Андрей Константинов - Дело об отравлении в буфете

Слухи о грядущей реструктуризации будоражили Агентство и порождали самые немыслимые альянсы — например, в борьбе с этим мероприятием объединились Агеева и Спозаранник, которых периодически стали видеть вместе обсуждающих что-то возле туалета. Однажды за этим неприглядным занятием их застал Обнорский, и они сменили явки — я подозревал, что они стали запираться в туалете, впрочем, доказательств у меня не было.

Сейчас — после получения выговора и установления контроля за моей деятельностью со стороны Спозаранника — моя прежняя идея реструктуризации мне уже не нравилась: хотелось придумать что-то более радикальное. Я сел и быстро написал:

"С целью улучшения качества менеджмента, повышения рентабельности отдельных подразделений и Агентства в целом, повышения актуальности и оперативности проводимых расследований, необходимости ведения борьбы с застойными явлениями в «Золотой пуле» и учитывая западный опыт маркетинга, факторинга и проведения фьючерсных сделок, считаю необходимым:

— в кратчайшие сроки провести полную ротацию сотрудников Агентства;

— ни один сотрудник не должен остаться на прежней должности (за исключением руководящего звена, как оплота стабильности и процветания Агентства)…"

Под руководящим звеном я понимал Обнорского, себя и Повзло. Главное, что надо было придумать, — куда определить Спозаранника? Сначала я хотел предложить ему должность охранника, но, представив, что мне придется каждое утро сталкиваться с ним на входе в Агентство, я ужаснулся. И написал: предлагаю назначить Спозаранника на должность руководителя службы «скорой расследовательской помощи» для оказания содействия журналистам-расследователям в удаленных регионах России и СНГ. Сначала я думал передать в распоряжение Спозаранника Валю Горностаеву, но потом решил, что это будет слишком жестоко по отношению к ней — может, полюбит она Шаховского, и наш законченный роман перестанет ее волновать?

Закончив с планом реструктуризации, я решил продолжить расследование отравления в буфете.

— Только теперь делать все будем тихо, чтобы не узнал Обнорский, — пояснил я своему эстонскому доктору Ватсону.

Он, как всегда, отреагировал положительно:

— Сеэ метсик маа!

Итак, Обнорский запретил мне заниматься Соболиной. Что ж, не будем ей заниматься. Но в запасе есть мужики из фирмы «Рита» — может, они что-то видели или слышали, когда обедали в Агентстве?

Быстренько выяснив их телефоны, я позвонил сначала Штатенбауму — его дома не было, просили перезвонить ближе к ночи, потом Петрову — он оказался в больнице.

— С каким диагнозом?

— Отравление.

Схватив стажера в охапку, я помчался в больницу к Петрову.

Учредитель фирмы «Рита» Виктор Петров оказался бугаистым молодым человеком. Как и совсем недавно Агеева, он лежал в индивидуальной палате с кондиционером и телевизором, но — в отличие от Агеевой — послушать, как бьется его сердце, мне не предложил. Впрочем, я не расстроился и взял быка за рога:

— Что ели? Что видели? Что слышали? Кого подозреваете?

Петров подробно ответил, что ел мясо, использовал ли перец — не помнит. Считает, что отравление было не случайным.

И что жертвами его должны были стать не сотрудники Агентства, а он и его компаньон Боря Штатенбаум. Им уже неоднократно угрожали — и по телефону, и письма приходили. У Петрова в квартире выбили все стекла — кто-то дал по окнам очередь из «Калашникова» — в милиции сказали, что обычное подростковое хулиганство. А у Штатенбаума пытались спалить машину.

— И кто все это делает?

— Люди Лехи Склепа.

— А зачем?

— Хотят, чтобы мы продали им «Риту».

— А что в этой «Рите» такого особенного?

— «Рита» — владелец крупных пакетов акций в уставных фондах двух промышленных предприятий — «Петроэлектроконтакт» и Ленинградский железный завод. Раньше эти заводы были никому не нужны, а теперь все хотят стать промышленниками.

— А кому достанется ваша доля в «Рите» в случае вашей гибели? — поинтересовался я из чистого любопытства.

— Наверное, Штатенбауму. Это лучше у него спросить. Делами фирмы ведь фактически занимается Боря. Но он мне говорил, что все оформлено так, чтобы в случае смерти одного компаньона, все досталось второму.

— А как же родственники?

— Они могут получить денежную компенсацию. Но у меня родственников нет.

Вечером я добрался и до Штатенбаума. Оказался очень интеллигентный человек — два высших образования — философ и что-то вроде бакалавра менеджментских наук.

— Да, — сказал он. — Угрожали. По телефону звонили противным голосом, говорили, что лучше с ними не ссориться. Машину подожгли.

Про Леху Склепа Штатенбаум знал мало, но если Витя Петров говорит, значит, так оно и есть — он специалист по таким делам.

Конечно, лучше всего было обратиться к Обнорскому и попросить его по своим каналам выяснить, какой интерес Леха Склеп имеет к фирме «Рита» и к этим железным заводам. Но к Обнорскому обращаться было нельзя.

На счастье, на глаза попался Витя Шаховский. Но оказалось, что я ему тоже нужен.

— Помоги, — сказал он. — О чем дальше-то с ней говорить?

— С кем? — не понял я.

— С Горностаевой.

— О Сорокине поговорил?

— Поговорил.

— И что сказал?

— Сказал, что Сорокин — просто супер!

— А про сало сказал?

— Сказал. Сало, говорю, у него что надо. Настоящее.

— А Горностаева что?

— Она посмотрела на меня с интересом. В общем, все на мази. Надо еще о чем-нибудь поговорить.

— Поговори про Баскова.

— В смысле Басков — это круто?

— Нет, в смысле Басков — это дерьмо.

— Угу, — согласился Шаховский, — поговорю.

— У меня к тебе просьба, Витя, как к бывшему бандиту.

— Зачем оскорбляешь, Леша!

— Виноват, — исправился я, — как к бывшему представителю неформальных бизнес-группировок. Поузнавай у своих ребят, Леха Склеп имеет какой-нибудь интерес к фирме «Рита», «Петроэлектроконтакту» и Ленинградскому железному заводу?

Оставалось ждать известий от Шаховского — чтобы скоротать время, я решил заехать к Агеевой. Конечно, придется тащить с собой эстонца, но куда ж теперь мне без него?

Однако свидания не получилось.

— Ах, — сказала Агеева на пороге, — мне некогда, у меня деловая встреча, меня ждет замминистра.

— Какой зам какого министра?

— Не знаю какого, но министра. Он уже приглашал меня на остров Фиджи, но пока я согласилась только на ресторан «Флора».

— Одна моя знакомая — очень милая женщина в бальзаковском и даже постбальзаковском, заметьте, возрасте — все время путала флору и фауну, хотя и была замужем за доктором биологических наук…

— Леша, расскажете потом, замминистра меня уже заждался. Я и так опаздываю на полтора часа.

— Вот такие обломы, — сказал я стажеру, когда Агеева улетела к своему явно коррумпированному чиновнику.

— Курат, — ответил мой стажер.

И я с ним согласился.

Обнорский был зол. Иногда это с ним случается. Особенно в те дни, когда его не одолевают студентки и интервьюерши.

Сегодня у него никто не спрашивал автографов и не интересовался его мнением о том, где располагается криминальная столица России. Это пагубно сказывалось на настроении директора «Золотой пули» и, как следствие, на самочувствии его подчиненных.

Мне Обнорский зарубил проект реструктуризации Агентства, сказав, что большего бреда он еще не встречал.

Я благоразумно промолчал.

Затем Обнорский заявил, что с недавних пор дисциплина в Агентстве упала до критической отметки. В частности, недавно он встретил сотрудника — фамилии которого он, впрочем, не назвал, — который имел на лице явные признаки посталкогольного синдрома (как известно, пьянство было самым страшным прегрешением, которое мог совершить человек, работавший в «Золотой пуле»).

Обнорский потребовал от меня срочно — в течение часа — подготовить приказ о борьбе с пьянством и алкоголизмом в Агентстве и немедленно — с момента опубликования на двери туалета — внедрить его в жизнь.

Я мысленно отдал под козырек и сел писать приказ.

Инструкция получилась на диво хороша. Там говорилось о запрете потребления сильно и слабоалкогольных напитков на рабочем месте и в рабочее время. Далее в инструкции содержался запрет на пребывание на рабочем месте в посталкогольном (похмельном) состоянии. При этом каждый сотрудник Агентства должен был осуществлять функции самоконтроля, используя подручные средства в виде зеркала. Сотрудники, отправляясь на работу, должны были тщательно изучить свои реакции и свой внешний облик. Признаками, относящимися к посталкогольному (похмельному) синдрому, считались:

— красный (вариант — синий) нос;

— увеличенные зрачки;

— возбужденное состояние;