Светлана Гончаренко - Частная коллекция ошибок
— Это фотошоп, реклама, — скептически заметил Артем. — На самом деле море зеленым отдает. Я был в прошлом году в Барселоне и сам видел.
Варя улыбнулась ему через голое плечо:
— Темнота! В Барселоне море Средиземное, и оно в самом деле зеленое. А в Болгарии другое море — Черное. Это синее-синее. Не голубое какое-нибудь, а самой невозможной синевы. Другого такого в мире нет! Меня маленькой возили в Геленджик, и я хорошо помню. Мне нужно именно синее море. И недвижимость там недорогая.
— В Испании все равно круче, — стоял на своем Артем.
— Ну и что? В Болгарии тебя хоть с горем пополам, да поймут. А в Испании? Ты ведь никаких языков не знаешь.
Это была правда, и Артем устыдился. А Варя, наверное, и в языках сильна.
— Ладно, не думай, я не против Болгарии. Это я так, к слову… Я сам отсюда давно свалить хочу, — сказал Артем. — Теперь уж точно свалю, но только вместе с тобой. Вместе хоть на Колыму!
— На Колыму не поеду — только к морю.
Варя сидела на подоконнике, скрестив ноги.
Ее узкий силуэт был совсем темным, только увядший закат слегка подсвечивал сзади ее медовые волосы. Они окружали Варину голову тихим золотым огнем. Карие глаза казались черными и сказочно большими.
— Черт, ты нереально красивая, — сказал Артем, и голос его снова стал глухим, еле слышным. — Не думал никогда, что влюблюсь, как дурак. Иди ко мне, котенок…
Варя смотрела на него сверху вниз и думала, что сейчас, в эту вот минуту, у ее ног лежит весь мир. Только бы дождаться завтрашнего дня! Она придумала такую хитрую штуку, какой еще не бывало. У Артема все получится. Он сделает все, что угодно, ради того, чтобы она оставалась с ним. Да просто ради того, чтобы теперь с подоконника она спустилась к нему на тахту! У него собачий взгляд, упорный и преданный. Но это взгляд сильной и опасной собаки. Хорошо, что Артем такой — им обоим теперь нужна сила. И мертвая хватка. Тогда все будет хорошо.
— Ты любишь меня? — снова задал Артем свой глупый вопрос.
Почему-то Варя ему никогда не отвечала — врала всегда легко, а тут помалкивала. Может, ей не нравились сами слова «я тебя люблю»? Да и зачем Артему ее признания? Она восхищается им, она им гордится, она его хочет, она взяла его в свою жизнь — разве этого мало? Разве это не любовь? Или чего-то все-таки не хватает? Того, чтобы броситься сейчас к нему, теряя голову, а не сидеть спокойно на подоконнике. Сидеть, при этом любуясь собой, даже себя не видя (она и это отлично умела).
Несколько минут они молчали. Закат гас стремительно, стало почти темно.
— Ты все свои снасти проверил? — спросила Варя неожиданно строгим голосом. — Там куча всего, запутаться можно. Сходи еще раз пересмотри.
— Котенок, о чем ты? — заныл Артем. — Думаешь, я полный болван? И даже в своем деле не разберусь без твоих подсказок? Я кандидат в мастера, я что-то да значу. Перестань дурить, иди сюда! Я тебя безумно хочу!
Конечно, хочет. Ему скоро уходить, а завтра все будет по-другому: сгустится темнота, пойдет дождь, и начнется главная ночь их жизни. Но до этого так далеко! Еще сегодняшнюю длинную ночь убить надо. И завтрашнее утро, и день, и вечер. Это целая жизнь.
Глава 2
1
Нетский аэропорт был построен давно, в те баснословные времена, когда ничто не предвещало перемен. Тогда беззаботные люди до седых волос распевали песенки из мультфильмов, возводили циклопические здания из серого бетона, а летом ездили дикарем в Сочи.
Говорят, самолетами летали тогда все, кому не лень. Громадные залы аэропорта днем и ночью кишели беспокойным народом. Гнусавый голос дикторши не замолкал ни на минуту. Визжали дети, в буфетах торговали бледными бутербродами и газировкой «Буратино». Суета, коварное эхо, дробившее и рассыпавшее звуки по углам (особенно зычно вопили опоздавшие, которых не пускали в накопитель), пестрые толпы не давали разглядеть архитектуру внушительного здания.
Теперь жители Нетска в основном посиживали дома. Если и пускались они в путь, то чаще по железной дороге. Авиарейсов за день принималось всего три, не считая редких чартеров. Пустынные залы аэропорта легко просматривались из конца в конец во всей своей зевотной красе. Осенний свет тихо лился в громадные окна, чтобы вольготно, пыльными коврами, по которым никто не ступает, разлечься на бетонном полу. Буфет был закрыт на вечный собственный обед. Фигурка уборщицы, скребущей стенку в дальнем углу, казалась неестественно крошечной, какого-то мышиного роста. Под самым потолком возились невидимые голуби. Ворковали они нагло, утробно и громко, будто в микрофон.
Вся эта сонная пустота понемногу оживилась к десяти утра, к прилету московского рейса. Это было главное событие дня. К тому же сегодня ожидали каких-то важных гостей, потому уборку зала произвели с особым тщанием и открыли ВИП-салон. В этом салоне в глубоких креслах засели солидные люди. Они держали в руках дорогие, на метровых стеблях, розы. Мелькали и исчезали то телерепортер, то оператор с увесистой камерой. Серебристый лимузин, длинный, как барак, припарковался чуть ли не вплотную к дверям аэропорта.
Когда пассажиры московского рейса жидким ручейком потянулись с летного поля, букетная компания снялась с кресел. Увидев издали нужные лица, она стала салютовать розами и так заметно улыбаться, что все прилетевшие ощутили важность момента. Многие стали замедлять шаг и позировать перед телеоператором, хотя тот невозмутимо снимал самолеты, рядком стоящие вдали.
Наконец показались почетные гости. Их было трое. Больше других бросалась в глаза крупная дама в бордовом. Правда, ее усталое рыбье лицо было не так интересно, как затейливые пуговицы ее пальто. Зато коренастый мужчина с черным футляром в руках улыбался лучезарно. Быстрой летящей походкой, чуть склонив голову, он двигался к встречающим.
Эту знаменитую походку, этот наклон головы знал весь мир. Евгений Парвицкий! То, что человек этот особенный, было видно даже издали. Его глаза неподдельно блестели. Его радостная энергия всеми воспринималась даже физически и всякий раз счастливо меняла атмосферу вокруг гения — так водопроводная вода, когда делается газированной, меняет вкус.
Со своей скрипкой Страдивари великий музыкант не расставался никогда. Она и теперь была в его руках, в дорогом старинном футляре. Парвицкий не доверял свое сокровище ни охранникам, ни банковским сейфам. Отдать кому-нибудь Страдивари он мог только вместе с жизнью.
Директор Нетского музея Ольга Тюменцева входила в число встречающих. Она нервно сжимала в руках пучок роз, из которого элегантно торчала одинокая стрелиция. Этот цветок напоминал воинственно развернутый всеми своими лезвиями складной швейцарский нож.
Букет предназначался третьему московскому гостю. При взгляде на него у Ольги подкосились ноги. На всякий случай она слегка прислонилась к Игорю Захарову, пресс-секретарю банкира Галашина.
Игорь, цветущий молодой человек, бело-розовый, как пирожное, наверняка не знал никаких душевных мук. Он искренне рвался навстречу Парвицкому и пропустил вперед лишь представителя областной администрации. Дамы из филармонии и активисты музыкальной общественности напрасно пытались разглядеть скрипача хотя бы из-под локтя Игоря — пресс-секретарь был высок ростом и широк в плечах и талии. Его торс прочно перекрыл силуэт знаменитости.
— Дорогой Евгений Ильич, добро пожаловать на нетскую землю! Спешу вам напомнить об обеде у Сергея Аркадьевича, — сказал Игорь музыканту. — По времени это скорее ланч. Но какой может быть ланч у поклонников русской и французской кухни, не так ли? Сергей Аркадьевич хотел угостить вас дома, но вчерашнее несчастье…
— Да, да, конечно! Мы созванивались. Такая беда, такая беда…
Парвицкий искренне горевал, но левой рукой (в правой был Страдивари) не переставал принимать букеты. Цветы он ловко, ввиду большой практики, группировал в охапки и передавал даме в бордовом.
Ольга решила, что дальше стоять столбом неприлично. Она протянула свой букет третьему московскому гостю:
— Я давно мечтала познакомиться с вами, Виктор Дмитриевич! Я Ольга Тюменцева из местного музея и помогаю господину Галашину с коллекцией.
— Мило, мило, — похвалил Виктор Дмитриевич стрелицию и оглядел Ольгу с ног до головы. — Мило, мило. Мне, кажется, знакомо ваше лицо?
— Три года назад я выступала на конференции в Перми…
— Да, да, да!
Светский разговор бойко поскакал с кочки на кочку пустяковых тем. Но чем дольше вглядывалась Ольга в старика Козлова и вслушивалась в его речи, тем сильнее сжималось ее сердце. Кончилось тем, что она едва дышала.
Виктор Дмитриевич был, конечно, невероятно стар. Об этом говорила глубина его морщин, россыпь бледно-коричневых пятен на лице и руках, ветхая ноздреватая кожа и белизна растрепанных волос, такая абсолютная, что казалась искусственной. Небольшие глаза Виктора Дмитриевича были красны и тусклы. На кончике его рыхлого носа сидели очки без оправы. Старичок как старичок — про таких говорят «песок из него сыплется».
