Валерий Поволяев - Охота на охотников
Илюшка Аронов не дрогнул, когда Каукалов рассказал ему, что за "автомобильный бизнес" имеется в виду, лишь большие библейские глаза его повлажнели, словно он собирался кого-то оплакать, но в следующий миг Илюшка вздохнул и повеселел:
- Как там, Жека, у Маяковского, помнишь? И вообще, что нам дедушка Владим Владимыч завещал? Все работы хороши, выбирай себе на вкус.
- Все буду делать я, - заявил Каукалов, - твоя задача - лишь обеспечивать страховку. Ладно? И все будет тип-топ!
Вечерняя Москва стала малолюдной, но это касалось только окраин города: в каком-нибудь Зюзине, Чертанове или Орехово-Горохове люди вечером боятся показывать нос из дома, ночью эти районы вообще напрочь вымирают ни одной живой души, все кемарят в своих глухих углах, страшась пули и ножа. Центр же, напротив, оживился. Появилось много ночных забегаловок, кафе и кафешек, бистро, ничем не отличающихся от парижских, стеклянных будок с "хот-догами", полно залов с игральными автоматами и казино, на каждом углу стоят девочки с длинными голыми ногами, в юбочках, едва прикрывающих лобковую кость, с зазывными улыбками на губах. Центр - не окраина. В центре Москвы и ночью все бурлит и пенится.
Именно сюда, в расцвеченный веселый центр, приехали со своей мрачной, плохо освещенной, разбитой трамваями и грузовиками рабочей улицы, расположенной недалеко от Павелецкого вокзала, Каукалов и Аронов.
Огляделись. Их сейчас интересовало одно: частный извоз. Как частники берут пассажиров, делают ли они отсев - этого, вот, мол, седока возьму, а этого - извините, не возьму, как обговаривают оплату, есть ли у "извозчиков" с собою оружие - в общем, важно было знать все-все-все. А разные длинноногие красавицы с банками пива и пепси-колы, тусующиеся у Макдоналдса, бывшего ресторана ВТО и отеля "Националь", пареньки-зазывалы, готовые сыграть во что угодно, начиная с тюремной "буры" и кончая благородным покером, наперсточники, кукольники и прочая местная "шелупонь" Каукалова с Ароновым не интересовали.
На все свои вопросы Каукалов довольно быстро получил ответы, а главное, ему стало ясно: извозчики действуют каждый по себе, единой организации у них нет, и вообще они соперничают друг с другом... Поразмышляв немного, Каукалов решил сегодня же и устроить своему напарнику "боевое крещение".
Минут через сорок он высмотрел одного извозчика - вислоносого, с унылым взором дядю, притершегося к тротуару на ухоженной, блистающей свежим лаком "девятке" и неспешно заглушившего мотор, - дядя явно искал себе пассажира.
- Ну что, Илюшка? - Каукалов толкнул напарника и со вкусом произнес любимую фразу первого советского космонавта: - Поехали?
- Поехали!
Владелец приглянувшейся "девятки" был одет в немодный вытертый костюм и в рубашку-ковбойку, застегнутую на все пуговицы; большие, в старых блестках-порезах руки его спокойно лежали на руле. Он повернул голову к Каукалову, разом, с первого взгляда определив в нем старшего, спросил глуховатым, совершенно лишенным красок голосом:
- Куда?
- В Марьину Рощу, - поспешно произнес, опережая Каукалова, Аронов и сел рядом с водителем. - Второй проезд...
Каукалов молча забрался на заднее сиденье, напружинил мышцы - ему захотелось ощутить тепло, которое излучало его тело, затем опустил пальцы в карман, нащупал там небольшой моток толстой рыболовной лески. Лучше бы, конечно, иметь стальку - стальной тонкий провод, острый, как бритва, или капроновый шнур, на котором можно запросто поднять автомобиль, но он решил пока обойтись леской.
Подумал, что водитель сейчас обязательно спросит, сколько они дадут ему за проезд, про себя решил, что пообещает двадцать долларов, а если тот запросит больше, то добавит ещё пять. И все. Двадцать пять долларов - это предел. Но водитель не спросил ничего.
Старчески сутулясь за рулем, он проехал немного вниз по Тверской, около ярко освещенного Центрального телеграфа, украшенного памятным по детству глобусом, сделал левый поворот и нырнул в темный, почти черный переулок, здорово проигрывающий купающейся в электрическом свете главной улице Москвы - столичному Бродвею... Каукалов, мрачно поглядывающий в окно, неожиданно тронул водителя за плечо:
- Машина много ест бензина?
Водитель сгорбился ещё больше и, не отвечая и вообще будто бы не слыша вопроса, проскочил в теснину, образованную двумя рядами автомобилей, плотно заставившими проезд - сделал это ювелирно, не сбрасывая скорости, спустился к площади, с одной стороны которой находился Петровский пассаж, с другой - ЦУМ, и резко, излишне резко затормозил.
"Профессионал, - неприязненно подумал Каукалов, - явно из бывших... Раньше было ничего, а сейчас выгнали с работы. Либо держат на работе, но денег не платят. На вопросы, г-гад, не отвечает... Ну, погоди, посмотрим, что с тобою будет через десять минут..." Он глянул на часы - старенький, купленный ещё в школе "ориент-колледж". Было без четверти одиннадцать. Аронов, словно почувствовав, что приятель смотрит на часы, спросил, не оборачиваясь:
- Сколько там настукало?
- Десять сорок пять.
- Если по-нашему, по-бабеманиному, то без четверти одиннадцать. - В голосе Илюшки проклюнулись скрипучие нервные нотки. Он волновался.
Впрочем, Каукалов тоже волновался, сердце у него иногда срывалось с места, устремлялось куда-то вверх, мешало дышать, в ушах возникал звон, и он отчаянно кривился лицом, морщился, стараясь избавиться от досадной слабости.
В голове сам по себе, рождаясь буквально из ничего, возникал вопрос: "Может, не надо?" Каукалов, злясь, давил в себе это противненькое "может..." и крепко сжимал одну руку в кулак. Другую руку он держал в кармане, там, где находилась леска, боялся, что леска запутается, петли слипнутся, и тогда все сорвется...
Улицы за пределами Садового кольца были пустынны и темны, совершенно безжизненны, такое впечатление, что Каукалов с Ароновым ехали уже не по Москве, а совсем по иному городу, у которого половина жителей вымерла, дома опустели, а власти отчаянно экономили на электричестве. Настроение у Каукалова сделалось ещё более угрюмым и злым. Он с ненавистью глянул на темную морщинистую шею шофера, плотно сцепил зубы. Покосился в боковое стекло машины - справа проплыл тускло освещенный Дом Российской армии, по-старому - Дом армии Советской...
Когда они свернули в один из многочисленных Марьинских проездов, Каукалов беззвучно достал из кармана леску, расправил её, намотал на одну руку, потом на другую, поморщился от того, что в узком старом проулке оказалось все-таки много света, просматривается проезд насквозь, - но на самом деле это ему только казалось, проезд вообще никак не был освещен, на сто с лишним метров угрюмой темноты имелось лишь два тусклых фонаря, и все, ещё немного света давали окна домов...
Еще раз поморщившись, Каукалов примерился и ловко перекинул леску через голову водителя. Рванул на себя. Водитель, глухо вскрикнув, оторвал пальцы от круга руля, попытался схватиться за леску, отжать её от шеи, но Каукалов не дал ему этого сделать, стянул леской шею наперехлест - один конец в одну сторону, другой - в другую, и водитель обмяк. Каукалов, почувствовав, как леска перерезает водителю жилы на шее, а потерявшая управление машина уходит в сторону, бросил предупреждающе:
- Илюшка!
Аронов, застывший в странном онемении на переднем сиденье, очнулся, перехватил руль машины, следом рванул вверх рукоятку ручного тормоза. Машина дернулась, будто налетела на бетонный пасынок - тормоза дядя, царствие ему небесное, держал в порядке, за автомобилем следил, как за собственным здоровьем, сразу видно, любил это железо, не считал его бездушным. Каукалов стянул леску ещё сильнее - показалось, что водитель ожил и дернулся, но водитель был неподвижен: как откинулся спиной на сиденье, так и остался в этой позе.
Каукалов ослабил удавку, выждал немного: вдруг тот все-таки начнет дергаться? Но водитель не дергался. Каукалов не знал, что у этого болезненного человека, мальчишкой в партизанах воевавшего с немцами, разорвалось сердце и он умер до того, как испытал мучительную боль...
А сердце его было надорвано там, в далеком 1943 году, в Псковской области: пришлось трое суток просидеть по горло в болоте, в вонючей воде, пряча голову за кустом осоки, в ожидании, когда же немцы снимут с партизан тройное кольцо блокады. Не много их тогда осталось. Владелец этого "жигуленка" в числе тех, кто выжил, был удостоен ордена Красного Знамени.
Потом, уже после войны, он честно учился, честно работал, стал доктором биологических наук, изобрел несколько лекарств, одним из которых Каукалов вылечился в армии - тогда болезнь мертво приковала его к койке и врачам была дана команда: "Сержанта Каукалова из госпиталя немедленно выпихнуть домой, пусть умирает там!", но он не умер, его спасли чудодейственные таблетки неведомого доктора...
Так что владелец этой ухоженной, почти новой "девятки" не был профессиональным водителем. Хотя за машиной своей следил, как водитель-профессионал, что верно, то верно; он понимал, что никогда больше в жизни не сможет купить себе машину - не лавочник он и не служащий банка. А на жалкие крохи - заработок доктора наук, руководителя лаборатории с мировой известностью, он максимум что может купить - полбуханки хлеба в день да пакет молока. Да ещё немного сахара.
