Фридрих Глаузер - Современный швейцарский детектив
В романе «Судья и его палач» (1952) и повести «Подозрение» (1953) он еще почти целиком остается в традиции англосаксонского детектива. В обоих случаях изображается противостояние двух сил — силы зла и силы добра. Вполне естественно, что вскоре после войны зло идентифицируется с фашизмом. Оно представлено ушедшими в подполье нацистскими преступниками, пользующимися мощной поддержкой (у них свои люди даже в полиции) и имеющими разветвленные международные связи. Им противостоит детектив-одиночка, который, чтобы устоять перед коварным, не знающим жалости врагом, временами и сам вынужден прибегать к далеко не безупречным способам защиты и нападения. Дюрренматт наделяет своего инспектора Бэрлаха «демонической» силой — иначе тому не справиться со злом, разросшимся до громадных размеров.
Бэрлах чем-то напоминает глаузеровского Штудера. Он тоже без особого пиетета относится к техническим достижениям в криминалистике и делает ставку на интуицию и здравый смысл. Как и его предшественник, он не доверяет швейцарскому правосудию и пытается его перехитрить, беря на себя функции не только следователя, но и судьи.
Но есть и различия. Не ведающий страха и сомнений, вырастающий до масштабов монстра Бэрлах не раскрывается во время следствия до конца, остается лицом в чем-то загадочным, таинственным. Он никого не впускает в свою «лабораторию», читатель знает значительно меньше того, что известно сыщику, и поневоле вынужден идентифицировать себя не с детективом, а с его антагонистом, заурядным судьей. Следуя традициям так называемого жестокого детектива, Дюрренматт одновременно и пародирует его, без всякого почтения относясь к писаным и неписаным законам жанра. В известной мере он использует и опыт Глаузера — опирается на автобиографический материал. Но делает это чрезвычайно осторожно, преображая и маскируя факты собственной жизни. В образе Бэрлаха есть что-то от самого Дюрренматта. Инспектор, как и писатель, — человек неудобный для окружения, строптивый, не поддающийся стереотипам восприятия. Он может быть крайне осторожным и безрассудно смелым, щепетильным и неразборчивым в средствах. Но главное в нем — внутренняя независимость и язвительное остроумие. Если сопоставить едкие насмешки Бэрлаха над полицией, над бернцами, над милитаризмом, над швейцарским искусством с высказываниями Дюрренматта-публициста, то родство между ними станет очевидным.
Бэрлах весь соткан из противоречий и парадоксов, и в этом его человеческая характерность. Подобно своему создателю, он парадоксалист и моралист в одном лице, и неизвестно, чего в нем больше — убежденности в бессмыслице сущего или тоски по порядку и вселенской гармонии. Инспектор Бэрлах — фигура трагикомическая.
Дюрренматта не раз называли абсурдистом, ставили в один ряд с С. Беккетом, Э. Ионеско и их последователями. Он же настаивал на том, что парадоксальное ему больше по душе, чем абсурдное. Наличие абсурдного в жизни Дюрренматт не отрицает, но он не возводит его в абсолют, не делает символом мира. Абсурдное, считает он, возникает в разрыве между доведенной до крайности логикой и ускользающей от нее действительностью, когда разум на мгновение оказывается бессильным и как бы капитулирует, чтобы потом снова утвердить себя, смиренно включив в мышление «бессмыслицу как фактор, которым не следует пренебрегать».
Что ж, фактор случайности, нелепости вовсе исключать из жизни нельзя, учитывать его нужно и в сыскной работе. Об этом — о границах логики и роли его величества случая — идет речь в романе «Обещание», без сомнения лучшем пока детективе Дюрренматта.
Интересна история его создания. Сначала по сценарию Дюрренматта был поставлен фильм «Это случилось средь бела дня» (режиссер Лазарь Векслер). Но как только фильм вышел на экраны, Дюрренматт, как бы полемизируя с режиссером и с самим собой, принялся за писание романа. По всей вероятности, режиссеру в процессе съемок удалось навязать концепцию, неприемлемую для драматурга, и Дюрренматт решился на реванш. В фильме обер-лейтенант кантональной полиции Маттеи, против воли втянувшийся в расследование убийства семилетней девочки, с помощью хитроумной, хотя и не безупречной с точки зрения морали «ловушки» обнаруживает и обезвреживает преступника. Все кончается благополучно, равновесие восстановлено, торжествуют разум, логика, человечность.
Не то в романе.
Сохранив прежнюю сюжетную линию и основные источники детективного напряжения, Дюрренматт все остальное решительно поменял. В романе иная концепция жизни и искусства, иные мотивировки поступков действующих лиц, иная — значительно более мрачная — общая тональность. И совершенно иной финал: то, что торжествует в фильме, в романе терпит сокрушительное поражение.
«Обещание» — книга не о триумфе мастера сыска, а о его крахе. В этом смысле она близка роману «Власть безумия» Глаузера. Но там Штудер опростоволосился только потому, что попал в непривычную для себя обстановку сумасшедшего дома и не сумел в ней освоиться. Здесь же причина в том, что детектив слишком уверовал в свои способности и в непогрешимость логики. Дюрренматт, по сути дела, написал «антидетектив». Он и сам это подчеркнул, придав книге подзаголовок «Отходная детективному роману».
Это и впрямь отходная, реквием, но не по детективному роману вообще, а по общепринятой его схеме, предполагающей изрядную долю онтологической уверенности, при которой только и возможно восстановление нарушенного равновесия. А Дюрренматт — поэт сомнения. Он сомневается даже в разумности миропорядка, не говоря уже о правопорядке буржуазного государства. Писатель гротескового склада, он, как правило, рисует не благостные картины победы разума, а, предостережения ради, придает неразумным ситуациям, которых еще предостаточно в жизни, наихудший оборот, домысливает их до «наихудшего конца». Это излюбленный прием его трагикомедий — от «В писании сказано» до «Ахтерлоо». Когда художник без устали твердит о непостижимости мира и человека, традиционный детектив в принципе невозможен. При такой точке отсчета человека нельзя «вычислить», да и вычислять, собственно, незачем: торжество правосудия в одном конкретном случае все равно не ведет к торжеству истины и справедливости в целом. Поэтому гениальный сыщик, столкнувшись с властью слепого случая (точно вычисленный им убийца случайно погибает в автокатастрофе по пути к месту очередного злодеяния), не выдерживает такой насмешки над логикой и сходит с ума.
Дюрренматт вставил сюжет об убийстве девочки (кстати, не вымышленный, а позаимствованный из уголовной хроники) в рамочную конструкцию, что позволило ему убить сразу двух зайцев: вписать уголовное деяние в образ швейцарской действительности и получить возможность осмысления путей и перспектив детективного романа.
Напомню начало: автор — по всем приметам сам Дюрренматт — едет в Кур, административный центр кантона Граубюнден, чтобы прочитать там доклад об искусстве писания детективных романов. Доклад успеха не имел, слушатели предпочли ему лекцию о позднем Гёте, с которой в тот же час и в том же городе выступил цюрихский литературовед Эмиль Штайгер, лицо реальное. Введение в роман этого персонажа имеет свою подоплеку. Во-первых, в студенческие годы Дюрренматт был учеником Штайгера, записался к нему в семинар, но на занятия почти не ходил: учитель и ученик недолюбливали друг друга. Во-вторых, в романе можно найти следы и более принципиальной полемики, выходящей за пределы личной антипатии. Штайгер требовал от современной литературы изображения здорового, цельного мира, а не копания в отбросах общества. Но «здоровый и цельный» мир — фикция и ложь. И только в таком мире еще возможен детектив, построенный на логической основе, как шахматная партия: «вот преступник, вот жертва, вот соучастник, вот подстрекатель; сыщику достаточно знать правила игры и точно воспроизвести партию, как он уже уличил преступника и помог торжеству правосудия». Бывшего начальника кантональной полиции (именно он, а не Маттеи выражает точку зрения писателя) буквально бесит эта фикция. Он уверен, что «одной только логикой ключа к действительности не подберешь», и призывает не конструировать хотя и совершенный, но иллюзорный мир, а повернуться лицом к действительности, в которой сплошь и рядом встречаются вещи, одной только «железной» логике не поддающиеся.
Споткнувшийся на бессмыслице Маттеи не хотел и не мог примириться с такой, по его мнению, несправедливостью, решил упрямством «опровергнуть действительность» — и повис в пустоте, застрял в царстве безумия. В этом его отличие от чудаковатого, далекого от всякого фанатизма Бэрлаха. Как и Бэрлах, Маттеи справедлив, умен и добр, готов, если надо, рисковать собой, ставить на карту не только собственную репутацию, но и жизнь. Он тоже критически относится к Швейцарии, внутренне не приемлет пресловутый швейцарский «порядок» и вовсе не горит желанием восстанавливать его в случае нарушения. Но он начисто лишен чувства юмора (тут Маттеи — прямая противоположность Бэрлаху), совершенно не подвластен эмоциям и несколько заносчив по отношению к «прочему миру», предпочитая не скорбеть вместе с ним, а подчинять его своему искусству.
