглядывающие из футболки с длинными рукавами кисти рук были бледными и чуть ли не просвечивали, как промасленная бумага. Сухие запекшиеся губы Макса окончательно испугали Тима своим синюшным оттенком.
Тим обернулся. Сзади Полина Ивановна, по-рыбьи широко открыв рот, глотала воздух и держалась за сердце. Медсестра из приемного покоя вместе с молодым врачом в темно-зеленом, как листья петрушки, хоть в салат его, комбинезоне подхватили ее под локти и вывели из палаты, чтобы в коридоре усадить на кушетку и сунуть под язык спешно найденную таблетку нитроглицерина.
На пару минут Тим остался один на один со старшим братом. Он подошел вплотную к его койке. Почувствовал неприятный запах давно немытого тела. Вспомнил, когда видел Макса в последний раз.
Давно, еще до Нового года. Старший брат появился в бабушкином доме после очередной долгой отлучки в первых числах декабря. Такой же заросший и худой, как сейчас (они с Тимом всегда были худыми, сколько их ни корми), но энергичный, деловитый и веселый. На вопрос бабушки: «Ты где пропадал?» – невпопад ответил, что ездил к родителям, и достал привезенный от них гостинец – пару замороженных судаков. Услышав про родителей, Полина Ивановна беззвучно зашевелила губами, но судаков взяла. Унесла на кухню, где вскоре зашипело на сковороде масло. Принюхиваясь к запаху жареной рыбы, Макс с Тимом принялись обсуждать планы похода на рыбалку – позже, когда лед станет чуть крепче. «Съездим. Обязательно», – пообещал тогда Макс и, подмигнув, сунул Тиму сильно мятую, немало повидавшую на своем веку пятисотрублевую купюру: «Держи, брательник». Тима это немного насторожило, потому что денег у брата не водилось никогда. Но, может быть, времена менялись, потому что Макс, улучив момент, дал бабушке еще две тысячи, а на ее резонный вопрос: «Откуда?» – засмеялся: «Слон передал от верблюда… Да заработал, ба». В тот вечер они ели сочных, почти бескостных судаков, пожаренных бабушкой, и много смеялись. После ужина сели смотреть на стареньком, собранном из добытых чуть ли не на свалке запчастей компьютере Тима комедию. На следующий день Макс устроился на работу грузчиком («антигравитатором», так он называл свою новую специальность) в «Карусель» в пяти минутах ходьбы от дома. Работал по двенадцать часов, два через два, иногда брал чужие смены, в свободное время что-то делал по дому и гулял с Севкой вдоль замерзшего залива. Готовил снасти к обещанной рыбалке.
Через несколько дней он перестал улыбаться, сделался хмурым, неразговорчивым, постоянно огрызался на бабушку. Пропустил смену на работе, а потом исчез из дома. Тим догадывался о причине. Баловавшийся наркотиками еще до тюрьмы, но вроде бы излечившийся от этого недуга, после заключения Макс вновь плотно подсел на героин. Регулярно пытался завязать, переламывался, на время возвращался к нормальной жизни, но так же регулярно срывался, уходил из дома, не желая, чтобы брат и бабушка видели его в таком состоянии. Через день, ни на что не надеясь, Тим зашел узнать о брате в «Карусель». Вызванный кассиршей управляющий наорал на него и швырнул трудовую книжку Макса. Весь декабрь Тим подолгу бродил по городу, вглядывался в лица прохожих, спешащих по предновогодним делам, надеясь случайно увидеть Макса, чтобы схватить и, не расцепляя рук, увести домой. Но старший брат на глаза не попадался: либо зависал в притонах, уходя в дебри наркотических грез, либо вовсе убрался из города к кому-то из приятелей, которых Тим не знал. Наступил январь, потом февраль. Повседневные заботы притупили тревогу Тима и бабушки за Макса, но ждать его возвращения они не переставали.
Дождались.
Тим протянул свою руку к брату, взял его за бледную ладонь, услышал:
– Осторожно! У него руки обморожены.
Тим оглянулся на вернувшегося в палату доктора. Тот несколько секунд удивленно моргал – ясно, что не сразу заметил Тима – и пояснил:
– Его нашли в заброшенном доме. Ночевал там, это зимой-то. Удивительно еще, что не замерз.
Тим вспомнил уличный холод, пар изо рта при дыхании. На мгновение ему показалось, что его самого с ног до головы обдали ледяной водой из брандспойта. Как генерала – не из кино про охоту, а другого – настоящего, военного инженера, попавшего в плен и погибшего в немецком концлагере. Он вздрогнул, спросил:
– А почему Максим здесь? Почему его не лечат?
Врач потер лицо и произнес:
– Нечего уже лечить. Цирроз, печень отказала… Умирает… Он кто тебе?
– Брат, – шепнул Тим так тихо, что сам не понял, расслышал его доктор или нет. – А если печень пересадить? – спросил он чуть громче.
Врач хмыкнул, покачал головой, произнес негромко:
– Будто у нас тут десять штук в холодильнике лежат, дожидаются.
– Мою возьмите, – не раздумывая, предложил Тим. – Половину. Так ведь можно? Я в журнале читал…
Ладонь доктора легла ему на плечо.
– Можно. Только не у нас. Да
