Рауль Мир-Хайдаров - Седовласый с розой в петлице
За то время, пока Павел Ильич не без профессионального интереса захаживал в "Лотос", он повидал многих посетителей этого заведения. Видел, как вдруг пропадали одни примелькавшиеся лица или даже целые компании, и их место занимали другие, незнакомые Павлу Ильичу, но явно свои , люди в "Лотосе". Как говорится, свято место пусто не бывает. И Павел Ильич как-то мысленно вычислил, куда пропадали, где проводили время те, кто периодически исчезал из "Лотоса". Он был неравнодушен к их судьбе как врач, да и по-человечески ему было их жаль, особенно некоторых, безвольных, но еще не потерявших до конца человеческий облик, из последних сил цеплявшихся за нормальную жизнь.
Как-то профессор обратил внимание на человека средних лет, по прозвищу Инженер, о котором говорили, что он мужик головастый и что некогда вроде был большим начальником. Сейчас, глядя на него, вряд ли можно было предположить, что у него есть постоянная работа, хотя порой казалось, что он чем-то занят, при деле. Об этом свидетельствовал весь его вид: поразительно менялся человек, когда он работал -- это улавливал не только Павел Ильич, но и многие другие посетители "Лотоса". В такие дни вокруг Инженера становилось особенно многолюдно, оживленно, и не только потому, что тогда он был при деньгах, но скорее всего потому, что Инженер увлеченно говорил о своей работе, планах, громко объяснял, какие реформы он проведет на предприятии, где хозяйство совсем запущено. Павел Ильич порадовался, что человек вернулся к нормальной жизни. Порадовался и за других, с загоревшимися глазами глядевших на Инженера, по-хорошему завидовавших ему. Инженер вдруг пропал, и Таргонину подумалось: как прекрасно, что хоть один на его глазах вырвался из винных пут. Но прошло не так уж много времени, и однажды вечером Инженер вдруг тихо, незаметно, как-то бочком, словно чувствуя вину за то, что не оправдал своих и чужих надежд, снова объявился в "Лотосе". Весь его помятый вид красноречиво говорил о том, что он уже давно забыл о работе и планах, ночевал где попало, а последние дни, вероятно, пропадал на рынках и вокзалах. В этом возвращении к стекляшке завсегдатаи "Лотоса" видели крушение надежд Инженера, да и своих тоже. Но и ценили главное -- что и на сей раз ему удалось найти силы, не скатиться на самое дно, привести себя в относительный порядок и вернуться к "Лотосу". Страшный путь, который время от времени проделывал почти каждый из завсегдатаев кафе,-- в этом Таргонин уже не сомневался.
Хотя Павел Ильич жил в Ташкенте уже лет десять, круг его знакомых в городе ограничивался только коллегами по службе. Он и соседей-то по дому знал плохо, потому что свободным временем никогда не располагал. Родись Павел Ильич в Ташкенте, учись здесь же в школе и институте, может быть, и встретил бы у "Лотоса" своих старых знакомых. Незаурядных людей, некогда, видимо, подававших надежды, здесь было немало. Частенько он видел здесь жалкого человечка, бывшего пианиста, который уже в восемнадцать лет концертировал с эстрадным оркестром и на концерты которого ходил любой мало-мальски культурный человек в городе. Какое ему прочили блестящее будущее! А теперь, глядя на него, Павел Ильич при всем желании не мог представить его блестящего прошлого, настолько жалок был этот человек.
Но разве он был такой один? Сколько несостоявшихся талантов, загубленных судеб,-- думать обо всем этом было тяжело и страшно...
В калейдоскопе завсегдатаев Павел Ильич однажды все-таки увидел знакомое лицо. Пять лет назад Таргонин делал этому парню сложнейшую, прямо-таки ювелирную операцию колена. Молодой человек был известным футболистом, кумиром сотен тысяч болельщиков. Павел Ильич тогда поставил его на ноги и даже не отказался сходить на стадион -- посмотреть первую игру парня после операции. Судя по реакции трибун, по возгласам сидевших рядом с профессором болельщиков, играл он замечательно. Таргонин был равнодушен к футболу, никогда не имел желания ни ходить на стадион, ни часами просиживать у телевизора, и потому не мог во всех деталях оценить игру своего пациента. Но два забитых гола произвели впечатление даже на него.
В тот вечер, когда он впервые увидел у стекляшки знаменитого некогда форварда, которого восторженные болельщики и даже местная пресса порой сравнивали с Пеле и Беккенбауэром, Таргонин дома невольно глянул в зеркало, пытаясь определить, сильно ли изменился сам за последние пять лет. Бывший кумир футбольных болельщиков не признал своего спасителя, а взглядами они в тот вечер встретились. Не признал... Бывшему форварду не хватило даже ума слукавить или просто отвести глаза. Это был уже человек конченый. И хотя Павел Ильич встречался со смертью не однажды, впервые, пожалуй, он увидел перед собой живой труп. Этот молодой красавец, некогда отличавшийся богатырским здоровьем и энергией, покорявший сердца многих сотен и тысяч людей своим талантом и филигранной техникой, навел профессора на неожиданное размышление. Во все времена врачи и знахари пытались найти средства омоложения человека, продления его жизни. И хоть человечество достигло на этом тернистом пути каких-то успехов, все же результаты мизерны, и успокаивает лишь то, что надежда все-таки существует. Зато каких грандиозных успехов достиг человек в разрушении своего организма, и без какой бы то ни было помощи науки! Ведь природа одарила этого спортсмена уникальным, совершеннейшим организмом -- прямо-таки эталон человеческого здоровья видел Павел Ильич перед собой всего пять лет назад. Какой подвижностью, быстротой мышления, реакцией, силой, гибкостью, даже внешней красотой обладал некогда этот еще молодой мужчина, медленно тонувший сегодня в вине! И хотя наркология не была специальностью Павла Ильича и сталкивался он с подобными больными по другим поводам, когда пьянство становилось причиной несчастных случаев, Таргонин, проявляя пристальное внимание к завсегдатаям "Лотоса", пытался нащупать конец той ниточки, за которую можно было ухватиться в борьбе за этих людей, ибо вред они наносили не только себе.
Подобные мысли посещали знаменитого хирурга всякий раз, когда он проходил мимо заведения с ярко-красной крышей и причудливым неоновым лотосом, разливавшим вокруг себя ядовито-зеленый свет. Неизвестно, чем бы кончились эти хождения Павла Ильича, если бы вдруг в клинике и в институте одновременно не поползли слухи, что профессора Таргонина видели в обществе забулдыг. Мало того, кто-то из "доброжелателей" анонимно позвонил жене профессора и красочно расписал, в каком обществе ее Павел Ильич пристрастился проводить вечера. И в тот же день она, к ужасу своему, действительно увидела мужа у злополучного кафе.
Напрасно Павел Ильич пытался объяснить жене, что его приводит сюда профессиональный интерес. Жена в слезах твердила: "Ты что, комсомол, профсоюз, милиция, в конце концов, какое тебе до них дело? Ты и так мучаешься с ними, неблагодарными, за операционным столом",-- а сама пристально
вглядывалась в него, не произошло ли с ним чего-то необратимого, хотя как будто и не замечала особого пристрастия мужа к спиртному в последнее время.
Неизвестно, чем бы закончилась эта история для профессора, если бы не внезапный отъезд Павла Ильича с семьей из Ташкента на целых два года.
Дело в том, что за несколько месяцев до своего первого визита в "Лотос" Павел Ильич получил предложение возглавить хирургическое отделение во вновь открывавшемся крупном госпитале в Найроби, построенном в дар Кении советским отделением общества Красного Креста и Полумесяца. Было время поразмыслить, и Таргонин не торопился, потому что не знал -- стоит ли? Он и здесь, в Ташкенте, только-только получил кафедру, и столь долгожданная самостоятельность радовала, начала приносить первые плоды. Да и дети учились в старших классах, не хотелось отрывать их от привычной школы, друзей. Впрочем, и других, менее важных причин оказалось достаточно. Но тут уже проявила неожиданную для нее решительность и энергию жена: в две недели оформили документы, вызвали к внукам в Ташкент бабушку, и Таргонины неожиданно для многих отбыли в Африку.
Там, в Найроби, Павлу Ильичу работы хватало. Временами казалось, что в Ташкенте он просто отдыхал, хотя дома всегда сетовал на отсутствие свободного времени. Он сутками пропадал в госпитале, в первый год у него была там даже персональная палата, где он по сути и жил. О "Лотосе" и его завсегдатаях Павел Ильич скоро забыл -- не до них было, да и повода особого, чтобы вспомнить, не было. Только однажды, когда истекали последние дни контракта и супруги уже потихоньку собирались домой, африканские коллеги пригласили Таргониных на пикник в родную деревню одного из врачей, и там, да и то на миг, всплыл в памяти "Лотос". Пикник удался на славу, и когда вечером, перед возвращением в столицу, совершали большую прогулку в живописных окрестностях деревни, наткнулись на небольшое озерцо, заросшее ярко-лиловыми лотосами. Крупная чаша тугого цветка отбрасывала тень. От легкой бегущей ряби на тяжелой, застоявшейся воде озерца тень, казалось, жила сама по себе, и что-то хищное, паучье увиделось Таргонину в ее изломах.
