Дик Фрэнсис - Перелом

Я заковылял к деннику, у дверей которого стоял пожилой конюх. Свет изнутри падал на дубленую кожу его лица, превращая глубокие морщины в рытвины. При звуке моих шагов он обернулся Рытвины задвигались по лицу, словно мозаика в калейдоскопе.

— Плохо, сэр. Подколенок сломан.

Кивнув головой и тут же пожалев об этом лишнем движении, я добрался до дверей и вошел внутрь. Лунный Камень стоял на своем обычном месте, привязанный за хомут. На первый взгляд все было в порядке: увидев меня, ветеран повернул голову, повел ушами, и во взгляде его черных влажных глаз засветилось обычное любопытство. Пять лет, в течение которых ему не было равных, не прошли бесследно, и он держался с достоинством, присущим только необычайно умным и одаренным скакунам. О жизни и скачках он знал неизмеримо больше, чем самый талантливый молодняк конюшен. Ему исполнилось пятнадцать лет, и в последние пять он стал другом моего отца.

Левая задняя нога его была идеально прямой, он на нее опирался, правая казалась слегка вывернутой. На шее и боках темнели большие пятна пота, но выглядел он довольно спокойным.

Этти Крэйг, главный конюх, стояла рядом, успокоительно поглаживая скакуна и что-то ласково ему внушая. Она посмотрела на меня с сожалением, ясно читавшемся на ее обветренном лице.

— Я послала за ветеринарным врачом, мистер Нейл.

— Только этого нам не хватало, — сказал я. Она кивнула.

— Бедный старик. За столько лет он мог научиться вести себя осмотрительней.

Я сочувственно хмыкнул, вошел в денник, ласково потрепал влажную черную морду и, стараясь не двигать коня с места, тщательно осмотрел его заднюю ногу. Сомнений не оставалось: коленный сустав был сломан.

Лошади изредка катаются по соломе, переваливаясь с боку на бок. Очутившись у дощатой стенки и почувствовав, что не удается распрямить ноги, они начинают биться в попытке подняться. Как правило, это кончается царапинами или, на худой конец, растяжением, но вполне возможно, что сильный удар может привести к перелому. Подобные случаи, к счастью, настолько редки, что иначе как невезением их не назовешь.

— Он так и лежал, когда Джордж пришел вывести его на прогулку, — сказала Этти. — Пришлось позвать конюхов на подмогу и подтащить беднягу на середину. А потом увидели, что он еле встает на ноги и совсем не может ходить.

— Чертовски плохо, — подтвердил Джордж, кивая. Я вздохнул.

— Ничего не поделаешь, Этти.

— Да, мистер Нейл.

На работе она всегда меня так называла, хотя в детстве я был для нее просто Нейлом. «Это укрепляет дисциплину», — сказала она однажды, и мне нечего было возразить. Когда отец назначил ее главным конюхом, в Ньюмаркете началось брожение умов, но он вызвал ее и при всех сказал прямо в глаза, что она предана делу, обладает огромными знаниями и никому не позволит сесть себе на шею и что, будь она мужчиной, никто бы не спорил. Отец всегда был логичен и справедлив и поэтому настоял на своем решении. Она стала единственным главным конюхом в Ньюмаркете, где девушки вообще редко работали, и в течение шести лет конюшни процветали под ее началом.

Я помню те времена, когда родители Этти приезжали к моему отцу и обвиняли его в том, что он испортил ей жизнь. Мне тогда было лет десять, а ей — девятнадцать, и образование она получила в очень дорогой частной школе. Ее родители приезжали все чаще и чаще, с горечью утверждая, что из-за лошадей она никогда не сможет удачно выйти замуж, но сама Этти явно замуж и не стремилась. О ее личной жизни никто ничего не знал, и мне казалось, что мужчины ее просто не интересуют. Она обращалась с ними, как с лошадьми, с той дружелюбной строгостью, в которой не было места сентиментальности.

После того как отец попал в аварию, все заботы легли на ее плечи. Теоретически мое слово являлось решающим, но мы с Этти прекрасно понимали, что без нее я бы просто пропал.

Глядя на уверенные движения ее рук, оглаживающих бока Лунного Камня, я подумал, что, хоть толстяк и посчитал меня легкой добычей, его сын Алессандро, став учеником, нарвется на крупные неприятности от мисс Генриетты Крэйг.

— Вам лучше отправиться с ребятами, Этти, — сказал я. — А я останусь и дождусь врача.

— Хорошо, — ответила она, и мне показалось, что она хотела предложить то же самое. Вполне справедливое распределение труда: лошадей давно готовили к открытию сезона, и Этти куда лучше меня знала, как следует проезжать каждую из них.

Подозвав Джорджа, она велела ему придержать Лунного Камня за хомут, чтобы тот не волновался, и, уже выходя из денника, вновь обратилась ко мне:

— Думаю, будет оттепель, но как быть, если земля не оттает?

— Отправляйтесь на Заповедный Холм, а там решайте по обстоятельствам, стоит устраивать проездку или нет.

— Хорошо. — Она кивнула, оглянулась на Лунного Камня, и на какое-то мгновение уголки опущенных губ придали ее лицу нежное выражение. — Мистер Гриф-фон очень огорчится.

— Я ничего ему не скажу.

— Да. — Она слегка улыбнулась, чисто по-деловому, и направилась в манеж — невысокая, аккуратная женщина, вполне компетентная и с железной волей.

Лунного Камня можно было спокойно оставить под надзором Джорджа, поэтому я последовал за Этти и стал смотреть, как готовят к отправке первый табун из тридцати лошадей. Конюхи выводили их из денников и вели в поводу через первые двойные ворота в малый манеж, а оттуда — в паддок, который служил местом сбора. Небо светлело с каждой минутой, и я подумал, что Этти, видимо, права: будет оттепель.

Минут через десять Этти навела порядок, расставив всех по местам, и лошади тронулись с места, мелькая в просвете между деревьями. Они направились в сторону Пустоши, за капитальную изгородь, которой были ограждены конюшни.

Не успел последний наездник скрыться из виду, как позади меня раздался скрип тормозов, и пыльный «Лендровер» остановился, разбрызгивая гравий из-под колес. Из машины выскочил ветеринарный врач с черной сумкой и, не переводя дыхания, выпалил:

— Сегодня что, все лошади на Пустоши больны? То у них колики, то с копытами не в порядке... А вы, должно быть, Нейл Гриффон... жаль вашего отца... Этти говорит, это случилось со стариком... Лунным Камнем... он на прежнем месте? — Не дожидаясь ответа, он быстро повернулся и решительно зашагал к наружным денникам. Он был молод, круглолиц, очень решителен и совсем не походил на ветеринара, которого я ожидал увидеть, — его отца, человека пожилого, довольно медлительного, веселого и такого же круглолицего, имевшего привычку потирать подбородок при обдумывании своих решений.

— Жалко, — сообщил молодой ветеринар, потратив на обследование Лунного Камня целых три секунды своего драгоценного времени. — Ничего не поделаешь, придется усыплять.

— Может, просто вывих? — с надеждой в голосе спросил я, цепляясь за соломинку.

Он окинул меня всепрощающим взглядом специалиста, говорящего с дилетантом.

— Сустав разбит вдребезги, — сказал он и принялся за дело. Старик Лунный Камень, великий скакун, распластался по соломенной подстилке. Складывая инструменты обратно в сумку, ветеринар добавил на прощанье:

— Не надо так сильно расстраиваться. Он прожил большую жизнь, удачнее, чем многие другие. И благодарите бога, что это не случилось с Архангелом!

Я смотрел на его округлую спину, стремительно от меня удалявшуюся. «Все же он очень похож на своего отца, — подумал я. — Разве что расторопнее».

Я нехотя вошел в дом и позвонил в агентство по перевозке лошадиных трупов. «Немедленно выезжаем», — ответили мне довольно веселым тоном. И действительно, фургон прибыл через полчаса.

Еще одна чашка кофе. Я сидел у кухонного стола и чувствовал себя отвратительно. Похищение явно не пошло мне на пользу.

Лошади первой проездки вернулись обратно без жеребца-двухлетки по имени Счастливчик Линдсей. Этти среди наездников не было, но зато они привезли с собой целый ворох скорбных новостей.

С нарастающим смятением я слушал, как три наезд-пика наперебой пытались рассказать, что Счастливчик Лнндсей, развернувшись на месте, скинул малыша Гинджа, а затем галопом умчался прочь, вроде бы в направлении конюшен, но потом свернул на Моултон Роуд, сбил велосипедиста и до смерти напугал женщину с ребенком, а очутившись напоследок у башни с часами, помешал автомобильному движению. «Полиция, — сообщил мне один из рассказчиков скорее с удовольствием, чем с сожалением, — допрашивает мисс Этти».

— Что с жеребцом? — спросил я. За Этти волноваться не приходилось: она сумеет за себя постоять, чего нельзя было сказать о Счастливчике Линдсее, который к тому же стоил тридцать тысяч гиней.

— Его поймали на шоссе за Вулвортсом. Я отослал их обратно к лошадям и стал ждать Этти, которая не замедлила явиться верхом на Счастливчике Линдсее. Позади нее, на неноровистой кобыле-трехлетке, плелся временно смещенный и полностью подавленный Гиндж.