Войтек Стеклач - Как убить золотого соловья
– Ну, в такие детали я еще не вдавался.
– Ой ли?
– Серьезно.
Что касается Богоушека Колды, то играть в прятки смысла не было. Вот уже примерно полгода, как он пытался занять мое место рядом с Зузаной – и, кажется, небезуспешно. Это знали все, так что должен был знать и Бубеничек. Тем более, что вышибале было известно и такое, чего все знать никак не могли. Поэтому не стоило водить его за нос, если и я в свою очередь хотел что-нибудь выведать.
– Так, значит, ты действуешь только в интересах дела?
– В интересах справедливости, так сказать, – кивнул я, – хотя и из чисто личных соображений.
– Понятно, личные соображения всегда самые бескорыстные.
– Именно так, Вацлав, – ответил я, – ты меня раскусил.
– Ну, ты никогда не был особенно крепким орешком, – отразил удар Бубеничек. – Но если уж тебя отпустили, то вряд ли это сделал ты.
– Да вроде нет, – согласился я.
– Хотя отпускают не всегда только невиновных, – осклабился Бубеничек. – Мое крайне скудное правовое сознание подсказывает, что временно освобождают и тех, против кого нет достаточных улик.
– Серьезно?
– Да, – ответил Бубеничек, – и такие люди действуют обычно из самых бескорыстных личных соображений.
– М-да, ты не просто раскусил, ты растер меня в порошок, – засмеялся я, – так и есть, так оно и есть.
И оказалось, что так оно и было. Но продолжить нам не удалось, потому что в бар ворвался диск-жокей Анди Арношт.
– Здорово, Честмир!
Это именно он каждый понедельник проводил здесь, в «Ротонде», дискотеки. Он втиснулся между нами, и Бубеничек почти брезгливо отсел. Вышибала считал Арношта и ему подобных презренными наэлектризованными паяцами. Ибо все они, по мнению Бубеничека, оглупляли молодежь примитивной мелодикой, тем самым закрывая ей путь к вершине познания – джазу.
– Привет, – отозвался я, и мы с Арноштом обменялись рукопожатием.
Разумеется, Арношта звали вовсе не Анди. Анди – это был его сценический псевдоним. На самом деле его звали Арношт. То есть Арношт Арношт. Я не знаю, досаждала ли Арношту Арношту эта злая шутка родителей в юные годы, но меня его псевдоним ничуть не трогал. Хотя бы уже потому, что диск-жокея Анди в свой черед ничуть не трогали чаяния и заботы какого-то Яна Новака.
5
Капитан уже не старался сохранить видимость благожелательности.
– Да не я это сделал-, не я!
– А ключи?…
Он как раз их рассматривал. Один обычный, штампованный ключ от подъезда, а второй – изящный, непривычно длинный – от квартиры.
– Это ваши ключи, которые вы сегодня хотели отдать Зузане Черной?
– Да.
– А дверь была заперта.
Они взяли у меня отпечатки пальцев. На ноже, говорят, таковых вообще не оказалось.
– Кто-то же должен был это сделать!
– Кто-то да, а я ее любил. Разве, когда расходятся, обязательно убивают?
– Случается, пан Бичовский, – ответил капитан, – хотя вам это, наверное, странно.
– Но тогда я не стал бы вас вызывать, – возразил я зло.
– Вы вызвали «скорую», – поправил меня капитан.
– Это одно и то же.
– Не совсем. Может, вы думали, что она жива. Что ее еще можно спасти.
– Так вел бы себя только сумасшедший.
– Вовсе нет, – сказал капитан. – Большинство убийц совершенно нормальны.
– Да, но я…
– А нормальный человек, – прервал меня капитан, – в состоянии аффекта может стать убийцей. Потом, испугавшись, остывает, задумывается. Чаще всего сбегает.
– Но я же не сбежал, – упорствовал я.
– А другие, поприличнее, – не сбился с мысли капитан, – поддаются панике. Могут позвонить в больницу. Или к нам. Смотря по ситуации.
– Так нельзя, – произнес я растерянно, – вы просто не имеете права так говорить!
– Успокойтесь, пан Бичовский. Если ваша совесть чиста…
Всегда, когда я влипал в какую-нибудь историю, это надолго выбивало меня из колеи. Совесть! Интересно, какая же у меня все-таки совесть. И какова ей цена. Вечером в постели я обычно снова проигрывал ситуации, из-за которых попадал в историю. И останавливал ленту воспоминаний всегда там, где нужно было сказать или поступить по-другому. Иначе не мог заснуть. И бывало, прокручивал все по три-четыре раза.
– Допустим, пан Бичовский, пока наш разговор был чисто теоретическим.
– Допустим.
И эти свои ответы, когда я наконец доберусь до постели – если, конечно, вообще доберусь, – я тоже прокручу.
– Значит, договорились? – сказал капитан.
Одна из теней, которые двигались поблизости, отвела капитана в сторону.
– Минутку, пан Бичовский.
Я остался в кухне один. Усталость нарастала во мне несколько медленнее страха. Что они обо мне знают? Что знают о Зузанке? А вообще-то я капитана понимал и где-то даже ему сочувствовал. Выпутаться из скверной истории мне всегда было непросто.
Капитан вернулся.
– Итак?
– Что? – спросил я.
– Может быть, вы надумали что-нибудь новенькое, пан Бичовский?
– Ничего нового я надумать не мог.
– Посмотрим.
– Пожалуйста, – усмехнулся я, – можете подключить ко мне детектор лжи.
– Однако, – весело заметил капитан, – богатая же у вас фантазия!
– С сыщиками я до сих пор был знаком лишь по книжкам.
– И что, я вам не нравлюсь?
– Не особенно, – сказал я.
– Я вас никаким детектором не пугаю, – укоризненно произнес капитан, – так что вы могли бы быть повежливее.
– А мне это поможет?
– Еще как! Я за вас замолвлю словечко и буду носить вам в темницу шоколад с орехами.
– У нас еще есть темницы?
– Только для невежливых, пан Бичовский. Пай-мальчиков, которые ценят наш труд и не создают нам лишних хлопот, мы отправляем на ночь в отель «Ялта».
– А у меня сейчас какие шансы?
– У вас? – Капитан шутливо призадумался. – Ну, ночлег в отеле вам еще придется заслужить.
– Хорошо поговорили, – сказал я.
– Вот именно, – вздохнул капитан, – так как, ничего более интересного я от вас не услышу?
Я пожал плечами.
– Ладно. – Капитан, не вставая, повернулся к открытой двери в комнату: – Мирек, пойди сюда, составь с паном Бичовским протокол.
– А до утра нельзя отложить? – спросил я устало.
– Можно, – сказал капитан, – но вы мне так откровенно все выложили, что я боюсь, как бы до утра чего-нибудь не забыли.
Я покорно кивнул, капитан поднялся, и на его место уселся бледный верзила с тонкими пожелтевшими пальцами. У него была с собой портативная пишущая машинка; он виртуозно, быстрым движением открыл ее, заложил бумагу и вопросительно взглянул на меня.
– Поехали?
Капитан бережно прикрыл за собой дверь, но я слышал, как рядом Зузанка Черная поет «День как любой другой». Я очень долго провозился с текстом, который Зузана пела теперь на магнитофонной ленте под аккомпанемент фортепиано. Я гадал, кто бы это мог на нем играть, и машинально отвечал на вопросы верзилы.
Слезы слепят мне глаза, мой любимый, и я не прозрею,Пока тебя нет, мой любимый, приди же скорее… —
нежно свинговала Зузана, и верзила вынужден был повторить свой вопрос.
– Простите, что вы сказали?
– Временное место жительства.
– В каком смысле?
– Вы говорили, что жили здесь, – терпеливо повторил верзила, – и я спрашиваю, были ли вы здесь прописаны.
Я покачал головой. Каждый, кто пишет что-либо, считает свое последнее сочинение лучшим или хотя бы не худшим из того, что он написал прежде. Если, конечно, он пишет всерьез. Во всяком случае, настолько, что не стыдится этого. А я уже не был на все сто процентов уверен, что мой «День как любой другой» – приличный текст. Как вышло, что искренняя грусть внезапно обернулась пошлой сентиментальностью, что слова, казавшиеся мне поначалу очень точными, сейчас теряли смысл и лишь упорно цеплялись друг за друга, подводя к рифме? Как это вышло?
– Да я здесь, собственно, по-настоящему не жил…
– Понятно, – сказал верзила. По всей видимости, он не находил в этом ничего предосудительного. Но для верности все же уточнил: – А когда вы развелись, пан Бичовский?
– Пять лет назад.
Удовлетворенно кивнув, он записал мой ответ.
Что же такое со мной, мой любимый, сегодня случилось,Что плакать я вдруг, мой любимый, совсем разучилась?…
«Любимый!» Разумеется, я знал, отчего мой текст превратился в сплошное нытье. В нем не было иронии, той необходимой порции горькой иронии, которую я ощущал, к примеру, в Зузаниных словах: «Как-нибудь вечерком встретимся». Да только какая разница, что я ощущал, если передать это не сумел.
– Ну, хорошо.
Зузана рядом допела песню, и из магнитофона раздался ворчливый голос. Я, конечно, не ошибся, предположив, что Зузане аккомпанирует не Добеш. Тот, даже вдребезги пьяный, не мог наделать столько ляпов. Да, это был не Добеш.
Судя по голосу, который доносился из комнаты и который я узнал только по интонации, так как слов не разбирал, этим виртуозным аккомпаниатором был Гуго Бонди, менеджер Зузаны и одновременно группы Добеша. Бывший статист, а в настоящее время художественный руководитель «Ротонды». Толстый добряк Бонди, мой психолог-любитель.
