Светлана Гончаренко - Полторы минуты славы
Тут Лика поняла, что завралась самой себе. Запах-то крови она безошибочно узнала без всяких очков! «Ладно, даже если это кровь, то все равно может быть какое-нибудь объяснение, — продолжала она уговаривать себя. — Наверное, Федя просто порезался, перевязал палец и заснул. Вот и все… Это из-за потемок я перепугалась. Сегодня я туда больше ни ногой!»
Навоображав нестрашных и вполне житейских причин, которые могли привести к неподвижности Феди на диване и лужице крови под ним, Лика понемногу пришла в себя. Она выбралась из бурьяна. Чтобы согреться, стала прохаживаться взад и вперед по растрескавшейся асфальтовой дорожке. Из щелей дорожки пучками торчала свежая трава.
Дрожь не проходила даже от успокоительных мыслей. Да и сами мысли путались, разбегались, не желая держаться в голове. Лика уставилась в небо, из зеленого уже перекрасившееся в изжелта-серое. Она начала старательно, вслух считать бледные звезды. А все-таки расплывшаяся струйка на диванной обивке по-прежнему жгла ее упреком: врешь, выдумываешь! Никакого порезанного пальца! Ничего там не в порядке!
Катерина появилась из яблоневой бездны самоуверенная и спокойная, как всегда. Она была одета в теплую куртку с капюшоном. Увидев этот капюшон, Лика задрожала еще сильнее.
— Где он? — по-деловому осведомилась Катерина.
— У себя, на желтом диване.
— Ты пульс щупала?
— Пульс?
— Ну да, на руке?
Лика, которая не только не щупала, но даже не разглядела от ужаса никаких рук, беспомощно замотала головой.
Катерина возмутилась:
— Как же так? И сразу трезвонишь на весь свет — мертвый, мертвый. Господи, да что ему сделается! Пьяный он вообще неуязвим. Дважды горел в кровати, тонул в котловане, с третьего этажа падал — и хоть бы хны!
Однако на антресолях, при виде неподвижно вытянувшегося под пальто Феди, Катерина примолкла.
— Ты говорила «лужа крови», — наконец сказала она сердито, — а тут всего-то с блюдечко.
Собравшись с силами, она подошла к дивану и откинула пальто. Открылось плечо Феди и его завалившаяся за спину рука. Ее кисть на фоне темной одежды казалась неестественно бледной.
— До чего рука серая! — пискнула Лика.
Катерина тоже не осмелилась прощупывать на этой серой руке пульс и перевернула лежащего на спину.
— Ай! Это не Федя! — снова пискнула Лика, еще пронзительней прежнего.
Да, это был не Федя. На диване лежал совершенно незнакомый молодой человек. Он был весь в черном — в черной рубашке, черных брюках и нарядно сверкающих черных востроносых ботинках. Его голова свесилась набок. Тусклыми сизыми глазами он уставился на любимый Федей портрет Шекспира, висевший на стене. Лицо незнакомца было страшно, потому что бессмысленно и неподвижно.
— Совсем серый, — задохнулась Лика. — Я же говорила, что мертвый! Я сразу поняла! Я, правда, никогда мертвых не видела. Зато видела очень много живых людей и знаю, что они такими не бывают. Только кто это? И где Федя?
Последний вопрос был больше похож на панический взвизг. Катерина немедленно толкнула дурочку в бок:
— Тише ты! Не шуми. Непонятно пока, что тут произошло. Пять утра, кругом ни души. Или, наоборот, кто-то здесь засел совсем рядом? Хватит самодеятельности! Вызываю милицию.
Лика всегда искренне восхищалась хладнокровием и решительностью Катерины. Катеринина голова с гордым носом и буйными волосами, пегими от разноцветных перекрасок, обычно была высоко поднята. Катерина знала, что лучше и что надо делать, и практически никогда не ошибалась.
Некогда Федя с Катериной учились на одном курсе. Катерина подавала куда больше надежд, зато Федя брал авантюрностью нрава и необъяснимым умением устраивать дела. На пару они бы горы свернули, но работали всегда порознь — Катерина очень дорожила своей творческой независимостью. Она ставила яркие, эффектные, парадоксальные спектакли. В них было много философского скепсиса, броских формальных находок и нагих мужских торсов — такова уж была ее слабость. Критика от всего этого приходила в восторг. Катерина только и делала, что разъезжала со своими шедеврами с фестиваля на фестиваль. Федя больше тяготел к прикладным жанрам и всяческой мелочовке: телешоу, рекламе, клипам для местных полузвезд и театрализованным именинам состоятельных клиентов.
Иногда Федю все-таки одолевал зуд сотворить нечто серьезное и показать, что он не до конца погряз в заказной текучке. Тогда, используя связи в городе и свою репутацию крепкого профессионала, который может все, он брался за постановку чего-нибудь классического. Творческие идеи при этом он беззастенчиво воровал у Катерины. Может быть, он и сам не замечал, что ворует, а может, считал такое воровство делом семейным, а потому ненаказуемым. В свой последний проект, в «Ревизора», он напустил не только Катерининых сценических эффектов. У него пошли в ход даже любимые Катериной прекрасные, юные и нагие торсы Городничего, Ляпкина-Тяпкина и прочих гоголевских персонажей. Критики не знали, как на это реагировать, а зрители, наоборот, так прямо и сказали, что Карасевич голубой.
Это мнение дошло до Карасевича, но ничуть не смутило его. Ведь он не находил ничего странного и нетрадиционного в том, что Катерину привлекают мужские тела. К тому же, работая для шоу-бизнеса, Федя усвоил, что скандальность, как ничто другое, украшает творческого человека. Так пусть же говорят!
Зато по жизни он был неколебимо гетеросексуален, а кое в каких женщин даже влюблялся. Катерину это не трогало. Супруги-режиссеры были богемны до мозга костей, очень либеральны и терпимы. Их связывала не кухня и ревность, а дружба, духовная близость и взаимовыручка. Сама Катерина всегда была окружена романами: она просто гипнотизировала любого встречного своей победительностью. Если прибавить к этому едкую, прилипчивую то ли красоту, то ли просто броскость, бесстрашную фантазию и не уставшее пока тело, то можно понять, почему ей вечно не до Фединых увлечений. Она их не только допускала, но и находила слишком пресными. Супруги жили душа в душу. Хотя виделись они далеко не каждый день, друг друга знали до печенок. Когда Лика, отворачиваясь от серолицего чужого трупа, снова заныла «Где же Федя?», Катерина сказала спокойно:
— Не стони, он у какой-нибудь бабы. Затащила его пьяненького к себе и радуется, дурында. А радуется зря: с похмелья он мерзок и на секс не способен. Да ты сама знаешь. Успокойся, не ной! Это уже сто тринадцатое его исчезновение за десять лет нашей совместной жизни.
Лика всхлипнула замерзшим носом.
— Платок у тебя есть? — заботливо поинтересовалась Катерина. — Повторяю: ничего ему никогда не делается. Он прошел через все: горел в огне, в воде тонул, получал по башке медной трубой. Валторной! Еще когда мы в институте учились, то как-то поссорились. Тогда он пробрался в медпункт и назло мне выпил зеленки. Разом восемь пузырьков! Думаешь, хотя бы икнул? Умойся, девочка, намажь губки и иди на крыльцо встречать милицию.
Она оглядела Лику, сизую в лучах рассвета, и всплеснула руками:
— Да ты вся дрожишь! Простуда — это герпес и ячмени. Тут где-то кожаный пиджак валяется, который Островский вчера облил эмульсионкой. Вон он! Высох теперь, я думаю. Надень и ступай на крыльцо.
— Я боюсь идти, — заупрямилась Лика.
— Тогда пошли вместе. Надо постоять у аллеи, помахать оттуда машине. Ведь, чего доброго, заблудятся среди развалин.
Катерина держалась невозмутимо. Но Лика заметила, что весть о Фединой смерти, пусть и сомнительная, все же произвела в ней смятение. Например, собираясь второпях, Катерина не надела на себя ни одного из тех крупных авторских украшений из камня, кости и керамзита, каких была у нее пропасть. Эти штучки, поставляемые одним неотвязным поклонником-дизайнером, считались основой Катерининого стиля. Без них она чувствовала себя более голой, чем если бы действительно была обнаженной. А теперь на ней не было ни колечка. Значит, Катерина тоже переживает. Верит в худшее, но просто не показывает виду? От этой мысли Лике снова стало неуютно.
Опергруппа прибыла минут через пятнадцать после звонка Катерины. Приехала и «скорая помощь». Вдобавок набежало немало местных — тетки с вахты на проходной и охранники фирм-арендаторов, розовые ото сна.
С милицией приехал пес Атас, овчарка с громадной мудрой мордой. Нос у Атаса тоже был громадный, черный, зернистый, как мокрая ежевика. Этот нос взволнованно дрожал и тыкался во все углы. Крутясь по какому-то неведомому следу, Атас обежал антресоли, соскочил с лестницы, ринулся в декорации. Мимоходом он больно ударил Лику хвостом по колену. Но она все равно решила погладить Атаса при случае. Она очень любила зверей.
Увы, собачье обнюхивание ничего особенного не выявило. Тогда милиция приступила к тщательному осмотру сборочного цеха, окрестной травы и кустов.
