Виктор Дан - Хутор Дикий
В пользу Вадика было то, что он принял кличку спокойно, отзывался на нее, и как-то даже сказал в шутку: “Моя подпольная кличка”.
Мальчики захватили обычную еду деревенских ребят вне дома: хлеб и помидоры, так как собирались купаться в море и вернуться только вечером с попутной колхозной машиной.
Дядя Митя помог ребятам забраться в седла, подогнал стремена и хлопнул лошадей по крупам, напутствуя ребят:
– Никуда не отвлекайтесь, через два-три часа заеду на бахчу… Чтоб были там!
Резвые лошади понесли ребят навстречу приключениям. Яркое солнце августовского утра слепило через зелень листвы придорожной посадки. Свежий ветерок выветрил из головы напутствия дяди Мити. Перегон, который должен был длиться час, от силы полтора растянулся до вечера. Началось с того, что Михаил предложил ехать не вдоль трассы, а по Змеиной балке, которая, как было ему известно, выходила к морю недалеко от места, где была бахча. Оказалось, что балка представляла собой большую извивающуюся дугу. Не зря названа Змеиной, да и змей оказалось действительно много.
Чтобы добраться к балке, нужно было проделать несколько километров в сторону. Как только они очутились в прохладе и тишине глубокого оврага, отвесные стены которого в иных местах напомнили мальчишкам Большой каньон, детская фантазия их унесла далеко от практической задачи, порученной им взрослыми. Для начала они сделали луки и стрелы из веток орешника. Лошадей на время привязали к дереву.
Потом устроили охоту на сусликов на склонах балки. Пасли лошадей на лугу, поили у криницы, ели сами. На десерт были дикие абрикосы, которые они срывали прямо с седла. Они выбрались из балки и с гиком пронеслись по короткой и широкой улице хутора Дикий, изображая набег индейцев на форт бледнолицых. Их голые торсы и лица были измазаны красной глиной, а в волосах торчали красивые перья удода. Они нашли их на склоне у большого камня. Бедняге удоду не повезло, им пообедал ястреб или шулика. Парочка, а иногда и больше, хищных птиц постоянно кружилась над головой, высматривая добычу.
Солнце перевалило далеко за полдень, когда овраг расступился и поверх зарослей камыша блеснуло море. Они еще выкупали лошадей и искупались сами в бакае. Седла пришлось при этом снять.
Когда, наконец, они поднялись на невысокое плато, оказалось, что до бахчи еще три или четыре километра вдоль берега моря по склонам, сильно изрезанным промоинами. Проще было проделать остаток пути по пляжу. Дикая скачка по мелкой воде привела их в восторг и развлекла немногочисленных пляжников.
Они поднялись наверх на поле неожиданно для оравы мальчишек, только что атаковавших бахчу. При виде всадников все оставили добычу и бросились врассыпную. Один мальчик лет десяти упорно не расставался с большим арбузом, вскоре был отрезан с двух сторон и остановился. Михаил до сих пор помнил загорелую голову со щетиной коротких выгоревших волос, худые шелушащиеся плечи и большие темные от расширенных зрачков глаза. Шнобель с азартом охотничий собаки наседал на мальчишку, рискуя его раздавить лошадью, а тот увертывался, но арбуз не бросал.
Михаил приказал Шнобелю оставить мальчика в покое, и они заторопились к виднеющемуся вдали шалашу сторожей.
– Нужно было их припугнуть, – не унимался Шнобель.
– Я знаю, чем их кормят. Как-то одно лето бабушка здесь работала на кухне и взяла льготные путевки для нас с сестрой. Три раза в день душили перловкой… Почти никто ее не ел, вся шла в отходы. Директорша и повара откармливают для себя свиней… Бабушка не удержалась и сказала: “Им бы фруктов, а не перловку, которая свиньям идет…”. С тех пор ее больше на работу в лагерь не брали…
Этот случай отдалил Михаила от Вадика. Позже другой случай положил конец их намечающейся дружбе.
Михаил, петляя по дорожке между валунами, узнавал все, словно был здесь вчера. Конечно, середина марта не август. Другие краски, другая одежка у деревьев и кустов. Заросли терновника светятся, как кисея наброшенная на склоны оврага, голые деревья сиротливо торчат наверху. Среди бурого прошлогоднего бурьяна большие обломки известняка белеют костями гигантских доисторических животных…
Михаил зачерпнул ладонью и хлебнул воды из знакомой криницы, потом направился по усыпанной известковым щебнем дорожке вверх по склону к хутору, уже слышному криками петухов и лаем собак.
Хутор открывался не сразу. Сначала на фоне неба, словно резцом гравера, прорезались темные безлистные кроны могучих деревьев, окутанные дымком из труб, потом печные трубы и шиферные крыши. Наконец открылась панорама хутора, свободно разместившегося на юго-западном склоне холма, подошву которого с севера подрезала Змеиная балка.
На возвышенности Михаил сверился с планировкой хутора и безошибочно нашел дом покойной Алевтины.
Он открыл калитку. Первое, что он увидел – сиротливую пустоту собачьей будки. Вошел в сени и постучал.
– Да! Входите! – послышалось за дверью.
Мария с отрешенным лицом сидела у чадящей печи в верхней одежде.
– Холод собачий! – встретила она вошедшего Михаила глубоким вздохом после первых же слов. – Только затопила. Садитесь здесь.
Она указала на широкую лавку вдоль стенки печи, облицованной изразцами.
– Кстати, о собаке… – хотел спросить Михаил, но Мария его перебила и глубоко вздохнула.
– Отравили собаку.
– Когда и кто?
– Месяца два назад. Бабушка кого-то подозревала, но мне не говорила, – последовал очередной вздох.
Михаил не удержался от вопроса по поводу вздохов, хоть все и так было понятно – она потеряла родного человека…
– Что так? Есть проблемы?
– Настроение плохое. Не рада, что все это затеяла.
– Мы еще ничего не начинали…
– А меня уже гнетет предчувствие неприятностей…
– Заниматься расследованием преступления всегда неприятно. Открывается столько низости, подлости, трусости… Можно перечислять долго человеческие недостатки, но главное зло – равнодушие, которое порождает безнаказанность. Впрочем, лучше, чем сказал Бруно Ясенский по этому поводу, я сказать не могу.
– Пожалуй, что так.
– Давайте все же выполним свой долг перед Алевтиной Петровной.
Мария молча кивнула, преодолевая с трудом свои грустные думы.
– Нужно для начала просмотреть ее личные бумаги, письма… Возможно, там есть какие-нибудь зацепки.
– Писем она не писала. – Мария тяжело поднялась и вышла в другую комнату. Возвратилась она почти сразу с деревянным сундучком, размером в почтовую посылку.
– Здесь все. Еще ничего не разбирала. Есть еще книги на полке…
– Книги пока не нужны. Хотя интересно, что она в последнее время читала…
– Ничего, кроме библии.
– Она была верующая?
– Трудно сказать. Она была в партии, уже на пенсии перестала ходить на партсобрания. Исключили за неуплату взносов. Знаю еще, что к библии она относилась как к историческому роману. Однажды сетовала, что не читала библию раньше…
Михаил открыл сундучок. Сундучок оказался полным бумаг, сваленных без всякого порядка.
– Здесь на день работы! Так я не успею опросить соседей.
– Чем могу помочь? – спросила Мария.
– Нужно бы разложить по типам документов и хронологии… Лучше всего здесь, на столе.
– Когда вы собираетесь назад?
– Где-то в половине четвертого. А что?
– Нужно еще что-нибудь приготовить, чтобы вас накормить.
– Ничего не нужно. У меня с собой бутерброды. Разве что чай… От чая не откажусь.
– Чай – это очень просто. У бабушки…, здесь есть электрический самовар.
– Вот и хорошо. Успеете разобраться с бумагами…
– Вы с кого начнете допрос?
– Опрос?! С одиноких женщин. Мужчин оставлю на конец.
– Начните с бабки Елизаветы. Они дружили и, потом, она очень болт…, короче, разговорчивая. Еще Катерина. Если заведется, то не остановишь.
Бабка Елизавета, такая аккуратная, неторопливая сидела на низкой скамеечке и сортировала фасоль.
Михаила она усадила на старый, но еще крепкий стул с гнутыми спинкой и ножками из тех послевоенных, которые называли почему-то венскими. Она говорила, изредка поднимая свое когда-то красивое лицо с ярко-голубыми молодыми глазами.
– И откуда берется этот долгоносик. Поточил усю фасолю, и на посадку не наберу. Еще пахать… Восени нагнала самогону, так нашлось кому выпить. Трактористам нечем было платить… Жалко Алевтину. Тепер и телевизор не к кому пойти смотреть. Бубыри не пустят и много их, а до Катерины не хочу, лаються они дюже…
– Елизавета Федоровна! Когда вы последний раз видели Алевтину Петровну в день ее смерти. – Михаил избегал пока слова “убийство”.
– Вот и я говорю, жалко Алевтину. Так, живет человек, и сразу нет человека…
– Вы ее видели в ту субботу?
