Матти Йоенсуу - Служащий криминальной полиции
На лбу Континена зияли четыре вертикальные раны. Сквозь них местами просвечивала лобная кость. Справа от головы, возле уха, валялась пустая бутылка. К ней приклеилась пара волос, крошечные язычки кожи и запекшаяся кровь. Непосвященный, безусловно, сказал бы, что череп Континену раскроили бутылкой. Медицинский же эксперт констатировал бы, что передняя часть черепа, лобная его кость, в нескольких местах сильно повреждена каким-то относительно небольшим предметом. Возможно, он добавил бы, что обнаруженная на месте преступления пивная бутылка могла являться тем предметом, которым наносились удары, особенно если сопоставить ее выпуклую поверхность и следы ударов на черепе.
Уличные фонари зажглись в тот вечер раньше обычного. Они автоматически включились, как только наступили рожденные туманом сумерки, и проникший с улицы свет залил комнату Континена безжизненной синевой. Мебель и труп выступили из темноты — они выглядели огромными и страшными. В комнате царила мертвая тишина. Даже часы, остановившись, умолкли.
Глава 3
Харьюнпя шел быстро. Он всегда так ходил независимо от того, торопился или нет. Эта привычка настолько вошла в его плоть и кровь, что он часто, сам не замечая, начинал бежать трусцой даже во время прогулок по городу с женой и дочкой, и тогда Элизе и Паулине в конце концов приходилось бежать за ним, с трудом переводя дыхание. Харьюнпя спустился вниз по Луотсикату, подошел к началу Сатамакату, миновал Орьятори и пошел через нижнюю часть Рахапая. Шел он быстро, почти скачками, — резиновые подошвы ботинок приглушали его шаги. Харьюнпя миновал переходной деревянный мост, ведущий на Кауппатори[2]. За Клиппа он увидел серую стену тумана, который уже одел своими кружевами верхнюю часть Кайвопуисто. Все остальное тоже было словно накрыто серым покрывалом: деревянное покрытие моста, железобетонные шпалы между рельсами, строения, люди, — весь мир казался единым серым монолитом. Только за Похейсранта небо слегка алело. Предвестье весны. Видение лишь мелькнуло и мгновенно исчезло, однако успело согреть ему душу.
Люди, занятые на обычной дневной работе, возвращались в это время домой и сновали по площади, придавая ей беспокойный вид. Харьюнпя автоматически, не давая себе в этом отчета, просеивал встречных взглядом. Ему достаточно было одного мгновения. Он видел черные, коричневые полуботинки, сапожки, меховые шапки, шарфы, необычную походку, бледные, мокрые и прыщавые лица, стеганые куртки и шерстяные перчатки. Харьюнпя не старался специально фиксировать все это в памяти. Из частей само собой складывалось целое. А он тем временем продолжал думать о своем. Он не пытался заложить все увиденное в активную память, да это было бы и невозможно. Вот так же он фиксировал неправильно припаркованные машины, полысевшие автопокрышки и пешеходов, бросавшихся на красный свет светофора. Харьюнпя успевал заметить вдавленных в мостовую полуприцепами горлинок и оторвавшиеся от одежды пуговицы, которые он тайком подбирал, а затем дома пополнял свою коллекцию, которую хранил в ящике из-под сигар Хофнера. Замеченные нарушения, однако, не раздражали Харьюнпя. Он лишь фиксировал их и переходил улицу где придется, если это было безопасно и не чревато осложнениями, то есть если поблизости не было полицейской автомашины.
Все это, правда, потребовало довольно длительной тренировки. Вначале, сообразуясь с наставлениями, получаемыми в процессе обучения полицейским наукам, он целеустремленно и скрупулезно наблюдал, что творится вокруг, крутя при этом головой, словно сидящая на ветке сова, и с какой-то гордостью рассказывал обо всем виденном Элизе. Терпения Элизы хватило на три месяца, после чего Харьюнпя уразумел, что ему следует помалкивать. Он по-прежнему продолжал свои наблюдения, но теперь клял недоумков-нарушителей только про себя. Наблюдения же он вел уже чисто автоматически, сам того не замечая и не испытывая никаких эмоций. Это привело к его нынешнему, необременительному состоянию, когда он лишь какой-то частицей своего существа воспринимал происходившие вокруг него события и факты. Только нечто по-настоящему интересное или выходящее за рамки. побуждало его встрепенуться и присмотреться повнимательнее.
Харьюнпя пересек Похейс-Эспланаду и Катаринанкату. Он прошел под колоннадой ратуши и свернул на Софиянкату. Только теперь он заметил, что не пытается угадать, какая ему предстоит ночь. Он остался даже доволен этим. Гадания казались ему плохим предзнаменованием, да и уж больно часто они не сбывались. Прежде чем свернуть с Софиянкату, Харьюнпя замедлил шаги, чтобы лучше расслышать сирену «скорой помощи», вышедшей из пожарного депо на Эроттаянкату. Выезд санитарной машины мог означать, что его дежурство уже началось с происшествия. Харьюнпя толкнул никогда не закрывавшуюся, вечно полураскрытую, обветшавшую дверь и исчез в глубинах своего заведения. Зажглись уличные фонари. Они мерцали сначала красновато-синими точками, затем разгорелись в бирюзово-синие огни. Вечерние сумерки спустились рано.
Харьюнпя миновал ведущие вверх ступени, не взглянув даже на черную доску, висевшую на стене. Пластмассовые буквы, расположенные на ней примерно в миллиметре друг от друга, гласили:
6. Гимнастический зал.
5. Отдел по борьбе с насилием. Начальник отдела. Подразделения I—III.
4. Отдел по борьбе с насилием. Подразделения IV—V.
3. Оплата официальных документов. Наблюдение за условно освобожденными.
2. Техническое отделение.
За четвертым разделом в скобках следовал перечень сотрудников отдела по борьбе с насилием. Там же сообщался — по крайней мере частично — распорядок предстоящего ночного дежурства. Сам Харьюнпя, однако, не воспринимал это как программу к действию и сейчас даже не обратил на список внимания. Ему казалось, что на доске объявлений и, как ни странно, в газетах помещается схожая информация. В некотором роде он был прав. И там и тут давались скупые, точные и деловые сообщения о каком-нибудь происшествии. Однако информация эта была в высшей степени поверхностной, она давала представление лишь о внешней стороне дела и оставляла основные факты и причины событий завуалированными, скрытыми. Обыватель читал утром за чашкой кофе, что кто-то лишил жизни некоего другого, ударив пуукко[3], и вот вам вся картина убийства. Кто-то был найден в бассейне, а еще кто-то попал под скорый поезд. Здесь же приводились результаты расследования. И внешне все совпадало, выглядело нормальным.
Харьюнпя не задумывался над тем, что ночью он был одним из тех немногих, а возможно, даже единственным, кто знал то, о чем умалчивали газеты и другие источники информации. А они не говорили о тоске и страхе, безнадежности и отчаянии, о крушении мира семьи погибшего... Харьюнпя, конечно же, понимал, что это грубый самообман, но сознавал также, что чем тщательнее умалчивать о смерти, тем ужаснее ударяет она по людям, по семейной жизни, которая казалась вечной. Смерть и неотступно следующее за ней горе неизбежно, незримо маячат перед каждым. Убаюкивание никого еще от этого не спасало.
Харьюнпя нажал кнопку лифта. Сверху донесся равномерно нараставший гул. Харьюнпя работал в четвертом подразделении, в функции которого входило расследование преступлений со смертельным исходом или связанных с покушением на убийство, расследование случаев грубого насилия, самоубийств, а также несчастных, смертельных случаев с неустановленными или сомнительными причинами. В задачи подразделения вклинивалось и многое другое, например телефонные звонки, нарушающие домашний покой. В отделе по борьбе с насилием имелись и подразделения, которые занимались исключительно расследованием случаев, естественной смерти, а также преступлений на сексуальной почве или пожаров. Ночному же дежурному приходилось брать на себя все эти дела. Он принимал самые первые, неотложные меры, а когда считал необходимым, вызывал оперативных работников или же расписывал дела, оставляя их до утра.
Лифт — металлическая коробка, наследие строительного бума торговых магазинов — едва полз вверх. На четвертом этаже Харьюнпя вышел из него и оказался в блеклом, бесцветном холле, в глубине которого находились квадратные клетушки, отделенные друг от друга армированной стеклянной перегородкой. Там и размещалось основное подразделение отдела по борьбе с насилием, или, как говорили в обиходе, — Насилие. В рабочее время именно туда поступала вся информация о происшествиях, оттуда направлялись сотрудники на место событий, там составляли графики отпусков и ночных дежурств, подсчитывали отработанные часы, решали сотни мелких дел, необходимых для эффективного и непрерывного функционирования отдела.
По левую сторону начинался длинный коридор без окон. Его пол неопределенного цвета периодически латали линолеумом. На стыке стены и потолка были вмонтированы осветительные трубки, они тихо мерцали, волнами выплескивая свет. Блеклые, бесцветные стены, достояние всех официальных государственных учреждений, носили на себе следы казенных ремонтов. Коридор напоминал длинную кишку. Он был угнетающе-мрачным, что вообще-то отвечало характеру отдела по борьбе с насилием. По обеим его сторонам размещались кабинеты инспекторов. Царившая в них гнетущая атмосфера усугублялась массивной мебелью и черными громоздкими телефонами, но и здесь ее оживлял личный вклад обладателей рабочих мест: на некоторых столах стояли цветы, на стенах висели иллюстрированные календари или часы, на папке досье была наклеена картинка или на полу, у стола, лежал домотканый половик.
