Виктор Попов - Узелок
сколько существует магазин в селе, ни разу никаких поползновений его ограбить не было. Поэтому по-человечески понять сторожа можно. Другое дело, что перед законом ему так или иначе отвечать придется, но Урвачеву-то от этого не легче. Ждал, ждал серьезного дела, и вот дождался, радуйся! С этим выстрелом еще. Бабка Сосипатрова утверждает, что стреляли, и притом - дважды, а Бобров выстрелы отрицает. Да и другие свидетели говорят, что ничего не слышали. Значит, врет бабка?
- А все-таки, может, вспомните какую-нибудь еще малую малость, а, Ермолай Ксенофонтович? - Урвачев вышел из-за стола, обошел его и сел в кресло напротив Боброва, колени в колени. - Да курите, сколько угодно курите, - горячо сказал он, заметив нерешительный взгляд, который Бобров бросил на лежащую около "Теремка" пачку "Опала". Подождал, пока Бобров вытащил и размял сигарету, чиркнул спичкой. - Может, кто из них кого по имени назвал?
- Не, молчком ладили. Видать, все уж промеж себя обговорили.
- А у того, который вас оглушил, какой голос был?
- Кто его знает какой. Голос как голос, можа только окал малость.
- Как кто? Ни у кого из наших говор не похож?
- Да ты что думаешь, Николай Степанович, нашего бы я, что ли, не опознал? - Ермолай Ксенофонтович, который на допросе держался скованно и был сдержанно немногословен, поняв, что с протоколом покончено и ки под чем ему подписываться уже не придется, вроде бы внутренне оттаял и всем своим видом выражал готовность помочь участковому разобраться в неладном деле. - Да нашего бы я за версту узнал. Что говорю-то:
промашку я дал, стрелить надо было...
- Теперь что об этом толковать... Промашку ты дал, что подойти позволил... И в разговоры не надо было пускаться...
- Да не наш был - верней верного!
- Я и не думаю, что наш. Только по говору может походить. Вы вот говорите - окает. Я ведь тоже немного окаю... и Владимир Акимович тоже...
- Не, у того мягчее будет... Хотя и вы не очень, а тот и вовсе легохонько. А может, и вовсе мне показалось.
Скажу я тебе так, а оно, глядишь, и иначе совсем.
- Так все-таки как же, окает или не окает?
- Похоже - окает вес ж таки. Только говорю: чуток.
- А когда они выходили, кто из них узел тащил? Он потом куда сел: за руль, сзади, в коляску? Роста какого, с кем же, опять, из наших сравнить можно?
- С Славкой можно сравнить, - живо откликнулся дед. - Точь-в-точь такой бугай. Только можа поширше еще. Позади он сел. Тот, который в люльке, попервых залез, потом хозяин сел, а тот, который напослед остался, узел на люльку сложил и потом сам устроился.
Урвачев некоторое время посидел молча, покусал верхнюю губу и подумал вслух:
- Не густо ты мне, Ермолай Ксенофонтович, фактиков подкинул, ой не густо... Все с нуля начинать приходится.
- Кто ее знал, что оно так обернется. Знатье бы дело, - дед виновато хмыкнул и покосился на дверь. - Отпустил бы ты меня, Степаныч, а то и так уж безысходно три часа держишь.
Урвачев хотел было застрожиться, но по стесненному виду деда понял, что дело не в покушении на авторитет, и кивнул головой:
- Потом вернетесь. В коридоре подождите. Очную ставку с Сосипатровой сделаем. Пригласите ее в кабинет.
Однако прежде бабки появился Серега Емельянов.
Это он только по протоколу проходил, как Сергей Васильевич, а так чисто Серега. Восемнадцатплетиий парень, которому нынешней осенью в армию. В армии он видел себя не иначе, как разведчиком, и к этому соответственно готовился. Книжки читал исключительно военно-приключенческие, а все места, где упоминалось о разведчиках, выделял карандашными галочками и перечитывал вслух семилетнему брату Валерке. Не имея возможности носить трофейные парабеллум и финку, он всем своим остальным обличьем подчеркивал тесное единение с разведческой вольницей. Хромовые сапоги его отражали солнышко не хуже всамделишного зеркала, а чуть отвернутые голенища, по убеждению хозяина, роднили их с ботфортами, самому владельцу придавали вид удальца, которому нипочем все и даже больше. Телогрейка, которую Серега носил круглую зиму и летними вечерами, на верхнюю пуговицу никогда не застегивалась, отчего грудь будущего разведчика казалась гораздо более широкой, чем была на самом деле. Венчала молодецкую стать с верхом синего сукна мерл" шковая папаха, из-под которой сползал на левый глаз каштановый чуб примерно с полкилограмма весом.
Дрхжинником Серега был основательным, ибо принадлсжность свою к этому институту рассматривал как первый шаг к мечте. Наиболее охотно он нес дежурства в выходные и праздничные дни, когда особенно были возможны беспорядки. А когда таковые и в самом деле возникали, он вел себя решительно и неумолимо. Постоянным его присловьем было словечко "не боись".
С ним он и сейчас возник на урвачевском пороге:
- Не боись, баба Вера, всех вызовут, только не в одно время.
- Она одна там, Тиуновой нету? - Урвачев кивнул головой на дверь.
- Одна. Нина Петровна воду домой понесла... На почту я заходил, пакет тебе велели передать.
- Войду я? - бабка нерешительно приоткрыла дверь и чуть всунула в проем головку.
Урвачев, который не только распечатал пакет, но и пробежал глазами написанное, выразительно свистнул.
Потом поднял взгляд на дверь и досадливо махнул ладош кон:
- Вызову я вас, вызову, посидите пока.
- А дед Ермолай сказал...
- Вы русский язык понимаете?.. - подождал, пока дверь закроется плотно, и протянул бумагу Емельянову. - Порадуйся.
ОРИЕНТИРОВКА
11 июня 1971 года с опушки бора в 6 км от села Николаевки неизвестными был угнан мотоцикл ИЖ-Юпитер с коляской, принадлежащий жителю с. Нпколаевки гр. Косых В. Г.
Приметы: Цвет мотоцикла - темно-голубой, коляска - темно-голубая, стандартная. Между мотоциклом и коляской встроено запасное колесо. Болт крепления запасного колеса длиной 15-18 см укреплен со стороны коляски. Протекторы рабочих колес изношены средне, рисунок сохранился. Запасное колесо нехоженое. Правый борт багажника незначительно вогнут внутрь, вмятина выражена резко, имеет продольный остроугольный прогиб. Номерной знак АЛА-27-..., № шасси Б 10..., двигатель № А 76... Пробег мотоцикла на день угона - 8642 км.
Прошу ориентировать весь личный состав...
* * *
Серега прочитал, в свою очередь присвистнул и сказал:
- Картина. Николаевна... Это от нас меньше полета километров.
- Сорок два. Вот тебе и "не боись".
- А может, все-таки не та тачка?
- Чего не та. Та, конечно. Не каждый день на темно-голубых мотоциклах приезжают магазины грабить.
- Они в нашей округе большинство темно-голубые.
- Ладно. Прекрати. Теперь по новой начинать придется. Я ведь всех ребят на хозяина мотоцикла настроил.
- Слушай, Степаныч, а этот самый Косых се темнит? Может, магазин бортанул, или дружкам мотор в аренду дал, а сам - в органы ходом.
- А потом куда мотор дел?
- Да хоть в околке бросил.
- И такое может быть. И эту версию провентилируем... В общем, ты сейчас посиди, а я с бабкой потолкую.
Что-то она насчет стрельбы темнит.
Подошел к двери, распахнул широко, пригласил. Сам пошел за стол, подвигал, удобней усаживаясь, стул, подождал, пока устроятся бабка и Бобров в креслах, а Серега на стуле, возле этажерки, взял, словно в раздумьи, телефонную трубку, положил обратно. Оперся локтем о стол, водрузил подбородок между большим и указательным пальцами, обдоил его легонько. Заметив, что приглашенные преисполнились должного почтения, полуобернулся к шкафу, потянулся к верхнему, но на ходу расчетливо передумал и повернул нижний ключ. Замок заурчал басовито и внушительно. Сосипатрова и Бобров одновременно вздрогнули. Бабка не выдержала, испуганно спросила:
- Пошто он так-то?
Урвачев пропустил вопрос мимо ушей и строго, как бы между прочим, сказал:
- Дача ложных показаний карается по закону...
Кажется, я уже предупреждал...
Ничего-то она не давала, очная ставка. Бабка попрежнему утверждала, что стреляли, Бобров разводил руками и убеждал бабку побояться бога. Не помогло даже то, что Урвачев на протяжении разговора несколько раз поворачивал верхний и нижний ключи, доставал и перелистывал толстые папки, а между делом, обращаясь к Серсгс Емельянову, толковал о гражданской совести и об ответственности за искажение фактов. Все это он уже делал ради престижа, так как давно понял, что выстрелов никаких не было, а бабка отстаивает свое только потому, что однажды взяла грех на душу, а сознаться в этом не позволяло самолюбие. И еще понял он: дополнительных фактов не будет. Неоткуда им взяться, этим фактам. Все что знали, свидетели выложили, и кроме им сказать нечего. Самым разумным, конечно, было прекратить, как он про себя давно назвал, "канитель", но сделать это ему, как и бабке сознаться, не позволяло все то же самолюбие.
Уйди сейчас бабка Сосипатрова и дед Ермолай, ему останется одно: взять лист бумаги и крупными буквами вывести на нем глумливое слово - болтун! Только так и не иначе. Ждал грандиозного дела, сотни раз проигрывал в голове детали, в мечтах низводил всевозможных знаменитых. А случилось... Да разве то случилось, что представлял. Копеечное дело наклевалось, если уж говорить откровенно. И вот сидит он над пустяковиной третий день, как на двойке с минусом. Ни тпру ни ну, ни кукареку.
