Фредерик Дар - И заплакал палач…
Я невольно опустил палитру.
— Вы! Но как…
Она еще была бледна. Кода оставалась такой же гладкой, но цвет ее изменился, как бывает с тканью, слишком долго пролежавшей в сундуке.
— Это тот старик в рубашке… Он показал мне, где вы…
— Вы говорите по-испански?
— Нет… Но он… он понял, что я хотела видеть вас…
Глупо, конечно, но мне ее слова были приятны. От того, что ей нужно было увидеться со мной, сердце мое наполнилось огромной радостью.
— Вы хорошо себя чувствуете?
— Да… Только… есть хочется.
— Пойдемте, накормлю вас.
Я сложил тюбики и кисти в ящик.
— Вы художник?
— Да…
Мне хотелось задать ей кучу вопросов, проверить, не вернулась ли к ней память. Но я не посмел.
— У вас талант, — прошептала она.
Взгляд ее был устремлен на полотно.
— Вы так думаете?
— Да… Такой голубой цвет…
Это замечание меня поразило. Я схватил ее за плечи и заглянул в глаза.
— Кто вы? — выдохнул я.
На ясный взгляд набежала легкая тень.
— Не знаю… Вы уверены, что мы в Испании?
— А вы сами этого еще не поняли?
— Поняла…
Она взглянула наверх. Там виднелось длинное белое строение «Каса Патрисио» с зелеными ставнями и большим красным пятном рекламы «Кока-колы».
— Красиво, правда?
— Да.
— В Испании… Я всегда мечтала туда попасть…
Это у нее получилось как бы само собой. Я взял ее за руку.
— Значит, вы вспомнили?
— Нет, почему вы решили?
— Но ведь вы же сказали, что всегда мечтали попасть в Испанию.
Казалось, она изучает что-то в глубине себя самой.
— Нет, ничего не помню. Просто чувствую, что всегда мечтала увидеть Испанию, и все… Я чувствую это, понимаю это, когда смотрю вокруг.
Я вытащил мольберт из влажного песка. Приходилось держать его на вытянутой руке, чтобы не испортить свежую картину. Другой рукой я поддерживал за талию… неизвестную… помогая ей пройти по пляжу.
4
Она ела с аппетитом, даже к какой-то жадностью, что при ее обычной сдержанности выглядело довольно странно.
Должно быть, она здорово проголодалась… Этот скрипичный футляр никак не выходил у меня из головы. И вправду удивительно: молодая девушка болтается ночью по испанским дорогам и вместо багажа таскает за собой скрипку. Может, она скрипачка и приехала на сезон поиграть в Коста-Брава? Или ее уволили, и она решилась на отчаянный шаг?
— Откуда вы?
Вопрос прозвучал неожиданно. Я нарочно спросил будто мимоходом, во время еды, в надежде таким образом оживить ее воспоминания.
И она тотчас же ответила, тоже с полным ртом:
— Я из…
Но запнулась. Даже чуть отпрянула, как будто ее ударили кулаком по лицу. И быстро проглотила кусок бутерброда, который мешал говорить.
— Это ужасно, — вздохнула моя безымянная гостья. — Забыла… Все как в тумане… В пелене…
На кончиках длинных ресниц появились две слезинки; я смотрел, как они скатываются по щекам, и мучился от того, что ничего не мог поделать.
Я тихо прошептал:
— Ну, не плачьте, я же с вами…
Довольно самонадеянное, конечно, заявление, однако ничем другим подбодрить ее я был не в силах. Она снова принялась за еду, уставившись на свою чашку кофе, вокруг которой, как звездочки, масляно поблескивали маленькие тартинки.
Я грустно посмотрел на нее. Судя по одежде, она была из средних слоев, по крайней мере, из небогатой семьи. Юбку и кофточку, наверное, купила на распродаже в каком-нибудь большом магазине. Надо бы взглянуть на ярлыки… Может, хоть это наведет на какой-нибудь след.
— Можно? — я отогнул воротничок блузки.
Она сидела покорно, безучастно, как больная. Под воротничком был пришит квадратик ткани с надписью: «Магазин «Феврие», Сен-Жермен-ан-Лэ, департамент Сена и Уаза».
— Вы бывали в Сен-Жермене?
Она не услышала вопроса. Думала о чем-то своем и жевала.
— Скажите: Сен-Жермен-ан-Лэ… Ничего не припоминаете?
Короткое «нет» скользнуло вниз, как нож гильотины. Я не стал настаивать.
* * *Наконец она закончила свой плотный завтрак, и ныряльщица Пилар провела ее к туалету. Техеро явился убирать со стола. Указав на пустой стул незнакомки, он затем покрутил пальцем у виска.
— Loca![7]
Я пожал плечами.
Остальные постояльцы посматривали на меня с явным неодобрением. Не знаю, что уж они там себе вообразили, но мое поведение явно не соответствовало местным строгим нравам.
Как все они меня раздражали! Даже сеньора Родригес, и та дулась! А ведь сама тоже не могла похвастать расположением этого общества, потому что каждое воскресенье к ней приезжали мужчины, и всегда разные!
Я вышел из столовой. Мамаша Патрисио, как обычно, готовила к обеду рыбу. На этот раз она даже не ответила на мою улыбку… А дурачок Пабло, когда я проходил мимо, низко опустил глаза.
Боже милостивый! Ну что они себе думают?! Будто я для своего удовольствия стараюсь задавить женщину, чтобы она потом потеряла память и оказалась в моей власти?
Весь кипя от бешенства, я вывел машину из тростникового загончика и закурил испанскую сигарету с горьковатым привкусом горелой травы, ожидая, когда раненая наконец закончит свой туалет.
Вот она появилась под палящим солнцем. Я увидел светлые волосы, собранные на затылке и блестящую, будто совсем новую кожу и остолбенел. Захотелось остановить ее и немедленно начать писать портрет этой изумительной девушки.
Я погудел, привлекая ее внимание. Она козырьком приставила ко лбу перебинтованную руку и заметила меня… Я открыл дверцу.
— Садитесь…
— А куда мы поедем?
— В Барселону.
Упавшим голосом она повторила:
— Барселона.
Мне показалось, что она все еще до конца не верит, что мы в Испании.
— Попробуем немного прояснить ваш случай…
— А как?
— Поставим в известность французское консульство и испанскую полицию… Не свалились же вы, черт побери, с неба! А даже если и так, то при этом все равно кто-нибудь да присутствовал!
Она виновато улыбнулась, и от этой улыбки мне стало еще хуже, чем от ее слез.
— Правда, странно, что со мной произошло?
— Нечасто, конечно, такое случается, но все-таки подобные случаи бывали, и не раз…
Машина запрыгала по ухабистой дороге, что вела через сосновый бор к шоссе. Мы медленно продвигались вперед, поднимая за собой целые столбы желтой пыли. Даже цвет машины изменился. Теперь она больше походила на раскрашенный для маскировки бронетранспортер. Пыль забивалась в глаза, в горло, вызывая кашель. Наконец мы выбрались на асфальт.
Деревья по обеим сторонам дороги были все в цветах, повсюду щебетали птицы. Мимо нас то и дело с диким лязгом проезжали какие-то древние удивительные автомобили.
— Красиво тут, — заметила моя жертва.
Она с интересом глядела вокруг, жадно вбирая в себя новую, такую необычную для нее жизнь.
А я подумал, что, возможно, в это самое время в тысяче двухстах километров отсюда, в Сен-Жермен-ан-Лэ кто-то вспоминал об этой женщине.
Я взглянул на нее. Солнце озарило одну сторону ее лица, вычертив точеный профиль. Если она и сейчас так хороша, то какой красавицей будет, когда все образуется!
— Мне хочется написать ваш портрет.
Она повернула в мою сторону задумчивое лицо.
— Зачем?
— Но у вас такая интересная внешность…
Казалось, она очень удивилась.
— Да, да! Ваше лицо должно вдохновлять всех артистов… Можно нарисовать его, написать о нем или сыграть… Не знаю, понятно ли вам, о чем я говорю…
— Я поняла, что вы хотите сказать, но не могу поверить, чтобы мое лицо…
— Но ведь это так и есть…
По дороге попался свинарник: от отвратительного запаха горячего навоза чуть не стошнило… Потом появилась развилка: ответвление дороги вело к барселонскому аэропорту. Я инстинктивно кинул взгляд на другое шоссе, стараясь отыскать обломки скрипичного футляра. Нет, ничего не было видно. На дорогах ведь все так быстро меняется! С тех пор, как случилось происшествие, здесь побывало много людей. Первые прохожие, наверное, подобрали обломки инструмента, а потом автомобили окончательно раздавили колесами то, что оставалось от него.
Мы доехали до плаза де Эспанья. Мусорщики как раз заполняли запряженные осликами тележки и поливали тротуары. В этом уголке большого города приятно запахло влагой.
На перекрестке полицейский в белой форме и каске, словно автомат, регулировал движение.
Я подъехал и остановился.
— Вы говорите по-французски?
— No.
— Do you speak english?
— Yes.
Позади отчаянно зазвенел кремовый трамвай. Полицейский сделал ему знак подождать. Я спросил, как проехать к консульству Франции, и он указал дорогу.
