Павел Саксонов - Можайский — 4: Чулицкий и другие
Увидев, что я потерял к нему интерес, Никитин поинтересовался:
«У вас — всё?»
— Ах, да! — спохватился я. — Получается, этого человека вы больше никогда не видели?
«Никогда».
— А если бы деньги перестали вам поступать?
«Я перестал бы выдавать бутылки».
— И всё? Вот так просто?
Никитин неприятно улыбнулся:
«А как, по-вашему, должно быть? Сложно?»
Я кивком головы показал, что больше вопросов не имею, встал со стула и вышел восвояси.
Оказавшись на проспекте, я медленно пошел вперед — к линии, — соображая на ходу, что лучше предпринять: вернуться в дом и опросить жильца или отправиться на почту. Списывая с пакетов данные, я обратил внимание на то, что последний из них был получен уже тому как полторы недели назад, а подлинная периодичность их отправки составляла не «две-три недели», а ровно двенадцать дней. Получалось, что таинственный «дядя» мог явиться на почту, что называется, вот-вот — в любой абсолютно момент, а значит — было бы неплохо выставить на ней караул. С другой стороны, беседа с жильцом представлялась не менее важной. Однако тут возникал вопрос: можно ли до него добудиться? За минувшие примерно полгода его так обработали низкопробным алкоголем, что положительный ответ на этот вопрос не был таким уж очевидным.
Я развернулся и решительно пошел в обратном направлении. Перейдя через проспект в районе остановки конно-железной дороги, миновав стройку[12] и обогнув дом Благовещенской церкви[13], я вышел на седьмую линию и направился к почтовому отделению. Там, буквально встретив меня на пороге, ко мне сразу же подошел Матвеев, заведующий. С Иваном Васильевичем я был знаком… да и вы, господа, наверняка его знаете: как-никак, а сосед ваш… да, так вот: Иван Васильевич принял меня как старого знакомца и сразу же предположил:
«Разумеется, дело, Михаил Фролович?»
— Увы, что же еще, Иван Васильевич? — ответил я, и мы, обменявшись любезностями, прошли в кабинет.
«Чем могу быть полезен?» — спросил Матвеев, усаживаясь сам и предлагая стул мне.
— Каждые двенадцать дней из вашего отделения некто — понятия не имею, кто — отправляет денежный пакет на адрес трактира «Эрмитаж»…
«Как же!» — тут же отозвался Матвеев. — «Знаю, знаю!»
— Отправителя? — с надеждой уточнил я.
«Не совсем, — на мою неудачу последовал ответ, — просто случай из ряда вон. Представляете? Мало того, что деньги в трактир отправляются, так еще и трактир этот — рукой от почты подать! Как же не обратить на такое внимание?»
— Но значит, и на отправителя вы его обратили?
«Да, конечно».
— И ничего при этом о нем не узнали?
«Откуда?»
— Он что же — никаких документов не предъявлял?
«Нет».
— А как же страховая премия[14]?
«Да нам-то что?» — удивился Матвеев. — «Человек называет какое-то имя, мы оформляем. Он же — отправитель, а не получатель».
— Бардак!
«Согласен. Но так проще».
Мы помолчали.
— Но все-таки, — зашел я с другой стороны, — какое-то имя он называл. Что же это за имя?
Матвеев ответил без запинки; видать, и впрямь необычные отправление и отправитель его заинтриговали:
«Иван Иванович Солнышков».
— Какая интересная фамилия, — невольно восхитился я, — такую и нарочно не придумаешь! Но, полагаю, все же ненастоящая?
Матвеев и сам улыбнулся в ответ на мое восхищение, но тут же снова стал серьезным:
«И да, и нет, Михаил Фролович. Фамилия настоящая. Но — не его».
— Как так?
«Я проверял по справочнику. Фамилия редкая. В настоящее время в Петербурге проживают три Солнышковых, но среди них — ни одного Ивана Ивановича. Кроме того, двое — кузнец с Лиговского и портной с Садовой — явно не наши — и не ваши, понятно — клиенты».
— А третий? — меня охватило странное предчувствие. — Кто третий таков? Не мог ли он просто имя с отчеством поменять?
«Третий, — Матвеев заговорил торжественно, с аффектацией, — случай особый. Это — учитель из гимназии Видемана!»
Я вскрикнул:
— Учитель из гимназии Видемана! Девятая линия, сорок шесть!
«Да, — все так же торжественно подтвердил Матвеев. — Удивительно, правда?»
— Но это не может быть простым совпадением! До гимназии, как и до трактира, как и до… неважно… рукой подать!
«Вот именно. А все же отправитель — не он».
— Вы знаете учителя?
«Нет. Но я не смог удержаться и… позвонил господину Висковатову[15]».
— И?
«Павел Александрович описал своего учителя. Никакого сходства».
Странная штука выходила! Разумеется, ни о каком случайном совпадении при таких обстоятельствах речь идти не могла, но кто же тогда воспользовался фамилией преподавателя? Понятное дело: этот человек должен был его знать или, как минимум, знать о его существовании, возможно, не раз от кого-то слышав о нем. Во втором случае разузнать что-либо не представлялось занятием легким. А вот в первом — направление поисков могло оказаться перспективным… Впрочем, у меня была куда более важная зацепка, и я перешел к ней.
— Сегодня он еще не приходил?
Иван Васильевич понял меня с полуслова:
«Еще нет. Но должен. Сегодня как раз — день очередного отправления. Если, разумеется, он не передумал слать деньги в трактир».
— Когда он обычно приходит?
«По-разному. Четкого графика у него нет».
— Я должен поставить у вас своего человека!
«Разумеется, Михаил Фролович. Ставьте. Как только и если наш таинственный незнакомец объявится, агенту сразу дадут знать».
Я вызвал по телефону участок Можайского…
Тут его сиятельство метнул в Чулицкого свой страшный улыбавшийся взгляд, но Михаил Фролович великолепным образом проигнорировал его.
— Я вызвал по телефону участок Можайского, — повторил он, не обращая на его сиятельство никакого внимания, — и затребовал полицейского надзирателя. Благо, и до участка было совсем недалеко. Надзиратель явился спустя уже несколько минут, и мы с Матвеевым препроводили его в особую каморку, где заставили переодеться из натурально выдававшего его клетчатого костюма в подобранную тут же форму почтового ведомства. Форма села неважно, но это было ничего: по крайней мере, в ней не угадывался флик.
«Вот так-то лучше, — похвалил Матвеев, приглядываясь к своему «новому сотруднику». — Пойдемте, я покажу, где встать».
Когда надзиратель оказался пристроенным, я попрощался с Иваном Васильевичем:
— Не могу задержаться лично. Спасибо и — до встречи!
«Берегите себя, — у двери напутствовал меня Иван Васильевич. — Чай, не мальчики уже!»
Я погрозил ему пальцем — мол, какие наши годы — и снова оказался на улице.
И снова передо мной встал выбор: идти в гимназию или вернуться в дом. Если бы я, мои дорогие, знал, что за этот день вы наломаете столько дров и всё перевернете вверх тормашками, я бы, несомненно, пошел в гимназию: возможно, там бы мне повезло. Но — нет! Я рассудил иначе. Надзиратель на почте показался мне достаточной гарантией того, что странный отправитель от меня не уйдет, и я — черт потертый! — потопал к дому Кузьмы.
Кузьма сидел в дворницкой, и хотя он знал, что я непременно вернусь, моему появлению он явно не обрадовался.
«Как прогулялись, ваше высокородие?» — тем не менее, сделал он над собой усилие, расплывшись в фальшивой улыбке. — «Узнали, что хотели?»
— И даже больше, чем ты полагаешь! — ответил я, заставив Кузьму попятиться и опуститься на табурет. Сам я при этом остался стоять, всем своим телом, то есть — грозно, нависнув над ним. — Что же ты мне о телеграмме ничего не рассказал?
«О какой телеграмме?»
— О той, которая тебя в «Эрмитаж» привела!
Кузьма сделал удивленное выражение лица:
«Помилуйте, ваше высокородие! Да что же в ней такого?»
— Не понимаешь?
«Никак нет».
— Совсем-совсем? — мой голос понизился до свистящего шепота.
Кузьма вздрогнул и пустился в оправдания:
«Никак не мог я, ваше высокородие, знать, что вас бумажка заинтересует! Да и нет ее у меня больше… я же ее Алексею Никитичу оставил: он ее к своей книжке подклеил! А всё остальное я рассказал: честно, без утайки…»
— Без утайки, говоришь? — перебил я Кузьму и полусогнулся над ним: так, что мое лицо оказалось вровень с его разбойничьей мордой. — Как ты получил эту телеграмму? И не ври мне, слышишь?
Кузьма слегка отодвинулся — вместе с табуретом:
«Как же я мог ее получить, если не с почтальоном?»
— Вот я и спрашиваю: как?
На мгновение взгляд Кузьмы стал цепким не по чину, но тут же вновь превратился в буриме придурковатости и наивной откровенности. Тем не менее, эта перемена от моего внимания не ускользнула, и я, моментально взяв ее на заметку, тактику решил переменить.
— Ладно, Кузьма, — обыденным, без угрозы, тоном произнес я, выпрямляясь и отступая от табурета. — Вижу, тебе и вправду больше нечего мне сказать.
