Андрей Ильин - Балалайка
Отдать старшого на год мельнику за пуд муки. А на той муке, глядишь, зиму протянем. Отдать, и дело с концом! Одним ртом меньше, одним пудом муки больше. С младшенькими-то попроще. Они как трава растут, тихо, незаметно, сами по себе. Рыбу удят, раков да голубей ловят, тем и сыты. А то к церкви пойдут, корочку выпросят или украдут. Ручки у них маленькие, ловкие, в любую щелку прошмыгнут. А если и поймают мальца, в околоток не потащат. Какой с него спрос? Вожжами поперек спины вытянут да и отпустят.
Никаких забот с младшими.
Считает Ванька, пересчитывает, в затылке пятерней чешет. И так прикинет, и эдак. И тут урежет, и там. Растягивает медный пятак, как резину, хочет им все дыры в хозяйстве прикрыть.
И ведь исхитрился! Купил-таки Ванька через полгода корову. Правда, молока парного мальцам попробовать не пришлось. Молоко Ванька до капли попу сносил за гривенник в месяц. Вьются детишки возле крынки, норовят незаметно руку внутрь запустить да облизать по-быстрому. Ванька на них цыкает, хворостиной гоняет - кышь, проклятые! Стегает по пальцам, как кипятком обожжет. У пацанов глаза слезами набухнут, но вслух не плачут, боятся, что прогонит тятька из сарайки.
- Милая ты моя. Родненькая. Хорошая. Кормилица, - ласкает Ванька корову, в мокрые теплые губы целует, морду гладит.
- Брысь отседа, говнюки! Вот я вас... - орет Ванька на детей. Хворостиной вжик-вжик - куда ни попадя. Только успевай уворачивайся.
Корову ласкает, детей гоняет, а сам по сторонам глядит, прикидывает, куда бы бычка поставить. Очень ему бычок запонадобился. Нет, мала сарайка. Всех не уместишь...
И что вы думаете, купил Ванька вскорости бычка. Совсем добрым хозяином стал. Соседи с Ванькой за ручку здороваются, пристав под козырек берет. Уважают Ваньку. И Ванька себя уважает. Потому что есть за что. И дом у него, и корова, и бычок, и амбар, и денежка медная. Да и то сказать, не с неба благодать свалилась. Вон они, мозоли на ладошках, что копыта у вола, иглой не проткнешь. У других пятка мягче.
Идет Ванька по деревне в новом картузе, и душа у него поет. И, понятное дело, брюхо поет, бурлит под натянутой, как барабан, кожей, булькает, урчит. Почитай, неделю Ванька с семейством одной шелухой картофельной кормится. Но это пустяк, Ванька еще год готов очистки есть, лишь бы человеком себя чувствовать.
Ходит Ванька по пыльной дороге как пава, в лавки заходит, покупать ничего не покупает, но к товару приценивается. Приказчики вкруг него ужами вьются, в глазки заглядывают, пылинки с сюртука сдувают, головами напомаженными вертят, кланяются.
- Ах, какой дорогой покупатель к нам пожаловал! Ах, как мы рады-разрады!
А сами промеж себя думают: ну, куркуль, ну, скряга! Удавится за копейку! Курицын сын! Дать бы ему хорошего леща!
- Чего изволите? Сукна у нас исключительно несносимые. А вид-то, вид-то какой! Или вот топор, извольте взглянуть, кованый, с клеймецом, не топор - бритвица! Хошь дрова коли, хошь щеки скобли!
И от такого обхождения Ванька на седьмом небе. Разве так с ним раньше говорили, с беспортошным-то? Уж как хорошо, слов нет. Просто мед по душе разливается! Спел бы, сплясал бы на радостях, на балалайке тятькиной сыграл бы!
Только вот незадача, не может сыграть Ванька на тятькиной балалайке. Руки у него от работы, от земли, от навоза загрубели, пальцы стали толстые, неуклюжие. Соху, лопату, топор держат, а вот балалайку не могут. Шейка у балалайки махонькая, не ухватить. Струнки тонюсенькие, что паучья паутинка, пальцем не нащупаешь. Начнет Ванька играть - ткнет ногтем раз-другой да все струны пооборвет. Дз-зынь! Отбросит балалайку с досады. Да и дело ли на балалайке тренькать, когда работы невпроворот!
А младший сынок балалайку изломанную поднимет, струнки натянет, ногу на ногу заложит и заведет плясовую. Трень-трень, там, тара-рам, там. Трень-трень... Да складно так, да сладко! Не хуже Ваньки в молодости, а то и лучше. Ноги сами в пляс идут.
Там-та-рам, там-та!..
Только плясать Ванька тоже не может. Не к лицу ему коленца выделывать. А раньше мастак был. Притопнет пяткой, тряхнет кудрями, раскинет руки по сторонам, в круг войдет и ну выкаблучивать, ногами землю лущить. Девки визжат-заходятся, бабы головами качают - ловок чертушка. Ох ловок! Э-эх! Любого переплясать мог. Может, и сейчас бы смог, да нельзя.
Повертит Ванька товар, потрет меж пальцев сукно, проведет ногтем по лезвию топора, вздохнет. Хорош товар, да дорог. Нахлобучит Ванька картуз на голову и айда за порог.
- Милости просим. Приходите еще. Мы завсегда гостям рады, рассыпаются приказчики, сальными глазками по лицу мажут. А как дверца хлопнет, выматерятся вдогонку с досады, под ноги плюнут да каблуком растопчут.
- Ну, скряга. Ну, куркуль! Чтоб ему ни дна ни покрышки!..
Но Ванька этого не слышит и шагает себе дальше, от счастья и довольства лопается. И, честно говоря, идти ему домой не очень чтобы хочется. Что дома - печка стылая, жена нелюбимая да чугунок пустой! Правда, еще бычок, корова да медяки...
Придет Ванька домой, а на дворе, за плетнем, мальцы его по пыли да лопухам катаются, кулаками друг дружку мутузят - только холстина трещит да кровь во все стороны брызжет.
- А ну, цыц! - кричит Ванька.
Да разве его услышишь! Ругаются мальцы, хрипят, головами стукаются, глазищами сверкают. Совсем озверели. Посторонний не суйся - зашибут. Что делать?
Возьмет Ванька дрын потолще, поздоровей и ну кучу наколачивать - по плечам, по спинам, по головам дурным. Куда попадет. Только треск стоит. Заорут пацаны, известное дело тяжела отцова рука. Распадется куча.
- Чего бузите? - спрашивает Ванька, а сам на младшего сына глядит, у которого рубаха в двух местах исполосована. И рубаха, главное дело, почти новая - трех годов еще не носит.
- Мы это, играли, а я монетку нашел. Вот. А они, это, монетку забрать захотели. Зуб мне совсем вышибли... - жалуется младший, на дыру от зуба пальцем показывает и кулаком братьям грозит.
- А чево он врет-та? - ругаются братья. - Чево врет?! Это мы монетку сыскали возле церквы. Это наша монетка. А зуб он сам себе вышиб, когда из-под кур яйца воровал! Мы точно знаем!
- Кто воровал? Я? Да? - ревет, воет младший во всю глотку.
- Где монета-то? - спрашивает Ванька строго. Братья стоят, насупились, исподлобья на отца глядят. Жалко монетку-то.
- А ну, покажьте!
- Вот она. Всего-то полушка, - говорит старший и дает отцу полушку.
Точно - полушка. И цена ей по нынешним временам - горсть леденцов. Смотрит Ванька на денежку, и сыны смотрят. Отдать, что ли, думает Ванька. Пускай ватрушку себе купят, порадуются. Дети, они тоже небось люди. Какой мне навар с полушки? Дом не построишь, скотину не купишь. Одно слово - полушка!
Хочет отдать, да не может. Больше, чем детишек порадовать, охота ему денежку в дом снесть да в сундук положить. Что ей пропадать? Может так статься, что полушка эта его собственная. Терял же он годков пять тому назад точно такую же. Может, ее мальцы и нашли, если, конечно, не украли у зеваки на базаре или не вытряхнули из кармана у пьяного.
Лежит монетка на раскрытой ладони грязная да мятая, а все одно - монетка, не железка какая-нибудь! Вздохнул Ванька, да и закрыл ладонь. Раз - и нету монетки, только и видели ее братья.
- Ты это, поди сюда, - говорит Ванька младшенькому, - поди, поди. Спрошу чего. - И пальцем манит.
Подошел младшенький. Положил ему отец руку на голову, вздохнул тяжко.
- Ты зачем рубаху разорвал? А? Рубаха новая, ее еще пять годов носить можно было. Э-эх, не напасешься на вас!
Берет младшенького за волосья покрепче и ну туда-сюда таскать да вицей по ногам голым стегать. У того только слезы из глаз брызжут.
- Аккуратным надо быть. За вещами смотреть. Отца-мать любить!
- А-а-а! - орет, извивается младшенький. Больно ему и пуще того обидно. Братья били-колотили, и батька бьет-колотит. - А-а! Не надо, тятенька! Больно! Бо-о-ольно! Не буду больше. Тя-а-тенька!
А Ваньке тоже мальца жалко и еще почему-то стыдно, что он полушку у пацанов отобрал. И оттого, что стыдно, он бьет еще сильнее, с оттягом, до крови. И чем сильнее бьет, тем в большую злобу входит.
Братья гогочут:
- Так его, так! Наддай посильнее, чтобы впредь неповадно было!
А младшенький уж кричать перестал - кулем в руке отцовской обвис.
- Я праздников не знаю, глаз не смыкаю, пашу да бороню, каждую копейку берегу. А ты рубахи рвать? У родного тятьки курьи яйца воровать?! Да?! Задавлю-у-у!! - и уж кулаками младшего тычет куда попадет.
Тут и старшие братья примолкли. Забьет тятька сына до смерти за рубаху.
Опомнился Ванька. Бросил мальца на землю, утер вспотевший лоб и в избу пошел. Стал с рук кровь смывать, глядит - полушка. Взять бы ее да зашвырнуть в бурьян, с глаз долой, куда подальше. Но нельзя - рука не поднимается. Пошел сундук отпер, положил вместе с другими денежками. И так подумал:
- А что ж поделать. Как добреньким быть, если сама жизнь зла, словно пес цепной? Сегодня полушку подаришь, завтра наешься от пуза, послезавтра нищим останешься, по миру с протянутой рукой пойдешь. Какой же я хозяин, если для блага своего и детей своих каждую копейку экономить не буду? Это я раньше молодой да глупый был. Думал, счастье за просто так дается. Думал - птички щебечут, солнышко светит, трава растет - вот она, радость! А поголодал, помаялся, похлебал лиха, так понял, что настоящее счастье - это когда все есть. Когда и амбар полон, и погреб, и в сундуках добра несметно. Когда в любую лавку пошел и что хочешь купил. Когда не надо унижаться перед каждым за полушку да за миску супа.
