Владимир Безымянный - Русское видео
Суд оказался форменным спектаклем. И если бы не напряжение, мы бы повеселились от души. Две недели толкли воду в ступе, пока не пришли к тому, что было очевидно с самого начала. Чтобы мы не слишком подымали хвост, судья влепил всем троим за злостное хулиганство трехлетние путевки на стройки народного хозяйства, а через адвоката передал дружеский совет не злоупотреблять кассационными жалобами. Всегда, знаете ли, можно вернуться к исходным статьям обвинения. А там букет: вымогательство и бандитизм. Не будь мы под стражей, пошли бы домой из зала суда дожидаться разнарядки на народные стройки, теперь же придется до этапа париться в «сужденке». В этот день мы туда и ввалились всей троицей, волоча торбы со снедью и сигаретами. Нарушение правил передачи конвой воспринимал равнодушно. Наверняка его безразличию поспособствовали и родные. Я у мамы — единственный сын, блудливая сучонка Катерина, бывшая жена — не в счет. Такие годятся только для выкачивания алиментов, а случись что с человеком — рады подтолкнуть, чтобы вернее шел ко дну. Мать Русиных билась в истерике. Ее можно понять. Два сына — и оба разом в тюрьму. Уж какие они ни есть. И совсем смурные сидели потерпевшие — мои бывшие коллеги-кооператоры. Рядом с Сахно притулился председатель кооператива «Био» — Одининцев. Морщинистый, как черепаха, черный от загара, измученный и глубоко несчастный. Неизвестно, кому из нас сейчас хуже: «на хвост» «Био», судя по всему, плотно сел ОБХСС. Ну, что ж, за что боролись, на то и напоролись. В этой истории не выиграл никто… Кроме меня, вероятно. А может, и я проиграл.
Обоснованность моих претензий к «Био» суд подтвердил, так что обвинения в вымогательстве и тем более рэкете отпали сами собой. Когда же дело дошло до финансового положения кооператива, я увидел, как скривились и без того потрепанные физиономии моих бывших коллег. Они что, думали с государством в игрушки играть? Теперь поехали, не соскочишь… Правда, один бог знает, когда они долг отдадут. Разве что после выплаты недоимки по налогам, то есть никогда. Но после семимесячного тюремного томления я был согласен на все, лишь бы выпустили. Не до жиру. Правосудие — темная лошадка с норовом, рядом лучше не задерживаться. К этому решению мы пришли втроем, его же одобрили и адвокаты. А история встреченного в камере угрюмого Дани окончательно убедила нас в правильности выбранной позиции. Получив за групповое ограбление «потолок» по статье — шесть лет, он возмутился и, будучи уверен в своих тылах, подал на пересуд. Дело пересмотрели, грабеж переквалифицировали на следующую по порядку статью — разбой, и дали уже восемь. Мало того, кроме увеличения сроков, он начисто лишился всех льгот, предоставляемых нетяжелой 141-й статьей, и теперь, даже если будет из кожи вон лезть в «активе», освободится не раньше, чем если бы полностью отбыл первый срок.
Словом, мы предпочли сидеть и не трепыхаться. Через неделю приговор был утвержден, и первым же этапом меня отправили отбывать условное наказание в дивное местечко — на кирпичный завод. Все ломали головы, чем руководствовались вершители наших судеб, определившие обоих Русиных в соседний Новомосковск. Все, кроме меня, помнившего свою беседу с опером, в которой к обстоятельному изложению всего услышанного в камере, я присовокупил крохотную просьбочку — не отправлять меня, твердо вставшего на путь исправления, в одно место с хулиганами Русиными.
Не знаю, как уж там приходилось «на химии», но кирпичный завод — вполне подходящее место для перевоспитания грешных душ. Адская жара, пыль, грязь, гнуснейший бардак на производстве не оставляли сил для иных желаний, кроме одного — после работы замертво рухнуть в постель. Пили многие, поначалу и я, хотя и без того уплывал, едва коснувшись головой подушки. Да и похмелье мучило. Откуда брались кретины, работавшие здесь добровольно, без приговора, ума не приложу. Правда, «вольняги», выполняя ту же работу, получали вдвое большую зарплату.
Ну, да не на заработки же я сюда приехал. Из маминых слов после суда я понял, что она будет искать ход к моему новому начальнику, чтобы купить мне досрочную свободу. Так и вышло. Немногим больше года провел я в общей сложности не на свободе за попытку вернуть свои денежки путем, несколько отличающимся от общепринятого. А тем временем в «Био», как я слышал, закрутилась долгая канитель с финотделом, БХСС и прочими контролирующими организациями. Я же, не спеша, по часу-другому после работы, приводил в порядок свою рукопись. Матери отдали ее еще на суде. Честно говоря, то, что получилось, нравилось мне куда больше писаний именитых мастеров жанра. Им не хватало главного — ощущения решетки изнутри. А значит и многие мелкие, но необыкновенно важные детали психологии героев ускользали от них. Не тот был и колорит. Ясно — сколько раз в аннотациях я читал: «…Автор — в прошлом майор линейной милиции… Долгие годы трудился в прокуратуре…», но никогда — «Вор-рецидивист с огромным стажем захватывающе повествует о своей нелегкой и интересной работе». Мне, конечно, повезло с Филей. Да и на ближайшие пять лет я застрахован от каких-либо претензий с его стороны.
Мои соседи по бараку-общежитию после одеколонного или, в торжественных случаях, плодово-ягодного возлияния, лениво интересовались, что я там мараю. Но после того, как я передал авторитетам «химии» просьбу Крикова оказать содействие и создать благоприятную обстановку для разработки «одного сложного плана», меня окружило уютное безвоздушное пространство.
Верховодил всем в общежитии эстонец Калле — тихий, с плоским невыразительным лицом, первый и единственный, кто был прислан из колонии особого режима дотягивать оставшийся до «десятки» год. Начальник спецчасти сразу предупредил эстонца, что на свободе, он не жилец, и ему одна дорога — назад в зону. По любому поводу — и без повода. Но пока Калле держался. Работать, понятно, не работал, но норму ему писали: имея деньги и вес, на «химии» можно жить — не тужить. Калле и не бедствовал — принес из колонии достаточно, да и здесь имел не бросающиеся в глаза, но достаточно постоянные источники доходов: картишки, налоги с тайных торговцев спиртным и наркотиками, а также со всякой трусливой мелкоты, всегда готовой платить, лишь бы ее не трогали. Рекомендаций Фили было достаточно, чтобы эстонец пристроил меня на работу полегче и обеспечил достаточно спокойное существование. Жил «мужиком», «грея» мамиными денежками желающих за меня поработать и заработать. В блатные дела не совался. Да никто особо меня и не звал: доходы здесь были жидковаты, среда не та, так что едва хватало Калле и его окружению на нормальную жизнь. Литературные же мои труды никого не интересовали — любопытство не поощрялось. А книжонка получалась забавная, хотя и не такай гладкая, как «Малая земля».
Приезжала и моя бывшая благоверная. На черной «Волге», с нынешним своим хахалем Сергеем. Вальяжный, обросший молодым розовым сальцем научный сотрудник и профессорский сынок оказался, в сущности, компанейским парнем, водку лакал наравне с последним «химиком». В любую жару сидел за рулем в белой рубашке с галстуком и красным, смахивающим на депутатский, значком — гербом города Луганска. Все это в сочетании с установленными на «Волге» двумя антеннами отбивало у «гаишников» охоту цепляться к проезжему «начальству». Впрочем, в свои двадцать семь Сергей кое-чего добился: «остепенившись» в институте, руководимом его отцом, занимал в недавно организованной при Госкомприроды лаборатории некую не слишком обязывающую, но прилично оплачиваемую должность, имел просторный кабинет, заставленный новехонькой импортной аппаратурой, которая выдавала с точностью до шестого знака анализы примесей в используемом в лаборатории для промывания схем спирте. Вредные для организма примеси всегда удавалось выявить и выделить. Или нейтрализовать — не знаю что точнее — не специалист. Во всяком случае, к спирту претензий не было.
Заведующий лабораторией, тихий алкоголик, после недавнего посещения вытрезвителя, откуда его выручил с помощью знакомого прокурора Сергей, всецело находился в зависимости от подчиненного. И вопросы трудовой дисциплины отпали сами собой. Госкомприроды, это до недавних пор чисто декоративное ведомство, усилиями ревнителей чистоты среды обитания обрел заметный вес. «Капитаны перестройки» сколачивали политический капитал, стращая обывателей надвигающимися экологическими бедствиями. Аппарат не замедлил отреагировать — возникла новая грандиозная кормушка: каждое предприятие обязывалось получить до конца года специально разработанный «экологический паспорт». Все это, разумеется, не пришлось по вкусу производственникам, озабоченным конечным результатом, а не стерильностью заводских стоков. «Экологический паспорт предприятия» разрабатывала группа инициативных, энергичных, эрудированных подвижников экологии. Параллельно оформлялись документы и создавался кооператив «Днепроэколог». Как-то все так складывалось, что в кабинетах, пороги которых иному кооперативу пришлось бы обивать неделями, защитники окружающей среды встречали хороших знакомых, с радостью идущих им на встречу. Поистине, дружба — величайшее благо, особенно сулящая в дальнейшем эти самые блага в несравнимо большем количестве. И тот же чиновник санстанции, который только что с негодованием выставил подозрительного шашлычника или конфетника (и такое бывает, хотите верьте, хотите нет), пытавшегося сунуть взятку, с приятной улыбкой изыскивал возможности посодействовать развитию экологических исследований. Засевалось основательно, но и урожай должен был обеспечить сеятелей надолго.
