Дональд Стэнвуд - Седьмой лимузин
Официальные улыбки, формальное рукопожатие. Давай не терять друг друга из виду. На обратном пути — а ехал Алан в офис полковника Бауэра — его не покидало ощущение утраты.
— Итак, наш мистер Чезале благополучно убыл?
— Да, сэр.
— Я буду по нему скучать. На нем хоть взгляд мог отдохнуть… а то кругом сплошное хаки.
Неделю назад полковник посмотрел в офицерском клубе фильм «Касабланка» и успел неизвестно откуда раздобыть точно такое же, как в этой картине, кресло. И сейчас то расхаживал вокруг письменного стола, то присаживался на краешек кресла, поглядывая на старшего лейтенанта весьма настороженно.
— Нельзя сказать, старший лейтенант, что вы провернули это дельце скверно…
Дальнейшего Алан уже не слышал. Его настолько отвлекла полоска щетины под носом у полковника, что он даже пропустил мимо ушей, зачем его сюда вызвали.
Может быть, он и впрямь не провалил необычного задания. И, вполне может быть, действительно заслуживал повышения. Но капитан Эшер? Капитан Эшер это, конечно же, кто-то другой. Это боевой командир, форсирующий Рейн, — никак не меньше.
— Что-нибудь не так, капитан? Что-то вы разрумянились. — Но Бауэр еще не закончил своих пояснений. Сейчас он говорил о предстоящей службе, упомянул и об особом тридцатидневном отпуске.
Вторую неделю декабря Алан провел на борту «Королевы Елизаветы», зигзагами уходившей от немецких подводных лодок на протяжении всего пути в Нью-Йорк по беспокойным водам Атлантического океана. Затем последовал перелет в Чикаго и поездка на пригородном поезде в Женеву, штат Иллинойс, где уже изнывал от нетерпения многочисленный клан Эшеров.
Мори Эшер ради брака с матерью Алана порвал со своей семьей и фамильным вероисповеданием. Она, в свою очередь, настаивала на том, что такие жертвы никому не нужны. Так или иначе, межконфессиональный брак состоялся, и Алана с его сестрой Линдой воспитывали многочисленные дяди, тети, дедушки и бабушки, вовсю сражавшиеся друг с дружкой за их души.
На Рождество, деликатно называемое в этой семье «каникулами», неизменно возникала самая настоящая свара. Но на этот раз в честь возвращения Алана семейство решило выступить единым фронтом. Его обнимали, целовали, хлопали по спине. Да ведь он великолепно выглядит! И все просто счастливы с ним повидаться. Хотя, конечно, время от времени он замечал, с какой грустью, с какой бесконечной грустью они на него украдкой посматривают.
На кухне в мойке застучали тарелки, оставшиеся от ужина, тут-то и началась настоящая схватка. Его отец всегда дожидался того момента, когда мать выйдет из комнаты.
— … конечно, Алан, это повышение — штука замечательная, но что оно даст тебе, когда война останется позади? Мы с дядей Гарольдом поговорили о твоем будущем — и вот к какому выводу пришли…
Хотя эти слова не имели ровным счетом никакого значения. Это была всегдашняя линия обороны отца, его неприступный редут. Мать дождалась, когда Алан, грохнув дверью, вышел из дому и отправился на долгую прогулку по здешним лесам. Усевшись на берегу замерзшего ручья, он и сам не заметил, как у него пошла носом кровь, пока не обнаружил на снегу алые капли.
Кровь и смерть. Неотделимые от него, как, скажем, сигаретный дымок. И наверняка это чувствуют остальные. Он ощущал себя самым чудовищным образом не на своем месте, вычеркнутым из привычного окружения и насильственно переправленным в иудейский пейзаж, который, скорее, подошел бы его бабке.
За день до отъезда Алану принесли с почты письмо от Чезале. Поздравления по случаю производства в капитаны и — в намеках, ускользнувших от внимания армейского цензора, сообщение о том, что сам Элио повсюду сопровождает генерала Джорджа. Алан сохранил это письмо, равно как и другие, пришедшие позже, — так люди, готовясь к лишениям войны, разводят кроликов. Но до окончания военных действий, а вернее, до осени 1945-го, он так и не увиделся с Элио.
Через четыре месяца после Дня Победы капитана вспомогательных войск Эшера перевели на службу в армейскую киностудию, расположенную в Лондоне. В темных кинозалах он отсматривал все новые документальные материалы, поступавшие из Освенцима и Треблинки. Кинопроекторы безучастно жужжали, на одной и той же скорости показывая все новые и новые ужасы и непотребства. В перерывах, за кофе и сигаретами (и чашки, и сигареты дрожали в руках), Алан со своими помощниками готовил киноматериалы к перемонтажу.
Что должно следовать за кадром с горючей известью? Груда золотых украшений? Тела, отправляемые на мыловарню?
Когда время службы истекло, Алан вышел на сентябрьский холодок и вернулся в мир, в котором вперемежку с машинами ездили кэбы, в киосках торговали мороженым, нервно хихикали хорошенькие секретарши. Он шел домой. При входе ему вручили телеграмму, и он вскрыл ее ногтем большого пальца.
БУДЬ НА ОТКРЫТИИ ТЧК ВСТРЕТЬ МЕНЯ ДВАДЦАТОГО СЕНТЯБРЯ В ДЕВЯТЬ УТРА В ОРЛИ ТЧК СВЯЗЬ ЧЕРЕЗ ШАБРОЛЯ В ЛУВРЕ ТЧК ВОЗЬМИ КИНОМАТЕРИАЛ И КАМЕРУ ТЧК МУЖАЙСЯ АЛАН ТЧК
ЭЛИО
В управлении вспомогательных войск с удивительным спокойствием отнеслись к столь скоропалительной просьбе об отпуске. На борту неуклюжего ДК-3, державшего курс на Париж, Алан беспрестанно думал об Элио и о том, какие перемены он в нем обнаружит. Но ухмылявшееся лицо в толпе встречающих оказалось точь-в-точь таким, как ему запомнилось. Ну, может быть, Элио немного поправился. И весь так и светится собственными тайнами. И лишь проявив немалую настойчивость, Алану удалось заставить друга взять серьезный тон.
— Ты требуешь слишком многого, друг мой. Настройся на иной лад, не то наш мир тебя уничтожит. Пошли. Сядем в машину и поговорим.
Но и на протяжении всей поездки в город Элио весело болтал о том и о сем, категорически отказываясь объяснить смысл своей телеграммы. Дважды в ходе поездки мотор разбитого «Пежо» глох — и оба раза это происходило возле жилых кварталов, превращенных в руины прощальной бомбардировкой нацистов, но Элио не впадал в уныние.
— Нам еще повезло с этой машиной. — Он ласково провел рукой по приборному щитку. — Не говоря уж о бензине из антверпенского резерва. Во Франции перед войной было три миллиона машин, а сейчас, согласно нашим прикидкам, осталось всего тридцать тысяч.
Париж образца 1945 года напомнил Алану немолодую красотку, едва начавшую оправляться после нападения насильника. «Пежо» пришлось замедлить ход на одном из бульваров, поскольку собравшаяся там уличная толпа выволокла из домов шесть девиц, каждой из которых не было и двадцати. Добродетельные матроны крепко держали девиц, пока их мужья наголо выбривали им головы. Одна из них жалобно посмотрела на Алана; при голом черепе ее испуганные глаза казались еще больше и ярче.
— Коллаборационистки, — сказал Элио. — А может быть, это просто разбойничают спекулянты с черного рынка. В наши дни ничего не знаешь наверняка.
Велосипеды и грузовики расступились, как библейские воды Красного моря, когда Элио въехал на Пляс де ля Конкорд. Он запарковал машину и указал Алану на стилизованный под «арт нуво» вход в метрополитен.
— Все еще играешь со мной втемную, — заметил Алан.
— Нам предстоит встреча с Этторе Бугатти. — Они стояли сейчас на платформе метро. Элио перехватил вопрошающий взгляд Алана. — Да, человек, создающий эти машины. Точнее говоря, создававший. Но, возможно, он будет создавать их вновь.
Алан уже сталкивался с чем-то похожим в Лондоне. Люди превратились в кротов, они спешили зарыться в землю, по-прежнему считая небо источником смертельной опасности. Они с Элио проехали несколько остановок. Элио выглянул в окно вагона.
— А вот и он.
Элио указал на высокого мужчину в котелке.
Пальто с медными пуговицами выделяло Бугатти из толпы. Широко раскинув руки, он обнял Элио, как медведь медвежонка. Но, собственно говоря, это объятие было не столь уж радушным. Скорее, можно было предположить давнишнюю и лишь частично преодоленную размолвку между двумя мужчинами. Но и такое после войны бывает сплошь и рядом, — подумал Алан. Люди возненавидели друг друга, причем порой — втайне.
Алан попытался представить себе улыбку на лице Бугатти — и ему это не удалось. Огромный, величественный и властный человек, он оплакивал потерю, столь же величественную.
Ла, монсиньор Эшер, нацисты захватили мой завод в Альзаке и начали делать на нем торпеды. Нет, судебное решение по моему имуществу еще отсутствует. Бугатти еще сильнее насупился. Даже Элио не оставила безучастным его тревога.
— Прошу прощения, Алан. Мне предстоит нечто срочное. — Мимо них пронеслись два поезда метро. Алан следил за тем, как, яростно жестикулируя, переговариваются его спутники. Он недостаточно знал французский для того, чтобы его можно было заподозрить в подслушивании. Обоим собеседникам приходилось прилагать немалые усилия к тому, чтобы не давать волю своему гневу. Бугатти явно все время от чего-то отказывался. Но от чего же? Пожав Элио руку и еще раз обняв его, Бугатти не оборачиваясь ушел.
