Николай Шпанов - Желтые перчатки
Я показал эту заметку Кручинину,
Прошло дня три-четыре со времени этой беседы, когда однажды утром нас разбудил звонок следователя, ведущего дело Гордеева. Тоном совершенно обескураженного человека он просил Кручинина приехать немедленно. То, что мы от него услышали, способно было смутить кого угодно.
Нынче ночью филиал того же института поселили грабители. Снова вскрыт сейф и снова ошибочно — не тот, где хранились деньги; преступникам ничего не досталось. Они проявляют какую-то последовательную неосведомлённость. Её можно было бы принять за результат неопытности: отсутствует предварительная разведка.
Но обстоятельства вскрытия сейфа исключают предположение о неопытности, во всяком случае у непосредственного исполнителя вскрытия. Шкаф снова вскрыт очень искусно и тем же способом, что и в первый раз. Это убеждает следователя в том, что в обоих случаях действовал один и тот же исполнитель: предварительное насверливание отверстий вокруг замка произведено по треугольнику, точно совпадающему с первым. На краске сейфа остался даже след наложенного трафарета для сверла. Сомнений быть не может: операция произведена одной и той же рукой. И снова, как в прошлый раз, грабитель светил себе стеариновой свечой и снова ушёл через окно. И возле шкафа и на подоконнике стеарин носит следы пальцев преступника.
— На этот раз нам не пришлось дактилоскопировать работников института: в картотеке милиции оказалась карта нынешнего визитёра — вот она, — сказал следователь и положил перед Кручининым дактилоскопическую карту.
Кручинин внимательно просмотрел карту.
— Раз вам точно известна личность визитёра, едва ли составит большой труд отыскать его в Москве. Удивительно только: неужели этот одесский Сёма Кабанчик не нашёл способа сесть в тюрьму там, непременно ему нужно было идти на верную посадку в Москве. Любитель столичных тюрем?
Подумав, Кручинин добавил:
— Полная идентичность действий даёт все основания предположить, что и в первом случае сообщником Гордеева был именно этот Сёма.
— Я сам так подумал, — сказал следователь, — но теперь знаю, что в ту ночь Сёма был ещё в Одессе.
— Наверняка?
— Абсолютно точно.
— Сколько людей было, по-вашему, нынче?
— Пока не знаю… Сначала я думал, что их было двое. Во-первых, проделанная работа — едва ли под силу одному; во-вторых, я нашёл на пыльном полу под сейфом ещё вот этот след, являющийся, по-моему, отпечатком перчатки, — вот… — следователь положил перед Кручининым.
Кручинин вгляделся в положенный перед ним снимок следа:
— Да, перчатка, — сказал он. — Перчатки из свиной кожи. Итак?
— Итак, я подумал, было, что их двое. Но потом убедился: Сёма, или сёмино привидение, был в одиночестве. На стенке, по которой спустился из окна преступник, — только один след упиравшихся в неё ног.
— Как всегда две царапины? — спросил Кручинин.
— Нет, он был в обуви на каучуке. Никаких царапин. Просто след резины на кирпичах.
— Ну, а откуда перчатки?
— По-видимому, сначала Сёма работал в перчатках по рецепту какого-нибудь американского детективного фильма, но потом, не выдержав и махнув рукой на все предосторожности, сбросил перчатки.
— Возможно. Удивительно всё-таки невыдержанный народ.
— Погодите, — сказал следователь, — сейчас вы удивитесь ещё больше, — и он перевернул карту другой стороной. — Поглядите на последнюю строчку биографии этого героя.
Лицо Кручинина отразило изумление. Я не удержался от искушения поглядеть через его плечо и… должен был перечесть эту строку дважды, чтобы поверить тому, что не ошибаюсь: «умер под колесами трамвая при попытке бежать с похищенным бумажником».
— Позвольте! — вырвалось у меня. — Кажется, я сам видел, что это действительно так.
— Что именно? — удивился следователь.
— Я видел, как этот Сёма летел под трамвай.
На этот раз лицо следователя отразило уже испуг:
— Вы видели?
— Ну, да же! Он попал под колёса, соскакивая с площадки, где обработал какого-то человека.
— Когда это было?
— Три-четыре дня назад.
— Да, мы были случайными свидетелями этого происшествия, — подтвердил Кручинин.
— Тогда я ничего не понимаю, — пожал плечами следователь. — До этой минуты во мне жила ещё надежда на ошибку в регистрации смерти. Я полагал, что мы ошиблись и списали в штат не того, кто попал под трамвай. В-выходит… — он осекся и опасливо поглядел на нас обоих, — выходит, что дактилоскопия врёт?
На этот раз пожал плечами Кручинин. Все мы отлично понимали: может произойти все, что угодно, только не нарушение законов дактилоскопии.
— Я даже в детстве плохо верил в чудеса, сказал Кручинин. — Советую ещё разок проверить карту и оттиски героя нынешней ночи. Может быть, в НТО ошиблись?
— Я так и подумал. Велел изготовить увеличенные снимки тех и других отпечатков.
Следователь позвонил и приказал подать фотографии. Перед нами положили большие снимки с ясно видимыми мельчайшими деталями кожного рисунка. Кручинин принялся с интересом рассматривать снимки. Он делал это так же, как Шейлок изучал, вероятно, свои сокровища. Он забыл обо всём на свете, жадно вглядываясь в рисунки, и осторожными штрихами отмечал в них совладения. Наконец, он выпрямился и, отбросив фотографии, рассмеялся. Мы глядели на него выжидательно.
— Сомнений нет. Сегодня ночью в институт приходил покойник, — сказал он и обернулся ко мне: — Ведь ты сам видел, как этот парень падал под вагон?
— Да, — сказал я совершенно уверенно. — Я даже видел выпавший у него из руки бумажник и владельца, бросившегося к этому бумажнику с риском, что и ему отрежет руку.
— Остаётся одна надежда… — сказал Кручинин, снимая телефонную трубку.
Когда его соединили с научно-техническим отделом милиции, он спросил:
— Как вы идентифицировали личность Сёмы Кабанчика, погибшего под трамваем три дня назад?
Его собеседник объяснил, что с пальцев трупа, извлечённого из-под трамвая, были сняты отпечатки, по ним и была установлена личность Сёмы.
Кручинин с разочарованием бросил трубку.
— Я думал, что, может быть, они ограничились документами плюс фотографические карточки, но если были сняты дактилоскопические оттиски — крыть уже нечем. Значит, Сёма действительно умер.
— Но также несомненно и то, что он был нынче в институте! — воскликнул следователь.
Инвентарный номер «3561»
В один из следующих дней Кручинин предстал передо мною с лицом именинника: Гордеев, наконец, признался в том, что был той ночью у Фаншетты. Не знаю, какими средствами Кручинин добился того, что столько времени не удавалось следователю.
Кручинин был очень доволен. Но, увы, его радость была недолгой. Фаншетта категорически отрицала правдивость показания Гордеева.
И тут выяснилось ещё одно странное, на мой взгляд, обстоятельство. Когда Кручинин сказал Гордееву о запирательстве Фаншетты, тот был, по-видимому, искренне обижен, даже возмущён. Кручинин предложил ему воспользоваться каким-нибудь доказательством, подтверждающим его присутствие у подруги:
— Взять хотя бы забытые тобою перчатки…
— Какие перчатки? — спросил Вадим.
— Твои перчатки жёлтой свиной кожи.
Вадим посмотрел на него недоумённо.
— У меня никогда не было таких перчаток.
Мы долго говорили в ту ночь о Гордееве. Позднее, когда я уже стоял в передней, прощаясь с Кручининым, он вдруг задержал мою руку в своей и как-то странно поглядел на меня совершенно отсутствующими глазами.
— Что с тобой? — испуганно спросил я.
— Что? — спросил он, тряхнув головой, будто отгоняя какое-то видение. — Что ты сказал?
— Тебе нехорошо? О чём ты сейчас думал?
Он провёл рукой по лицу:
— Мне представилось, как этот пассажир бросается под трамвай в погоне за своим бумажником. Из-за нескольких сотен рублей человек способен рисковать собственной лапой!
Я не сразу понял, что речь идёт всё о том же случае с кражей в трамвае.
— Почему ты об этом вспомнил?
— Да… почему я об этом вспомнил?.. — Кручинин потёр лоб. — Ах, да, позвони-ка — пусть пришлют мне сейчас обе карты.
— Какие карты? — с удивлением спросил я.
— Ах, как ты не понимаешь! Конечно, карты этого самого Сёмы Кабанчика. Обе карты: ту, что хранилась в архиве, и снятую с трупа после катастрофы.
— Но… сейчас третий час ночи.
— Неужели? — он недоверчиво поглядел на часы. — Да, действительно… Что ж, придётся поехать туда самому.
Через пятнадцать минут мы сидели в Уголовном розыске, и перед Кручининым лежали интересующие его две карты. Но — на этот раз он бросил один только взгляд на карты и обернулся ко мне:
— Ты ничего не замечаешь?
— А что я должен заметить? — осведомился я не слишком любезно, так как больше всего в эту минуту мне хотелось спать.
