Анна Данилова - Мишень для темного ангела
И я успокоилась. Просто неприятно было бы узнать, что тебе морочат голову, врут в лицо. Мне даже дышать стало легче после того, как я узнала, что Эльвира была со мной честна.
Итак, я выяснила, что богатство Эльвиры досталось ей от мужа и что мне, человеку бездомному, необразованному (курсы швей-мотористок не в счет), надо сделать все возможное, чтобы как можно дольше задержаться при ней, расположить ее к себе, постараться сделать все, чтобы стать ей близким человеком. Чтобы в конечном итоге она позаботилась обо мне, и я на старости лет не оказалась выброшена на улицу. И если поначалу я прислуживала ей как бы через силу, наступая на горло собственной гордости, раздражалась всякий раз, когда мне делали замечание или допускали грубоватый тон, то потом мы с Эльвирой как-то притерлись друг к другу.
В самолете я только и думала, что о появлении возможных наследников. Представляла себе, как вернусь обратно в Москву и увижу целую свору алчных и совершенно чужих людей, которые будут вести себя как хозяева в квартире, повсюду совать свой нос, трогать вещи, ну а потом всем скопом отправятся в Лазаревское – присваивать все нажитое покойной…
О завещании я ничего не знала. Уверена, что и Эльвира тоже не успела распорядиться своим имуществом. И что же теперь будет, если вдруг и наследников не окажется? Кому отойдет квартира на Патриарших? Или дом в Лазаревском? Государству, что ли? Уж лучше бы она тогда оставила все Саше. У него все-таки дети…
А что делать мне? Где жить? Деньги-то у меня на первое время есть. Можно квартиру снять и устроиться в какую-нибудь приличную семью домработницей. Или купить недорогой домик где-нибудь в Подмосковье? Недорогой… Не получится. Всех моих денег на дом не хватит.
Значит, надо действовать. Забрать, пока не поздно, все драгоценности и наличные Эли. И пусть потом доказывают, что это сделала я.
Ну да, я вернулась в Лазаревское. Но не для того, чтобы грабить дом, а чтобы подобрать платье для усопшей, чтобы соседям рассказать, что она умерла, да чтобы взять свои вещи! Вот, подумала я, скажу Шитову, если меня прижмет, что решила – пока нет наследников – забрать свое. Все-таки я жила вместе с Эльвирой и не хотела бы, чтобы чужие люди рылись и в моих вещах тоже.
…Я немного отвлеклась от своих мыслей, когда принесли еду: я выбрала омлет с ветчиной. И когда уже начала есть, то, повернувшись по привычке, чтобы как-то прокомментировать еду или просто что-то сказать, обратившись к моей Эле, вдруг поняла, что она никогда уже не услышит моего голоса, не улыбнется мне и не скажет: «Наташа, вот вечно ты так!»
И слезы покатились по моим щекам, закапали на омлет…
3. Эля Киреева
Жизнь иногда подает нам знаки, и человек сомневающийся, раненный этой самой жизнью, ошпаренный несчастьем, прибитый подлостью и предательством или просто очень мнительный, выходя из дома, постоянно прислушивается, присматривается в поисках этих знаков, расшифровывая все происходящее на своем пути. Я тоже пыталась заниматься этой бодягой, особенно когда становилось совсем туго, невыносимо. А для меня, человека, в общем-то, терпеливого и неприхотливого, жизнь стала невыносимой, когда в доме моего отца, где мы с ним жили вдвоем, на окраине Домодедова, за неуплату счетов отключили воду, электричество и газ. В сущности, мы вполне сносно могли бы жить на мою зарплату почтальона и его пенсию, если бы отец не сбил на своем старом «Фиате» одного местного жителя, Сторожева. И его родственники на протяжении уже нескольких месяцев тянули с отца деньги на лечение его сломанной ноги. Я нашла клинику, где ему накладывали гипс, разговаривала с ортопедом, и он сказал, что с ногой уже все в порядке, что она срослась примерно за три месяца и что теперь этот Сторожев ходит к нему со сломанной рукой (!). Я не стала ничего выяснять с этим семейством, я уже поняла, что это мошенники, а потому просто пришла к ним поздно ночью, облила бензином их сараи, плеснула немного на пустой крольчатник, бросила горящую спичку и пошла себе спокойно спать.
Посреди ночи я проснулась от шума. Это мой отец, у которого в отличие от меня сон тревожный, а то и вовсе бессонница, стоял возле окна и смотрел на розовый горизонт – это на другом конце поселка горели Сторожевы…
Никто не пострадал, огню не дали перекинуться на жилой дом, однако никто из этого семейства нас больше не беспокоил. Как отрезало.
Как раз в то время мы с отцом, увязнув в долгах, затянули с оплатой коммунальных платежей и сидели в темноте, не имея возможности даже вскипятить чайник!
Мой отец – человек необщительный, а потому не к кому было особо напроситься на ужин. Я соорудила в саду очаг из кирпичей, где мы и запекли картошку с луком. Обошлись без чая, достали из погреба компот.
– Дура ты, Эля, – сказал он мне тогда, дуя на горячую картошку и глядя на тлеющие угли. – И ничего-то не понимаешь. Мой отец был почтальоном, как ты знаешь, в Москве, он мне такие интересные истории из своей жизни рассказывал… Почта для нас, говорил он мне всегда, настоящий Клондайк! Надо только умело взять то, что лежит на поверхности. Уж поверь, у моего деда таких проблем, как у нас сейчас, никогда бы не было… Да и у меня тоже, когда я работал почтальоном в городе… И меня, заметь, все знали как самого честного и добросовестного почтальона. И никто не знает, сколько я в своей жизни подделал подписей, сколько переводов получили мои люди по подложным доверенностям. Или, к примеру, припишешь нолик в документе, и получается, что гражданке Ивановой положены, скажем, не двадцать рублей, а двести. Ей-то я выплачиваю двадцать, а сто восемьдесят кладу в карман. Чего так смотришь? Я же рассказывал тебе… Или вот делаю дубликаты переводов, в то время как по подлинным переводам деньги уже получены! Да, хорошие времена для меня были… Слушай, Эля, у нас колбаски не осталось?
Я слушала его внимательно, отлично понимая, о чем идет речь.
Принесла ему остатки колбасы, он нарезал ее на кусочки своим ножичком, с которым никогда не расставался, нанизал каждый на прутик и поджарил на углях.
– На, держи, вкусно. Жаль, пивка холодненького нет…
Потом вытер нож о штанину и протянул мне.
– Ты когда-нибудь обращала внимание на этот нож? То-то и оно… А ведь это складной нож «Золинген» времен фашистской Германии, вот так-то вот! Думаешь, откуда он у меня? Расскажу. Это началось в сорок пятом, просто волна посылок с запада на восток. Наши солдаты и офицеры отправляли домой, в Россию, трофеи из оккупационной зоны Германии и других освобожденных стран. Ты только представь себе, какие сокровища проходили через руки почтальонов! Драгоценности, разные дорогие вещи, украшения, картины, ткани и прочее… Солдатам полагалась посылка не более пяти килограммов, офицерам – десять, а генералам – шестнадцать, а то и все восемнадцать! Мой отец тогда разбогател и купил один этаж частного дома на Зацепе…
– Как это разбогател? Ты никогда не рассказывал мне, что у моего деда был дом на Зацепе! Так как разбогател?
– Вот так… В посылке нашел что-то очень ценное, долго искал покупателя, но поскольку он был все-таки почтальоном и многих знал, то через подставное лицо и предложил кому надо… И это не считая других украденных им посылок, в которых было много серебра, немецкой оптики, мехов…
– Купил целый этаж? Это же какие деньжищи?!
– Да, купил. Сам с мамой в одной комнате с кухней жил, а другие сдавал. За копейки, конечно, время-то было послевоенное, но все равно… Считай, таким вот нехитрым образом «отмывал» свой капиталец. Потом они с мамой расстались, вернее, мама его бросила, вышла замуж за одного крупного чиновника, я звал его дядя Юз, не знаю, как точно было его имя, он вскоре умер, и мы с мамой остались одни в его большой квартире на Таганке. Она очень красивая была, бабушка твоя, хорошо одевалась, ты же видела ее фотографии… Думаю, она все знала и понимала про отца и не желала жить в постоянном страхе разоблачения. А отец, он страдал без мамы, это я знаю. Мы часто с ним встречались, ходили гулять в Сокольники, он покупал мне все, что я захочу. Мама никогда не настраивала меня против него. Время шло, я рос, стал понимать некоторые вещи, а когда взрослым стал, тогда отец мне все и рассказал. И ножик этот подарил… Что же касается моральной стороны его дел, то он мне всегда так говорил: не у бедных отнимаю. Думаю, он прекрасно понимал, у кого крал. А уж у государства нашего, говаривал он, вообще не грех украсть. Вот такие дела, дочка! А мы с тобой, Эля, даже чаю заварить не можем. Честные такие. Если б я не был на пенсии, мы бы с тобой иначе жили… В Москву бы перебрались.
– Я и так в Москве работаю, – напомнила я ему. – В центре…
– Ты не работаешь, а прозябаешь!
– Ну и ладно… слушай, а после него ничего не осталось? Чем закончилась его почтальонская эпопея? Его так и не поймали?
– Нет. Он был заслуженным работником почты, заслуженным пенсионером и все такое. Жильцы того района, который он обслуживал, любили его, ведь он был очень внимательным, всем помогал, даже, я знаю, деньги в долг давал, без процентов… Общительный, улыбчивый, всегда и во всем был точен, все про всех знал. Бывало, идет по улице, увидит женщину – спрашивает, выздоровела ли дочка, не нужно ли чего… Вот такой он был, мой отец.
