Доминик Сильвен - Тайна улицы Дезир
Ингрид задала новый вопрос. Он был из другой оперы, но от этого не становился менее интересным. Сегодня утром Максим был в хорошем настроении, и надо было этим пользоваться.
— Ты когда-нибудь был женат?
Как она и ожидала, он широко открыл свои переменчивые глаза и с удивлением посмотрел на нее.
— Извини за бестактность. Но в Америке это обычное дело. Незнакомые люди садятся в автобус и через пять минут начинают обсуждать подробности своих браков, разводов, болезней… Но это ни к чему не обязывает. А кроме того, мы ведь с тобой уже не чужие, и…
— Это вовсе не секрет. Да, я был женат. Однажды.
— Значит, сейчас ты разведен?
— Я вдовец. Ринко умерла.
— Ринко?
— Она была японкой. Мы встретились во время войны за Мальвинские острова. Она приехала в Буэнос-Айрес, чтобы изучать материалы для сценария.
— Она была режиссером?
— Нет, художницей манга.
Через минуту, ничего не поделаешь, балинезийский массаж подошел к концу. Ингрид объявила Максиму об окончании сеанса. В знак благодарности он по-братски похлопал ее по плечу, оделся и взял свою спортивную сумку. Отказался от предложенного кофе. Ему нужно было вернуться в «Красавиц», чтобы помочь Хлое и Хадидже принимать посетителей. Максим целомудренно расцеловал ее в обе щеки, и Ингрид увидела, как он открывает зонт, готовясь выйти на Пассаж-дю-Дезир под потоки воды, низвергавшиеся с небес. Он повернулся к ней, понял, что не удовлетворил ее любопытство, и, повысив голос, потому что дождь неистово барабанил по черной материи, сказал:
— Ринко убили.
— What?![6]
— Она впустила его в свою студию на улице Де-Гар. Она служила нам квартирой. Его не поймали. Это было двенадцать лет назад.
— I'm so sorry, man! So dumb sometimes…[7]
— Перестань, Ингрид. Это тоже не было секретом. Я вожу с собой прах Ринко. Однажды Хадиджа спросила меня, что это такое. И я ей объяснил.
Ингрид очень хотелось продолжить разговор. Спросить, проявила ли Хадиджа сочувствие. Ингрид очень хотелось знать, сумела ли Хадиджа хоть на пару секунд забыть о своей внешности, забота о которой занимала у нее все время между кастингами и прослушиваниями, взять лицо Максима в ладони и сказать ему, насколько… «Именно это я хочу сделать сейчас, сию минуту, — подумала Ингрид, — и не могу. Я могу массировать все тело Максима Дюшана, от корней волос до кончиков пальцев на ногах, но я не могу взять его лицо в ладони, коснуться губами его губ и поцеловать его. Черт!»
Ингрид удовольствовалась тем, что махнула Максиму в ответ. Она смотрела, как он удаляется в направлении улицы Фобур-Сен-Дени и Пассаж-Бради. На расстоянии двух шагов отсюда. А по сути — на расстоянии многих световых лет. Она хотела откровений — она их получила.
Ингрид приготовила себе кофе, включила музыку и устроилась на розовом канапе в приемной. Максим был ее единственным утренним клиентом. Она немного послушала «The Future Sound of London»[8], передачу о потрясающем техно, которое так хорошо гармонировало со звуком дождя и с меланхолией, вдруг накрывшей ее с головой. Однако, выпив кофе, она энергично поднялась и уселась за компьютер. Она решила написать о своем разговоре с Максимом Стиву. Никто не мог поднять моральный дух лучше, чем Стив. Он был одарен способностью сопереживать и умел дать собеседнику почувствовать, что тот в мире не один со своими маленькими проблемами. После 11 сентября Ингрид испытывала постоянную внутреннюю тревогу, и только переписка с другом из Майами помогала ей держать удар.
Прошло уже два года с тех пор, как Ингрид приехала во Францию. Эта американская искательница приключений, учившаяся балинезийскому массажу на Бали, тайскому — в Бангкоке, технике «шиацу» — в Токио и имевшая знакомых повсюду: от Сиднея до Соло, от Кох-Самуи до Гонконга, от Луанг-Прабанга до Манилы и от Ванкувера до Нью-Йорка, — решила обосноваться в Париже. В городе, где у нее были лишь знакомые вместо друзей и лишь надежды вместо любви. Ее товарищей судьба разбросала по свету, и она общалась с ними по электронной почте, практически не давая своему компьютеру отдыха.
Париж… Он слишком красив, чтобы досконально изучить его за месяц. В этом городе сладость жизни — не просто банальная фраза, что бы ни говорили местные жители, потрясающие скупердяи и ворчуны, в большинстве своем неспособные оценить выпавшее им счастье жить в одном из прекраснейших городов планеты.
Случаю было угодно, чтобы она поселилась на Пассаж-дю-Дезир. Стив счел это замечательным. Радость омрачало лишь то, что в том же доме жила Хадиджа. Ирония судьбы. «Над тобой живет другая, соперница, которая ходит у тебя по голове и топчет твое сердце. Это извращение», — писал Стив. Он часто произносил и писал слова типа «извращенный» и «извращение», но это не имело значения. Стив был умным и интересным юношей.
Хадиджа жила вместе со своими подругами — Хлоей и Ванессой. Толстушка Хлоя была второй официанткой у Максима. Ванесса, блондинка со всегда серьезным лицом, работала в приюте для беспризорных детей. Ингрид предпочла бы быть единственной знакомой Максима, живущей на Пассаж-дю-Дезир[9]. Прелестная метафора. Одновременно поэтическая и ясная. Но… метафоры принадлежат нам не больше чем все остальное.
Отправив письмо Стиву, Ингрид пошла гулять по Парижу. Прогулки всегда околдовывали ее. Она могла ходить часами, даже под дождем и в холод, который с каждым днем все прочнее воцарялся в Париже. Сейчас мокрый асфальт тротуаров почти все время был серо-черным и мрачно поблескивал мелкими вкраплениями кварца. А в кварталах, прилегавших к паркам и обсаженным деревьями аллеям, антрацит улиц тысячей золотых пятен обрамляли опавшие листья. Больше всего Ингрид нравилась мягкая геометрия кленовых листьев, то, как гармонично они рассыпались, словно подвластные теории хаоса, прекрасному организованному беспорядку. А сердитое небо порой одним махом разрывало все свои свинцовые тучи и открывало голубой просвет. Фасады домов сразу становились из серых светлыми, и город, освобожденный от большей части своих жителей, в это время года предпочитавших автомобиль пешим прогулкам, пел от радости.
Париж знал цену воскресеньям.
3
Чье-то тело на ней. Чьи-то руки на ее горле. Ни единого шанса. Слишком много силы. В ней заговорил зверь. Зверь, потный от страха. «Никогда не думала, что я так хочу жить! Если бы я знала, что я хочу…»
Ее голова была повернута к этажерке.
Там была эта книга.
Она видела только эту книгу.
Ганс Христиан Андерсен… я часами слушала… мама мне расска…
Минутное озарение и последняя фраза сказки, пришедшая из детства.
И никто не знал, какие чудеса она видела… среди какой красоты они… вместе с бабушкой встретили…
Хлоя Гардель и Хадиджа Юнис вернулись в свою квартиру на Пассаж-дю-Дезир около четырех. Обычно Хадиджа задерживалась у Максима после работы, особенно по воскресеньям. Но на этот раз у нее был назначен кастинг, который она не хотела пропускать. Она собиралась привести себя в порядок и пойти попытать счастья. Войдя в квартиру, Хадиджа сразу отправилась в душ, поэтому тело нашла Хлоя. Она уже приготовилась уйти к себе и поиграть наконец на виолончели, когда заметила, что дверь комнаты Ванессы приоткрыта.
Девушка, одетая в пижаму, лежала вытянувшись на своей кровати. Хлоя решила, что ее подруга грезит, спит с открытыми глазами, повернув голову к этажеркам, заваленным книгами и мягкими игрушками. Хлоя подошла поближе и, увидев застывший взгляд Ванессы, почувствовала, как у нее перехватывает дыхание. Она заметила красные следы на очень белой шее и лишь тогда осознала, что ее носки совершенно промокли. Она стояла в луже крови. Мысль о том, что убийца может все еще находиться в квартире, просто не пришла ей в голову. Ее мозг перестал фиксировать время, желудок превратился в горячий вулкан, ее начало рвать.
Краем левого глаза она заметила какой-то непривычный большой предмет, и это наконец вернуло ее к реальности. Она повернула голову и на желтом кресле увидела большой серый мешок с застежкой-молнией.
А между тем Хадиджа, успевшая надеть полиэтиленовую шапочку и пеньюар, пыталась понять, почему в ее ванне в сугробе пены лежит пылесос. И тут она увидела, как Хлоя Гардель открывает дверь ванной. Бледная и ошарашенная, она держала в руках открытый мешок с пачками банкнот, которые переливались через край, словно бесконечная волна. Несмотря на странный вид подруги, Хадиджа не могла сдержать улыбки. Она никогда в жизни не видела столько денег.
4
Лейтенант Жером Бартельми люто ненавидел своего нового начальника, комиссара Жан-Паскаля Груссе. В этом человеке его раздражало все, вплоть до имени. Он всегда находил двойные имена несуразными, особенно, если в начале шел Жан. Первое всегда портило второе, и наоборот. Официально коллеги назначали комиссара на заседании офицеров полиции, но большинство пошло туда только из угодливости. Ужасно боявшийся любых нововведений Груссе обладал тщательно ухоженной густой бородой, седой шевелюрой ровно той длины, которая предписывалась инструкцией, трубкой и невыветривающимся запахом табака. Он решительно засовывал трубку в рот, когда не мог найти достаточно веских аргументов.
