Фридрих Незнанский - У каждого свое зло
Марина подняла голову на этот звонок и, ни минуты не раздумывая, кто бы это мог быть, сразу догадалась: накаркала, призвала племянника Ярика. И впрямь это был он, тот самый Ярослав, о котором она совсем недавно думала с такой не очень ей самой понятной неприязнью. И, глядя на него сейчас, она лишний раз убеждалась, что совсем не на пустом месте выросла ее неприязнь к этому малому, хотя, в сущности, какое ей вроде бы до него дело! Кто-то, возможно, и назвал бы его симпатичным, но ей он был отвратителен. Лживость, безволие, захребетная сущность его натуры — вот что виделось ей во всей повадке этого племянничка, в неестественности, разболтанности всех его движений — словно вместо суставов у него везде были шарниры. И глаза… Неестественно темные, с огромными зрачками — то ли больные, то ли распаленные скрытым вожделением… Вообще-то странно — в прошлый раз он был какой-то сонный, словно заторможенный, словно в его мире время шло по крайней мере раза в два медленнее. А сегодня — совсем другой: суетливый, разговорчивый, хихикающий.
— О, привет, старуха, — нисколько не удивившись тому, что открывает именно она, сказал Ярик, с ходу беря такой тон, словно они были если не близкими родственниками, то уж ровесниками точно. Сопляк! — Слушай, продолжил он свой ни с чем не сообразный текст, — а что дядьку мой? — Это он с некоторых пор так, почему-то на украинский манер, начал именовать Антона Григорьевича. — Дома? Никуда не сбежал? В больницу не лег еще, старый черт? А то он мне позвонил вдруг — проведай старика, племянничек, то да се… С какого, думаю, огурца? То сто лет про меня думать не думал, а тут — нате вам. — Неся всю эту околесицу, Ярослав снял куртку, повесил ее на вешалку, разулся, поискал глазами тапки, не нашел — тапки стояли в галошнице, обулся снова.
Словом, нельзя было смотреть на это без слез и раздражения. Почему, с какой стати она должна всем этим любоваться? У нее и своих проблем хватает. Вот она торчит здесь, с этим полоумным, а Николай там никак не может ей прозвониться… И Марина не выдержала.
— Антон Григорьевич! — крикнула она в комнату. — Тут Ярик пришел, так что я вас покину, хорошо?.. А ты, — строго сказала она Ярославу, — дождись мою маму, не оставляй его одного, он только на уколах и держится, понял? Или, если не дождешься, позвони в нашу дверь — я выйду! Только не уходи просто так — замок не всегда снаружи защелкивается, мы его обычно ключом закрываем. Вообще-то мама вот-вот появится, ты понял или нет?
— Слушаюсь, товарищ командир! — кривясь в нелепой ухмылке, дурашливо расшаркался перед ней Ярослав и, не дожидаясь, когда она уйдет, ввалился в комнату больного. — Здорово, дядьку! — гаркнул он с ходу — точно так же глупо и громко, как гаркнул давеча ей.
Покачав головой, Марина шагнула за порог соседской квартиры, мимолетно подумав, что, наверно, не очень хорошо поступает, оставляя старика одного. Но в конце-то концов — племянник он деду или не племянник? И вообще, что уж такого там может случиться?
Дядька лежал на спине, как в гробу, желтый, кости лица выперли.
— Ну ты, дядьку, даешь! — сказал Ярослав, приближаясь к изголовью вплотную. И вздохнул с облегчением: вот здесь, впритык, было видно, что дядька таки жив, только пребывает в глубоком, каком-то бессознательном, по всему судя, сне.
Вообще-то у Ярослава было намерение попросить у дядьки взаймы — а иначе с чего бы он к нему поперся?! Ну, конечно, отдавать бы он ему не стал — с каких, собственно, шишей? Что он, работает, что ли? Магазин держит? А и не отдаст — ничего зазорного не будет: дядька и сам бы должен понимать, что раз его единственный племянник — человек еще молодой, значит, ему деньги нужны, много денег. Тем более что у племянника такая большая проблема — героиновая зависимость. Была б анаша какая или там «экстази» он бы и слова не сказал, ну а «гера»… тут человек и сам бы должен понимать, не маленький. И вообще, хрен ли дядьке сидеть на этих своих сокровищах? Жизнь — она придумана для молодых, а дядька Антон — он старый уже, зачем ему коллекция? А ему, Ярославу, очень бы сгодилась, ему деньги нужны, много денег! И, главное, у него уже есть один урод, который предлагает за дедовы книжки хорошие бабки… Ну, не за все, конечно, за некоторые… Все — это дураком надо быть, чтобы все сразу продать. А вот так, понемногу — почему бы и нет? Очень даже замечательно!
Вообще-то нельзя пока сказать, что над ним каплет — доза на сегодня у него есть. Должок за ним этой сволочи, Димону? Так он его сегодня и отдаст, если дед денежку отслюнявит. А чего ему не отслюнявить-то?
Он, вообще-то, дядька-то, сам падла хорошая. Мать же не просто так всегда, сколько он себя помнил, кричала: «Ограбил, ограбил твой чертов дядюшка свою сестрицу!» — «Какую сестрицу?» — спрашивал маленький Ярослав. «А мать твою, дуру!» Маленьким он не понимал, о чем идет речь, а когда вырос, этот грабеж и грабежом-то ему до поры до времени не казался. Мать, как это ни прискорбно, как всякая женщина склонна была преувеличивать такие вот наследственные потери. А дело всего лишь было в том, что его, Ярослава, дед — матери и дяди Антона родитель, собирал когда-то книжки. Не ел, не пил, от семьи, от детей отрывал, а книжечки свои дурацкие собирал. А потом, помирая, библиотеку свою не поделил между детьми, как сделал бы другой, не такой помешанный на книгах, а завещал ее дядьке Антону. Вон оно, то дедово наследство! Он уж спрашивал однажды у дядьки: а где, мол, те книжечки, что дедушка мой собирал? Вон они, стоят в красном шкафу, как миленькие, птички на корешках… Но ведь, если рассудить трезво, отрывал дед кусок-то не только у дядьки Антона, верно? А и у дочки своей Капитолины тоже! А коли так — стало быть, во всем, что тут вокруг, и его, Ярослава, доля имеется? Вот то-то и оно!
Правда, как раз сейчас ему это ни к чему — доза у него есть, денег дед даст, так что без кайфа он не останется. А вот потом… Потом, когда кайф обламывается — надо все по новой, если снова хочешь заторчать. И даже если не хочешь — все равно надо новую дозу добывать, потому что, если не уколешься — так ломать начинает, что лучше сдохнуть. Такая вот она сволочь, эта «гера»… Тут мать с отцом продашь за дозу, а не то что дядькины книжки. Но потом — оно и будет потом. Вон, Димон уж подкатывает: тащи, мол, книжки — я тебя на полное обеспечение возьму. А хочешь — деньгами дам, баксами. И, главное, книжки, гад, называет, как будто он, сука, тоже в дедовы шкафы заглядывал. Не, тут еще придется подумать… Это дураком надо быть, чтобы вот так, за здорово живешь… Хотя, собственно, почему нет? Плохо ли — полгода ни о чем не думать… Дядька спит, даст он денег или нет — это еще как повезет…
Воровато оглянувшись на входную дверь — он так и не понял, ушла эта сучка Марина или нет, Ярослав пошарил у деда под подушкой — знал где шарить (не один уж раз мысленно представлял себе похожую сцену) — и обнаружил там небольшую связку ключей, а на ней — один, старинный, с какими-то выкрутасами. Ключ был большой, медный — судя по виду, по размерам, именно он-то ему и был нужен. Стараясь двигаться бесшумно, Ярослав подошел к шкафу красного дерева. Собственно, в том, что он собирался сделать, не было, как он уже для себя решил, ничего предосудительного или неправильного. Раз дядька его вдруг позвал — сам, заметьте, позвал, чего не случалось уже очень давно, — значит, решил сделать его наследником. Ну а коли так значит, он, Ярослав, имеет право! Тварь я дрожащая или право имею, хе-хе. Великий был писатель Достоевский, жаль только его Раскольников наркоты не употреблял. От наркоты, брат Родион, сильнее ощущения, страсти глубже! Что тебе там голод, или унижение с оскорблением, или азарт Монте-Карло! В наркоте, особенно в «гере», — все сразу, и ниже, чем от нее, от наркоты, человек ни от чего не падает. Все, он уже сам себе не хозяин, и нету на свете ничего, чего нельзя было бы продать за дозу. «А я, кстати, — убеждал себя Ярослав, вставляя ключ в украшенную медной же пластиной скважину, никого даже убивать и не собираюсь, или, там, продавать… ну в смысле предавать…»
Замок открылся легко, без шума и какой-нибудь музыки — музыки больше всего боялся Ярослав, любили предки везде, где ни попадя, устраивать музыкальные шкатулки.
Ни продавать, ни убивать… Он всего лишь возьмет кое-что из этого заветного шкафа, самую малость. Не, ну в самом деле — не ждать же дядькиной смерти, какого-то там завещания — фу, как это некрасиво — ждать смерти родного человека ради выгоды! Пусть какая-нибудь стервятница вроде воняющей духами Марины этим занимается. А он не будет ждать ничьей смерти… И вообще, чего ждать, если ему надо именно сейчас, а не когда-нибудь? Он и жлобствовать не будет, он возьмет аккуратненько самую, может быть, слабую часть будущего своего наследства: вот этот двухтомничек про птичек, насчет которого все долдонит Димон, — почему не сделать человеку приятное, тем более если он готов заплатить баксами? Даже не так: возьмет один том, а один том пусть у деда будет. И никому не обидно, верно? Так, она? Она. Инглиш. Иллюстрировано Томасом Бьюиком… хоккей! А это что за фигня? Во, блин, да это ж дядькин штамп, вернее сказать, круглая печать: «Проверено Антоном Красновым», и в середине звездочка. Сапер, блин! Проверено — мин нет. Не мог уж себе экслибрис заказать, сэкономил… Не, ну вообще дела наклепал каких-то своих служебных печатей на чужие книги! Ярослав был слегка задет таким легкомысленным дядькиным отношением к его, Ярослава, будущим вещам…
