Анатолий Голубев - Умрем, как жили
— Начальство приехало, — сказал Стас Тукмаков, рослый центрхав, наборщик из типографии Пестова, и кивнул на «скворечник» — небольшую беседку с крышей в самом центре главной трибуны. Там набилось столько народу, что, казалось, «скворечник» завалится.
Юрий лениво посылал Толмачу несильные мячи, не столько пытаясь разогреть вратаря, сколько проверяя себя: здорово ли сказывается вчерашнее гулянье? За необычностью сегодняшней обстановки на стадионе Юрий совершенно забыл о том, что вряд ли сможет играть с полной отдачей.
«И Пестов там, в «скворечнике»… Может, еще отменят игру? Зрителей почти нет. И не припомню, чтобы так мало народу было. Даже когда пацаны играют, и то болельщиков на трибунах хоть отбавляй. Футбол-то уважают…»
Совещание на главной трибуне затянулось. Большие часы с черными деревянными стрелками показывали уже пять минут лишку, а судейский свисток еще не прерывал разминку. Подошел Глеб.
— Судя по всему, можно сматывать удочки.
— Я бы с удовольствием. Нет настроения.
— А Сашок вроде прав — торгаши-то как яростно разминаются! То ли страху нагнать хотят, то ли наперед чуют, что игра не состоится!
— Это только наш Володенька в вечных сомнениях терзается. А те свое дело туго знают!
Свисток прервал их разговор. Юрий побежал вместе с командой под пустую трибуну, уверенный, что игры не будет.
Когда обе команды собрались, сверху спустился секретарь обкома партии, или, как называл его начальник депо, Хозяин. Черные круги под глазами Хозяина, человека, тяжело больного почками, но от болезни своей, может быть, и еще горячее любившего спорт, особенно футбол, стали еще чернее. Красные белки выдавали, насколько бессонна и тревожна была минувшая ночь. Видно, он знал многое гораздо раньше, чем другие, еще спокойно дремавшие в мирных постелях.
— Будем играть, — начал он. — Прошу меня извинить, что вынужден уйти, — дела. Сами видите. — Он широко развел руками, как бы призывая в свидетели пустые трибуны, с которых потекли к ним любопытные. — Желаю вам отыграть как следует. Кто знает, как сложится дальше?! Немцы бомбили Киев, Минск… Не исключено, что и до нас доберутся. Может, даже сегодня. А пока бомб нет, жизнь должна идти нормально. Прошу учесть: ваша игра — наше оружие против паникеров. Пусть людям будет стыдно, что они не пришли сегодня сюда. Начинайте.
Игра, если ее можно было назвать игрой, шла из рук вон плохо. Бежали вяло все. Токин же, находясь в очень выгодном положении для удара, промедлил и упустил мяч.
Подбежавший Глеб зло ткнул кулаком в спину:
— Ты чего коробочку раскрыл?!
— С левой на правую переложить хотел…
— «С левой на правую», — передразнил Глеб. — Тут за каждым пасом на четвереньках ползаешь, а ты верные шарики перекладываешь… Ух! — И, погрозив кулаком, побежал прочь.
Через минуту Токин снова дал петуха — оставшись метрах в пяти перед воротами знаменцев, он послал мяч в штангу пустых, неосмотрительно оставленных вратарем ворот.
— Специально в штангу выцеливал? — проворчал Глеб, оттягиваясь рядом к центру, поглядывая искоса на вратаря, выбивающего мяч от ворот. — Не попасть в такую дыру!
— Сам знаешь! — огрызнулся Юрий, утираясь подолом потной, из голубой ставшей черной футболки. — Говорил вчера — до утра болтаться не надо.
С трудом доиграв первый тайм, Юрий подумал, что и к лучшему, когда такой позорный футбол видит мало народу. Да и счет, собственно, соответствовал характеру игры — по нулям. Мяч, он не дурак, за здорово живешь в ворота не полезет.
По раздевалке медленно вышагивал Владимир Павлович, грузно перебрасывая с ноги на ногу свое тело.
— Что с тобой? — внезапно остановился он перед Токиным, тяжело дышавшим, почти завалившимся на лавку.
— А что? Не успел собраться! Со всяким бывает, — протянул Токин, думая, что Владимир Павлович имеет в виду мячи, которые он должен был забивать.
— Я не об этом… С тобой что? У тебя лицо белее снега…
— Устал… Все-таки не на лавке сижу! Поле большое…
Владимир Павлович помолчал, крякнул и отошел к молодому полузащитнику Федору Трушину, впервые поставленному в основной состав.
— Неудачное время мы с тобой, Федя, для дебюта выбрали. — Он полуобнял растерянного, вконец замотанного бессмысленной беготней Федора, и громко, чтобы слышали все, сказал: — Неудачное время, если даже такие красавцы, как Токин, забывают, что это футбол, а не игра в расшибалочку.
Юрий дернулся, чтобы ответить тренеру, но тот опередил его:
— Давай давай, капитан, посмотрю, что скажешь! Вместо того, чтобы молодым пример подавать, играешь худшую свою игру! И вообще… — Пестов говорил долго, наверное, все оставшиеся от десяти отведенных для перерыва минуты. Упреки его были не во всем справедливы, но, что поразило Токина, никто даже не сделал попытки оправдаться.
Второй тайм начался удачно. Уже на четвертой минуте Юрий с короткой, неожиданной и неуклюжей подачи новенького Трушина забил первый мяч. Забил красиво, элегантно, сам не ожидая от себя такой прыти. Видно, в какую-то минуту опыт поборол настроение — и получился сильный, без замаха, резкий удар.
Знаменцы понуро готовились начать с центра, когда Глеб, показывая на небо, сказал:
— Смотри-ка! Летят…
Вместо того чтобы остановить проходившего с мячом знаменца, Юрий закинул голову и над самыми вершинами высоких ракит увидел летящие куда-то мимо, как и утром, самолеты. Но потом они, один за другим, развернулись и пошли в сторону центральной трибуны.
Юрий обработал отданный ему мяч и отправил его на правый край одному из братьев Архаровых. А когда вновь взглянул на небо, самолеты висели прямо над полем, невысоко, чуть выше самых высоких ракит. Самолеты были чужие, холодные, с огромными крестами на крыльях и фюзеляже. От одного из них отделились черные точки и понеслись к земле. Из игравших, кроме Юрия, никто не смотрел на небо. И только когда дробным плеском близких взрывов колыхнуло небо, игра остановилась сама собой. С верхних рядов вниз сдуло остатки болельщиков. За центральной трибуной, там, где виднелась труба электростанции, взвилось к небу черное облако.
— Играть! — истошно завопил, сам не зная почему, Юрий и, погрозив кулаком в небо, подхватил мяч. Он держал его у себя в ногах и кричал: — Играть! Плевать на гадов! Будем играть!
Юрий побежал с мячом в сторону ворот знаменцев, низко наклонив голову, не обращая внимания на нарастающий рев самолета, выходившего из пике над самым стадионом. Он помнил только, что навстречу ему бежал почему-то не защитник знаменцев, а Владимир Павлович.
— Стой, Юрка, стой! Кончай игру! — Он сгреб в охапку Токина и прокричал в ухо: — Людей погубим! Давай всех под трибуны, а то из пулеметов начнут поливать!
И, словно подтверждая опасения Владимира Павловича, следующий пикировщик сыпанул над стадионом длинный веер трассирующих пуль. К счастью, никто из стоявших на поле не пострадал.
Взмыленные, запыхавшиеся, забились они в раздевалку, — обе команды в одну, — прислушиваясь к глухим ударам, несшимся издалека, будто сквозь крышу. Никто не проронил ни слова, словно собрались под трибуной глухонемые. Только порывистое, еще не успевшее установиться дыхание примешивалось к звукам, шедшим извне. Где-то там, за стеной, рвались бомбы, что-то разрушая, кого-то убивая… И все эти привычные предметы — мячи, бутсы, майки — стали вдруг нелепыми в сопоставлении с понятиями «война», «самолеты», «бомбы», ворвавшимися в жизнь Старого Гужа.
Токин еще не отдавал себе полностью отчета в том, что незнакомое слово «война», с которым ворвался в его дом Глебка, теперь из абстрактного понятия превратилось в реальность. Для него, заводского парня, футбольные баталии были высшим мерилом человеческого достоинства, складывавшегося из таких составных, как смелость, мастерство, стойкость… Удачливая заводская команда, снискавшая в стране популярность пусть не такую, как ведущие столичные клубы, но заставившую говорить о себе всерьез. И он, капитан, футбольная гордость города, сидя здесь, в раздевалке, просто не представляет себе не то что своего будущего, а дня завтрашнего. Он знает только одно — приближаются игры, неизмеримо суровее, тех, что казались им такими бескомпромиссными.
Токин сидел, опустив руки между коленей, неподвижно, будто все свои силы потратил на тот истерический крик, призывавший к игре, А перед глазами вставали светлые трибуны московского стадиона «Динамо», на котором проходил финальный матч турнира заводских команд. И он, Юрка Токин, забил два красивейших гола. И ему хлопали москвичи. И о нем сказал известный мастер: «Помяните мое слово — об этом парне еще заговорят в стране!»
А потом круг почета, море цветов, и этот подарок — радиоприемник, и поездка к морю в профсоюзный санаторий… Когда же это было?! Кажется, что все связанное с тем триумфальным матчем в Москве было давным-давно, по крайней мере, столетие назад…
