Джеймс Баллард - Автокатастрофа
Я обеими руками вцепился в руль, стараясь сидеть спокойно. Мою грудь, едва позволяя пробиться дыханию, сотрясала непрерывная дрожь. Сильная рука полицейского держала меня за плечо. Второй полицейский положил свою плоскую шапочку на капот моего автомобиля возле мертвеца и начал возиться с дверью. Лобовой удар смял переднюю часть пассажирского салона, заклинив дверные замки.
В салон протиснул руку санитар скорой помощи и разрезал мой правый рукав. Молодой человек в темной униформе вытащил мою руку через окно. Когда тонкая игла впилась в руку, я подумал, был ли этот врач, казавшийся не более чем слишком крупным ребенком, достаточно взрослым, чтобы профессиональную квалификацию.
До больницы меня сопровождала тревожная эйфория. Я вырвал на рулевое колесо, пытаясь пробиться сквозь серию полусознательных неприятных фантазий. Два пожарника срезали дверь с петель. Уронив ее на дорогу, они уставились на меня, как ассистенты раненого тореадора. Даже мельчайшие их движения казались схематическими, руки тянулись ко мне в последовательности кодированных жестов. Если бы один из них расстегнул грубые полотняные брюки, обнажая половые органы, и втиснул свой пенис в окровавленную щель моей подмышки, то даже это чудовищное действие было бы приемлемым в условиях стилизации насилия и освобождения. Я ждал, чтобы кто-нибудь приободрил меня, сидящего гам, облаченного в кровь другого человека, пока моча его молодой вдовы радужно переливалась под ногами моих спасителей. Следуя этой кошмарной логике, пожарники, бегущие к пылающим останкам разбитых авиалайнеров, могли бы писать неприличные или юмористические лозунги пеной своих огнетушителей на опаленном бетоне, палачи могли бы одевать своих жертв в гротескные костюмы. Взамен жертвы могли бы стилизовать вход в мир иной, иронически целуя приклады орудий своих палачей, оскверняя воображаемые знамена. Хирурги небрежно черкали бы себя скальпелем, прежде чем сделать первый надрез, жены небрежно бормотали бы имена своих любовников в момент оргазма их мужей, шлюха, облизывая пенис клиента, могла бы без обиды откусить маленький кусочек ткани с кончика его головки. Так же больно укусила меня как-то усталая проститутка, раздраженная моей неуверенной эрекцией. Мое поведение во время переживаемых тогда ощущений напоминает мне схематические жесты санитаров скорой помощи и работников бензозаправочных станций каждого со своим набором типичных или индивидуальных движений.
Позже я узнал, что Воан коллекционирует в своих фотоальбомах гримасы сиделок. Их темная кожа отражала весь тайный эротизм, возбуждаемый в них Воаном. Их пациенты умирали между двумя мягкими шагами их резиновых подошв, когда контуры их бедер соприкасались, смещаясь в дверях палаты.
Полицейские вынули меня из машины и уложили на носилки. Наконец я почувствовал себя оторванным от реальности этой аварии. Я попытался сесть на носилках и снял одеяло с ног. Молодой врач толкнул меня обратно, ударив в грудь ладонью. Удивленный его раздражением, я послушно лег на спину.
Покрытое тело мертвеца подняли с капота моей машины. Сидя, как обезумевшая мадонна, в дверях другой кареты скорой помощи, его жена бездумно глядела на вечерний поток машин. Рана на правой щеке медленно л формировала ее лицо - это поврежденные ткани напитывались собственной кровью. Я уже осознал, что сцепившиеся радиаторные решетки наших автомобилей сложились в модель неизбежного и извращенного союза между нами. Я уставился на очертания ее бедер. На сером одеяле над ними возвышалась изящная дюна, хранительница прекрасного сокровища - ее лобка. Это опрятное возвышение и нетронутая сексуальность столь интеллигентной женщины затмили собой трагические события вечера.
Резкие голубые огни полицейских машин вертелись в моем мозгу все три недели, пока я лежал в пустой палате больницы скорой помощи возле Лондонского аэропорта. В этих спокойных местах, отведенных под рынки подержанных автомобилей, водные резервуары и тюремные комплексы, окруженных автострадами, обслуживающими Лондонский аэропорт, я начал оправляться от аварии. Две палаты по двадцать четыре койки - максимальное число предполагаемых выживших были постоянно зарезервированы для возможных жертв авиакатастрофы. Одну из них и занимали пострадавшие в аварии.
Не вся кровь, покрывавшая меня, принадлежала убитому мной человеку. Доктор-азиат в больнице скорой помощи обнаружил, что обе мои коленные чашечки перебиты о приборную панель. Длинные спицы боли тянулись по внутренней стороне бедер в пах, словно по венам моих ног протягивали тонкие стальные катетеры.
Через три дня после первой операции на колене я подхватил какую-то незначительную больничную инфекцию. Я лежал в пустой палате, занимая койку, по праву принадлежавшую жертве авиакатастрофы, и беспорядочно думал о ранах и болях, которые она должна была бы испытывать. Пустые кровати вокруг меня помнили сотни историй столкновений и невосполнимых утрат, говорили о ранах на языке авиационных и автомобильных катастроф. Две медсестры двигались по палате, поправляя постели и наушники над кроватями. Эти подвижные девушки правили службу в соборе невидимых травм, их расцветающая сексуальность царила над ужаснейшими повреждениями лиц и половых органов.
Они поправляли повязки на моих ногах, а я слушал, как из Лондонского аэропорта взлетают самолеты. Геометрия этих сложных машин для пыток, казалось, имела какое-то отношение к округлостям и очертаниям тел этих девушек. Кто будет следующим обитателем этой кровати? Какая-нибудь банковская кассирша средних лет, направлявшаяся на Балеарские острова, с играющим в голове джином и лоном, увлажненным от близости сидящего рядом с ней уставшего от жизни вдовца? После аварии на взлете в Лондонском аэропорту ее тело будет на долгие годы отмечено ударившей ей в живот ручкой сиденья. Каждый раз, выскальзывая в уборную в провинциальном ресторане, когда ослабевший пузырь будет взывать к изношенному мочеиспускательному каналу, во время каждого полового акта со своим страдающим простатитом мужем она будет вспоминать несколько сладостных секунд перед катастрофой. Ее воображаемая супружеская неверность навсегда отпечатается в этих травмах.
Задумывалась ли когда-нибудь моя жена, каждый вечер посещая палату, какое эротическое приключение привело меня на эстакаду Западного проспекта? Когда она сидела около меня, производя своими проницательными глазами инвентаризацию анатомических частей моего тела, еще оставшихся в ее распоряжении, я был уверен, что она читала в шрамах на моих ногах и груди ответ на свой невысказанный вопрос.
Вокруг меня сновали санитарки, исполняя свою причиняющую боль работу. Когда они сменяли дренажные трубки на моих коленях, я пытался не вырвать вводимое мне достаточно сильное болеутоляющее. Оно не ослабляло моих страданий. Только крутой нрав санитарок помогал мне совладать с собой.
Врач, молодой блондин с огрубевшим лицом, осмотрел травмы на моей груди. В нижней части грудной клетки, там, где работающий мотор вытолкнул в салон клаксон, кожа была изодрана. Мою грудь украшал полукруглый синяк - мраморная радуга от соска к соску. В течение следующей недели эта радуга прошла через последовательность оттенков, напоминая цветовой спектр образцов автомобильных лаков. Глядя на себя, я понял, что по узору моих повреждений автоконструктор мог бы точно определить марку и год выпуска моей машины. Очертания руля запечатлелись на груди, приборная панель отпечаталась на коленях и берцовых костях. Импульс столкновения между мной и интерьером салона автомобиля был закодирован в этих ранах, как очертания женского тела оставляют след на теле партнера в течение нескольких часов после полового акта.
На четвертый день без очевидной причины мне перестали вводить болеутоляющее. Меня все утро рвало в эмалированную посудину, которую держала перед моим лицом медсестра. Она смотрела на меня добродушным, но неподвижным взглядом. Я прижимался щекой к холодной кромке почкообразной посудины. Ее гладкую поверхность пересекала маленькая жилка крови какого-то безымянного предыдущего больного.
Когда меня рвало, я прислонялся лбом к сильному бедру медсестры. Возле моего покрытого синяками рта ее уставшие пальцы странно контрастировали с юной кожей. Я заметил, что думаю о ее половых губах. Когда она в последний раз мыла эту влажную ложбинку? По мере моего выздоровления подобные вопросы все чаще овладевали мной во время бесед с врачами и медсестрами. Когда они в последний раз ополаскивали половые органы? Оставались ли на их задних проходах частички фекалий? Пропитывал ли их белье аромат прелюбодеяния, когда они ехали из больницы домой? Сочетались ли браком следы спермы и вагинальной слизи на их руках с выплеснувшимся в нежданной автокатастрофе охладителем для мотора? Пока несколько нитей зеленой рвотной массы сочились в посудину, я ощущал теплые контуры бедра девушки. Шов на ее льняном полосатом платье разошелся был зашит несколькими стежками черных хлопчатобумажных ниток. Я заметил змеевидные следы поноса на округлой поверхности ее левой ягодицы. Их спиральные очертания казались столь же деспотичными и значащими, сколь повреждения моих ног и груди.
