Секрет золотой карусели - Наталья Николаевна Александрова
– Кать, ты про меня забыла, что ли? Очнись!
Оказывается, мы с Мишкой стоим на переходе уже минут десять, а я застыла в ступоре.
– Извини, – я потрясла головой, – просто вспомнила, как отец болел.
– Это ты меня извини, – Бобрик приобнял меня за плечи, – извини, что я рану стал бередить…
Так мы и пошли через улицу, обнявшись, и можете мне не поверить, но Маруся послушно трусила рядом и не пыталась на Мишку рычать и кусаться.
– Слушай, Катерина, – втолковывал он, – я, конечно, понимаю, что у тебя сейчас настроение не то, но преодолей себя и все же поищи свои картины, потому что, если мы завтра их не принесем Милане, она потом их не примет. Выставка почти готова, картины все у нее, так что потом, когда их окончательно разместят, перевешивать ничего не будут. Поняла мою мысль?
– Поняла, – вздохнула я, – поняла, что с тобой спорить – себе выйдет дороже…
– То-то же, лучше сразу согласиться!
Когда мы подошли к моему подъезду, Мишка все же сумел вырвать у меня обещание, что я сегодня же найду свои старые картины и вечером ему позвоню.
А если нет, то он утром сам позвонит и придет, чтобы помочь мне картины донести до Миланиной галереи. А с ней он договорится.
Квартира встретила нас с Марусей пустотой и тишиной. Васильич на мой вопрос по телефону сказал, что на сегодня он закончил и придет завтра утром и чтобы я не пускала собаку в большую комнату, потому как там все розетки сняты, а любопытная псина обязательно сунет мокрый нос куда не нужно.
Замка на двери в комнату не было, так что я заклинила ручку стулом, да еще на всякий случай связала ее с ручкой ванной.
В ванной комнате было нечего делать, потому что там не было ни ванны, ни раковины, подсыхал только цемент на полу.
Маруся удалилась на кухню, чтобы перекусить, а я со вздохом посмотрела на антресоли.
Ну да, я прекрасно знаю Бобрика, не зря пять лет мы просидели с ним рядом на этюдах и на занятиях в художественном классе. Если он что-то втемяшит себе в голову, его от этой мысли никакими силами не уведешь. Вот и сейчас – если он решил уговорить меня участвовать в выставке, проще согласиться…
Значит, хочешь не хочешь, мне придется искать свои старые работы…
Честно говоря, мне и самой было интересно на них взглянуть, вспомнить свое давнее увлечение.
Я вообще-то помнила, куда спрятала все связанное с тем периодом своей жизни. На антресоли в этой самой квартире. Как раз когда забирала кое-какие вещи уже после свадьбы с Вадимом. Тогда я была уверена, что не вернусь сюда больше никогда. Что ж, пятнадцать лет – срок приличный, и все это время мои вещи лежали на антресолях.
Бобрик прав – отец никогда бы их не выбросил.
Я притащила из кухни старую крепкую табуретку, удивительно некрасивую, но удивительно прочную.
Черт ее знает, каким чудом она уцелела – видимо, как раз для таких целей, если нужно ввернуть лампочку или залезть куда-нибудь на верхотуру, современные стулья не годятся, да и жалко их. Васильич табуретку очень хвалил, теперь, говорил, такую и взять негде, не делают их больше…
Короче, я поставила ее в коридоре, вскарабкалась на нее и открыла антресоли.
Оттуда сразу пахнуло прошлым – слежавшейся пылью, старыми газетами и пиненом.
Если кто не знает, пинен – это самый ходовой растворитель, которым пользуются все живописцы. Делают его, если я не ошибаюсь, на основе скипидара, и запах у него – мама не горюй. Все, кто причастен к живописи, пропахли им надолго, если не навсегда.
Кстати, это было одной из причин, по которой я бросила живопись, когда вышла замуж.
Говорят, запахи сильнее всего пробуждают воспоминания, и вот сейчас мне столько всего вспомнилось…
Маруся тоже почувствовала запах пинена и прибежала в коридор, уселась рядом с табуреткой и задрала морду – что это там задумала хозяйка и чем это пахнет?
– Сиди спокойно! – прикрикнула я на нее, принюхалась и устремилась прямо на неизгладимый запах растворителя.
И очень быстро нашла среди всякого барахла старый большущий кожаный чемодан.
Чемодану этому не меньше ста лет, он каким-то образом сохранился в нашем доме, и когда мне пришло в голову избавиться от всего, связанного с живописью, я поступила очень просто – сложила все в него и отправила на антресоли.
И вот сейчас я потащила его на себя.
Чемодан был тяжеленный, и табуретка подо мной угрожающе зашаталась.
Маруся заволновалась, забегала вокруг меня, тихонько поскуливая.
– Сиди… сиди смирно! – пропыхтела я, выволакивая чемодан на свет божий.
Каким-то чудом табуретка устояла, и я грохнула чемодан на пол, едва не прищемив Марусе хвост.
Она обиженно тявкнула и отскочила.
Я слезла с табуретки, перевела дыхание и открыла чемодан.
Здесь было два этюдника, перемазанный давно засохшей краской мольберт (наверное, его сейчас можно выставлять как объект авангардного искусства), бутылка того самого пинена, несколько десятков тюбиков с красками, использованных и новых. Я перебирала эти тюбики и вспоминала… берлинская лазурь, жженая кость, умбра, сурик… этюды, работа на природе, натюрморты…
Внизу, под всем этим богатством, лежала большая картонная папка с завязками.
Вот оно, то самое, что я искала, – большая папка с моими уцелевшими работами!
Я вытащила папку из чемодана, положила на пол, развязала завязки, открыла…
Маруся, конечно, тут же сунула в папку свой влажный нос.
– Маруся, – строго проговорила я, – давай договоримся. Смотреть можно, но трогать – ни-ни! Ни лапой, ни носом! Это как-никак произведения искусства!
Моя псина фыркнула, но убрала нос подальше.
А я стала перебирать работы.
Сверху лежали несколько робких ученических этюдов – глиняный горшок, ваза с яблоками.
Я сохранила их из сентиментальных побуждений – чтобы помнить, с чего все начиналось.
Дальше… дальше были тоже этюды, но более сложные.
Вот кони на Аничковом мосту, вот Казанский собор…
А вот более скромные объекты – старая картонажная фабрика, подъемные краны в порту, баржи на Малой Невке, рыболовы возле Тучкова моста…
Это когда я поняла и почувствовала красоту скромных, непритязательных вещей и людей.
Осторожно переложив десятка два старых работ, я увидела кое-что знакомое.
Дом с башенкой, как я называла его в детстве.
Этот дом стоял когда-то в конце нашей улицы. Мишка
