Фредерик Дар - Грузовой лифт
В комнате стояли кожаный диван, одно кресло, бар на колесиках и низкий столик с проигрывателем.
— Присаживайтесь, выпейте что-нибудь, я пойду уложу Люсьенну.
Это займет всего несколько минут, — предложила она. И вдруг:
— А вы любите Вагнера?
Она включила проигрыватель, настроила и только потом взяла из моих рук ребенка. Казалось, она ждала чего-то.
— Так что вы хотели бы выпить? — спросила она.
— Это зависит от того, что вы можете мне предложить, — пошутил я.
В первый раз после знакомства с ней я не производил впечатление голодного волка.
— О! Есть всего понемногу: коньяк, виски, шерри…
— Тогда я выпью коньяку.
Вся внимание, она приблизилась ко мне. Почему ей так хотелось, чтобы я выпил чего-нибудь? Я не люблю обслуживать себя, эту плохую привычку я приобрел, живя с мамой. Дома она всегда всех, обслуживала, а когда у нас бывали гости, с решительным видом ухаживала за каждым.
— Коньяк слева, в толстой бутылке…
Я взял бутылку и перевернул пузатую рюмку, которая стояла ножкой кверху на белой салфетке. Я плеснул себе немного коньяку.
Она улыбнулась мне.
— Вы извините?
— Конечно, пожалуйста.
Она вышла и закрыла за собой дверь. Я расстегнул пуговицы на пальто и для приличия сделал несколько шагов по комнате, потом к елке и стал ее рассматривать. Какой странный вечер. Я не знал, куда меня заведет это приключение, но в том, что это было приключение, я был уверен.
Когда я сунул руку в карман, пальцы нащупали картонную коробку, мою сегодняшнюю новогоднюю покупку. И тогда у меня появилась хорошая идея — повесить на елку серебряную клетку с желто-голубой птичкой. Я был счастлив! Господь благоволил ко мне в эту рождественскую ночь. Да, одно то, что я распаковал коробку и повесил на ветку вещицу, купленную на новогоднем базаре, доставило мне истинное удовольствие. Я отошел от елки на несколько шагов и стал рассматривать игрушку. Если бы даже я сделал ее собственными руками, я не испытал бы большей гордости.
Она раскачивалась, осыпая серебряную пыль, словно танцуя на конце ветки. И птица тоже раскачивалась на качелях внутри клетки. Это на свое детство смотрел я с нескрываемым восхищением.
Я смял картонную коробку и сунул в карман. Мой подарок рождественской елке должен был оставаться тайной. Пусть будет некий оттенок сюрреализма. Может статься, что хозяйка и ее дочь не заметят клетки, а может обнаружат и начнут теряться в догадках. Бросив пальто на диван, я взял в руки рюмку с коньяком. Очень долго я не пил коньяк, а этот был отменного качества. После первого же глотка я почувствовал эйфорию. Глоток счастья, а что?
Хозяйка вернулась четверть часа спустя. Меня удивило, что она по-прежнему в каракулевом манто. Она поймала мой взгляд, и, кажется, поняла его.
— Бедная крошка, ей так хотелось спать, — объяснила она, раздеваясь.
Затем она подошла к бару на колесиках.
— Ну, посмотрим, что бы мне выпить? Каунтро или шерри?
Из-за музыки ей приходилось повышать голос. Я смотрел на нее с восхищением, мне нравились ее грация и непринужденность. Ее движения, простые и выразительные, не были нисколько наигранными. Наблюдать, как она передвигается по комнате, наливает себе в стакан шерри, поднимает его как бы с молчаливым тостом, смачивает губы рубиновой жидкостью, мне было интереснее, чем смотреть самый лучший спектакль.
У меня горели плечи от того, что я долго нес ребенка, я опустил руки, чтобы немного расслабиться. Она подошла к проигрывателю и уменьшила звук.
— Вы живете в этом квартале?
— Да, мадам. Но шесть лет назад я уехал отсюда и только сегодня после обеда вернулся.
— Это очень трогательно, особенно в рождественский вечер.
У нее был спокойный голос, слегка глухой. Голос, который прекрасно подходил к ее размеренным жестам.
— Вы специально вернулись на Рождество?
— Нет, так получилось.
— Вы были далеко?
— Далеко… да.
Диск кончился. Она выключила проигрыватель, и воцарилась тишина. Чувствуя, что я недоговариваю, она опасалась меня спрашивать. И все же мне хотелось, чтобы она задавала вопросы. Я был согласен говорить при условии что кто-то возьмет на себя инициативу, меня нужно подтолкнуть.
— Может быть, вас ждут?
— Нет, мадам. Я одинок, так же, как и вы. Вы ведь это почувствовали?
Она отвела взгляд.
— Это правда.
Затем после небольшого раздумья:
— Я хотела бы…
— Что вы хотели?
— Я бы хотела развеять ту двусмысленность… которая могла появиться… из-за моего поведения…
Ей было тяжело объясняться и, казалось, ужасно неловко.
— Какая двусмысленность?
— Если какой-нибудь господин садится в кинотеатре рядом с женщиной и берет руку дамы, то он может вообразить, что ему досталась легкая добыча.
Я покачал головой.
— Мне было нелегко взять вашу руку, как и вам позволить это.
Она сделала небольшой деликатный глоток шерри.
— Я думаю, вы не поверите мне, но подобное происходит со мной впервые.
— Почему бы мне не поверить вам, особенно в эту рождественскую ночь?
Она улыбнулась мне удивительно нежной улыбкой.
— Спасибо. Мне было приятно, что вы взяли меня за руку… Мне было так тоскливо:
— И мне тоже. Еще как!
— Хотите, расскажите мне.
— О! Моя драма совершенно личная. Один раз рассказанная, она потеряет свою остроту и таинственность. Понимаете?
— И все же попробуйте.
— Семь лет назад, когда я только получил диплом инженера и нашел прекрасное место, со мной случилось несчастье.
— Какое?
— Я влюбился.
— Но это могло быть и большим счастьем, не так ли?
— Тогда и я так думал. И действительно, поначалу оно так и было. Только она была замужем, и ее муж был моим патроном… Мы убежали. Я все бросил — свою старую мать, которая надрывалась, чтобы я имел возможность получить образование, свое положение — все.
— А что произошло потом?
В течение долгих лет я ни с кем не говорил об Анне. Картины, казалось, навсегда вычеркнутые из памяти, вставали передо мной: я видел Анну в нашей кровати в гостинице, одна грудь ее обнажилась из-под съехавшей с плеча ночной рубашки. Анну на берегу моря с развевающимися на ветру волосами. Анна смеющаяся!
Анна плачущая! Анна мертвая!
— Она умерла!
— О! Это, должно быть, ужасно.
— Ужасно. После этого я… уехал.
— Я понимаю вас.
— В мое отсутствие умерла мать. Сейчас мир для меня превратился в кладбище без крестов. Он полон могил и призраков.
Сегодня я вернулся в этот разграбленный мир. Я отыскал нашу маленькую квартирку в двух шагах отсюда. Вместо рождественской елки там была самшитовая веточка в стакане с высохшей святой водой. Я не мог этого выдержать и ушел. Я встретил вас в ресторане, Для меня вы олицетворяете жизнь.
— Это прекрасно, то, что вы говорите.
Я протянул ей руку, и она вложила в нее свою. Это было уже не боязливое пожатие, как там, в темноте кинотеатра, не тайное прикосновение или украденная ласка, а искренний жест солидарности двух существ.
— Расскажите мне о себе, раз уж мы говорим…
— Я представляю другую сторону.
— То есть?
— Сторону того господина, у которого вы отобрали жену.
Она замолчала. Я хотел узнать, но боялся торопить ее.
Некоторое время она смотрела на мою руку. Мне было стыдно, потому что мои руки уже не выглядели руками интеллектуала.
— Для меня тоже все началось семь лет назад. Я училась в Академии художеств, хотела стать художником-декоратором в кино.
Я встретила человека, который должен был стать моим мужем. Он был очень красивым, богатым, и у него был автомобиль, который производил на меня большое впечатление. Сегодня девушки часто выходят замуж за автомобиль, это болезнь века!
Мне казалось, что на его «ягуаре» мы въедем в рай. Когда он предложил мне выйти за него замуж, я не просто сказала, я закричала «да»! Его родители были против, потому что я небогата.
Мой отец — в прошлом офицер, и когда Драве узнали, что на свадьбу он придет в форме, они уступили: «Полковник на свадьбе — это всегда очень прилично».
Она опять замолчала, словно в ожидании воспоминаний. Тогда на меня снова нашло, как там, в кинотеатре: мне захотелось сказать ей, что я люблю ее.
— Раз уж сегодня Рождество, я могу сказать вам, что люблю вас?
— Да! Конечно, можете. Можете! Мне так давно не говорили этих слов.
— Продолжайте.
— Моя история вам интересна?
— Это не история.
— Да, — прошептала она. — Это даже не история. Так вот, я вышла замуж за этого человека. Родители построили ему маленький переплетный заводик. Родилась Люсьенна…
— Для вас это тоже могло быть счастьем, разве не так?
— Могло быть, только в жизни всегда случается что-то, что все разрушает. Вы полюбили жену своего патрона.
— А вы?
— Случилось так, что Люсьенна родилась через шесть месяцев после нашей свадьбы и семь — после моей первой встречи с Жеромом. Это был самый прекрасный ребенок, когда-либо родившийся, не похожий на остальных. Словно инкубаторский… — добавила она с горьким юмором.
