Эдгар Уоллес - Тайна желтых нарциссов
Ничто в этом мире не казалось этой непонятой знаменитости более надежным, чем то, что наивысшая степень благородства выражается в презрении. При других обстоятельствах Торнтон Лайн мог бы добраться и до дальнейших степеней непонятости - на такую высоту, где можно чувствовать себя возвышенным над браком, мылом, чистыми рубахами и свежим воздухом. Лишь то обстоятельство, что внезапно умер его отец, было виной, что он не достиг этой степени совершенства.
Сначала он почти уже был готов продать всю фирму, чтобы поселиться где-нибудь во Флоренции или на Капри, в какой-нибудь уединенной вилле. Но потом его соблазнило противоречие, можно сказать, комизм его положения. Ученый человек, важный барин, непонятый поэт должен был засесть в купеческой конторе. И, ко всеобщему изумлению, он стал продолжать работу своего отца, вернее говоря, он подписывал чеки и получал доход. Действительное руководство фирмой он передал тем людям, которым доверил это уже сам старый Лайн.
Торнтон составил воззвание к своим трем тысячам служащих, воззвание, которое он дал напечатать на бумаге верже античной формовки, с изумительно красивыми заставками и широкими полями. Он цитировал Сенеку, Аристотеля, Марка Аврелия и вставил также несколько стихов из Илиады.
Это воззвание было прорецензировано как книга, длинными критическими статьями в газетах.
Он получил новый интерес к жизни - он сам себе казался весьма интересным, так как многие из его восторженных друзей только руками разводили и с изумлением спрашивали: "Как можете вы, человек таких способностей, такого характера?..."
Жизнь продолжала бы оставаться для него и впредь такой же интересной и красивой, если бы все люди, которых он встречал на своем пути, продолжали считать его .полубогом. Но, было, по крайней мере, двое людей, на которых прекрасный характер и миллионы Лайна не производили никакого впечатления.
В лимузине было приятно и тепло, так как он отапливался электрической печью. В это хмурое апрельское утро на улице было чувствительно холодно. Кучка дрожащих женщин, стоявших на почтительном расстоянии от ворот тюрьмы, как можно более плотно закутывалась в свои платки и шали, когда начало слегка снежить.
Вскоре вся местность покрылась легким белым покрывалом, и первые весенние цветы выглядели довольно жалко в своей белой рамке.
Тюремные часы пробили восемь. Отворилась маленькая дверь, из которой вышел человек. Он наглухо застегнул куртку и воротник и глубоко надвинул на лицо кепку. Лайн выпустил из рук газету, которую он все время читал, открыл дверцы автомобиля, выскочил и поспешил навстречу выпущенному арестанту.
- Ну, Сэм, - любезно сказал он, - на сей раз вы меня, наверно, не ожидали?
Человек вдруг остановился, как пораженный молнией, и уставился на фигуру в дорогой шубе.
- Ах, мистер Лайн, - ответил он усталым голосом. - Мой милый барин! больше он не мог выговорить, слезы катились по его щекам, и он обеими руками схватил протянутую ему руку.
- Ведь не думали же вы в самом деле, что я оставлю вас на произвол судьбы, Сэм.
Лайн был в восторге от своего собственного благородного образа мыслей.
- А я думал, что на сей раз вы совершенно отказались от меня, сэр, хрипло ответил Сэм Стэй. - Вы воистину благородный джентльмен. Я должен стыдиться самого себя.
- Чепуха, Сэм, не надо! Пойдемте скорее в мой экипаж, садитесь сюда, мой мальчик. Теперь люди могут подумать, что и вы миллионер.
Сэм вздохнул, бессмысленно ухмыльнулся и сел в автомобиль. Он со вздохом опустился на мягкое сидение, обитое дорогой коричневой сафьяновой кожей.
- Боже мой, если подумать только, что есть еще на свете такие люди, как вы, то воистину еще можно верить в ангелов и чудеса!
- Не говорите глупостей, Сэм. Вы поедете теперь ко мне домой, покушаете хоть раз досыта, а потом я вам помогу начать новую жизнь.
- Теперь, наконец, я действительно хочу начать вести порядочный образ жизни, - сказал Сэм, подавляя рыдание.
Чтобы не согрешить против истины, надо сказать, что мистер Лайн, в сущности говоря, очень мало интересовался тем, ведет ли Сэм честный образ жизни или нет. Быть может, он даже пришел бы в ужас, если бы Сэм стал порядочным человеком.
Он держал у себя Сэма приблизительно так же, как другие люди держат редкую птицу или породистых собак, и гордился им не меньше, чем другие люди гордятся своими коллекциями почтовых марок или китайского фарфора. Сэм принадлежал к той роскоши, которую он мог себе позволить и которой он мог похвастать. В своем клубе он охотно рассказывал о знакомстве с этим преступником - Сэм был очень известный взломщик несгораемых шкафов, который ничем другим не занимался. Привязанность Сэма была для Лайна необычайно приятной щекоткой нервов. Обожание, с которым этот преступник относился к Лайну, было действительно необычайно. Сэм без малейшего колебания отдал бы жизнь за этого , человека с бледным лицом и легкомысленным ртом. Он дал бы разорвать себя на куски для своего благодетеля, если бы он был в состоянии таким путем принести ему к пользу. Потому что Лайн был для него Богом, сошедшим с небес. Два раза Сэм был осужден на краткосрочное заключение, а однажды ему пришлось посидеть даже более I продолжительное время, и каждый раз Торнтон брал его к себе домой, заправски угощал, давая ему при этом целую кучу светских, но совершенно излишних советов, и отпускал его от себя с десятью фунтами в кармане. Этой суммы как раз хватало Сэму на покупку нового набора фомок и отмычек.
Но никогда еще прежде Сэм не высказывал столько благодарности, и никогда еще до сих пор Торнтон Лайн не оказывал ему так много внимания. Прежде всего ему предложили горячую ванну, после которой был подан горячий завтрак. Сэм получил новый костюм, и в его жилетном кармане на сей раз шуршали не две, а даже целых четыре пятифунтовые бумажки. После завтрака Лайн держал к нему свою обычную речь.
- Ах, сэр, это не подходит для меня! - совершенно откровенно сказал Сэм и покачал головой. - Я делал всяческие попытки начать вести честный образ жизни, но вечно что-то мешает. Когда я вышел в предпоследний раз из тюрьмы, я же стал шофером и три месяца подряд ездил на такси.
- Но потом один из этих проклятых сыщиков узнал, что у меня нет шоферского свидетельства, и моему честному образу жизни пришел конец. Нет никакого смысла дать мне должность в вашем деле, это все равно не могло . бы долго продолжаться. Я уже привык к жизни на вольном воздухе и должен быть сам себе господином. Я принадлежу к разряду...
- Искателей приключений? - сказал Лайн и тихо:
усмехнулся.
- Да, да, вы правы, Сэм. И я сам на сей раз могу вам дать одну довольно авантюрного свойства задачу, которая вам будет как раз по сердцу.
И он рассказал ему историю девушки, которой он помог, которую он спас от голодной смерти и которая обманула его самым низким образом. Торнтон Лайн был в такой же степени лжецом, как и поэтом. Он с одинаковой легкостью говорил ложь или правду. Но правда временами бывала очень суровой и отталкивающей и не подходила к его изнеженным художественным наклонностям. Когда он заговорил о злости Одетты Райдер, Сэм слушал в большом возбуждении, сдвинувши веки. Для такой твари не было достаточно тяжкого наказания, и она не заслуживала ни малейшего сочувствия. Торнтон Лайн на минуту прервал рассказ, чтобы видеть, какое впечатление произвели на Сэма его слова.
- Скажите мне только, - дрожащим голосом прошептал Сэм, - как можно разделаться с этой канальей? - Я готов опуститься в самый ад, чтобы отомстить за вас этой особе!
- Охотно слышу, - ответил Лайн и налил из бутылки с длинным горлышком полную рюмку. Это был любимый напиток Сэма.
- А теперь я могу вам сказать, как я себе представляю это дело.
Они еще несколько часов просидели вместе и составляли план ужасной мести Одетте Райдер, которая так тяжело задела тщеславие Торнтона Лайна и чье нравственное поведение распалило ненависть этого порочного человека. IV
Вечером того же дня, когда Сэм Стэй был выпущен из тюрьмы, Джэк Тарлинг лежал растянувшись на своей жесткой кровати. С сигаретой в зубах он читал книгу о китайской философии и был доволен собой и всем миром.
Он пережил хлопотливый день, так как ему было поручено раскрыть крупную растрату в одном банке. Это дело могло бы, собственно говоря, поглотить его целиком, если бы у него одновременно не было маленького побочного занятия. Это не приносило ему, правда, ничего, но его любопытство и интерес были разбужены. Он оставил лежать книгу на груди, когда услышал, как его ассистент тихо открыл двери. Линг-Чу беззвучно вошел и поставил поднос на низенький столик рядом с постелью своего господина. Тарлинг увидел, что китаец носит платье из синего шелка,
- Ты сегодня вечером, следовательно, не собираешься выходить на улицу, Линг-Чу? - Нет, Ли-Иен.
Они разговаривали между собой на мягком, мелодичном шантунгском наречии. I - Был ли ты у господина с хитрым лицом?
