Джайлс Блант - Сорок имен скорби
— Ей куда тяжелее, Келли.
Они еще посидели молча. Парень напротив вынул роман Стивена Кинга; Кардинал притворился, что читает «Стар»; Келли рассеянно смотрела в окно на пустую площадку перед ангаром, над которой в свете аэродромных огней крутились снежные вихри. У Кардинала уже зародилась надежда, что рейс отменят и дочери придется побыть дома еще день-другой. Но Келли утратила всякую привязанность к Алгонкин-Бей. «Как вы можете жить в этой дыре, в этом затхлом болоте?» — не раз спрашивала она его. В ее возрасте Кардинал ощущал то же самое, но десять лет службы в полиции Торонто убедили его, что у затхлой дыры, где он вырос, есть свои преимущества.
В конце концов самолет прибыл — винтовой тридцатиместный «Дэш-8». За пятнадцать минут его заправят, и он будет готов к вылету.
— У тебя наличных денег достаточно? Вдруг застрянешь в Торонто?
— Ты слишком переживаешь, па.
Она обняла его, и потом он наблюдал, как она катит тележку через контроль (там дежурили две женщины в форме — ненамного старше, чем она сама), направляется к выходу. Кардинал приблизился к окну и стал смотреть, как она сквозь метель пересекает летное поле. Проклятый мальчишка тащился позади нее. Но, выйдя наружу и счищая перчаткой снег с ветрового стекла, Кардинал обозвал себя ревнивым хамом, чересчур опекающим дочку, мешающим ей нормально развиваться. Кардинал был католиком, точнее — бывшим католиком. Но, как все католики, отошедшие или не отошедшие от церкви, он сохранил способность почти радостно обвинять себя в грехах, хотя не обязательно именно в тех, которые совершил на самом деле.
Стакан с наполовину выпитым виски стоял на кофейном столике. Кардинала начало клонить в сон. Он нехотя поднялся с кресла и лег в постель. Перед глазами поплыли картинки: фары над озером, тело, вмерзшее в лед, лицо Делорм. А потом он стал думать о Кэтрин. Хотя сейчас состояние его жены не внушало оптимизма, он старался представить ее смеющейся. Да, уехать бы куда-нибудь вместе, подальше от полицейских забот и от наших тайных горестей, — и смеяться, смеяться.
4
Моложавый пятидесятилетний Дон (уменьшительное от Адонис) Дайсон был подтянут, гибок и подвижен, как гимнаст, отличался неожиданно изящными жестами, но, как не уставали подчеркивать детективы из его группы, от Адониса в нем ничего не было. Единственное, что роднило сержанта уголовной полиции Дона Дайсона с музейными статуями Адониса, — холодное как мрамор сердце. Неизвестно, родился он таким или же пятнадцать лет службы в торонтской полиции, посвященные расследованию убийств, еще больше заморозили и без того стылую душу. У этого человека не было ни единого друга, будь то среди сослуживцев или где-нибудь еще. Те же, кто был знаком с миссис Дайсон, утверждали, что муж на ее фоне кажется слезливо-сентиментальным.
Сержант Дайсон был суетлив, бестактен и расчетлив, а еще он обожал высокопарные выражения. Он все время беспорядочно шевелил пальцами — длинными, лопатообразными на концах. Когда он орудовал ножом для вскрытия писем или играл коробочкой со скрепками, пальцы его производили какие-то паучьи движения. Голова с большой лысиной, обрамленной правильным полукругом волос на висках и затылке, представляла собой геометрически совершенный шар. Джерри Комманда терпеть его не мог, но Джерри вообще не выносил начальства, что Кардинал списывал на его индейское происхождение. Делорм говаривала, что могла бы использовать голову Дайсона как зеркало, чтобы выщипывать себе брови. Впрочем, она никогда их не выщипывала.
Упомянутый зеркальный купол нависал сейчас над Кардиналом, который сидел в кресле, поставленном под углом ровно в сорок пять градусов по отношению к столу Дайсона. Сержант наверняка вычитал в каком-нибудь учебнике по психологии лидерства, что такой угол оптимален. Он был человек определенности, и у всего, что он делал, всегда имелись четкие, твердо определенные причины. На углу стола лежал медовый пончик, дожидаясь своей участи: ровно в десять тридцать, ни минутой раньше, ни минутой позже, Дон его съест, запив кофе без кофеина из термоса.
Сейчас Дайсон держал нож между ладонями, словно измеряя им стол. Потом произнес, будто обращаясь к металлическому лезвию:
— Я не сказал, что ты ошибаешься. Я не сказал, что эта девочка не была убита. Ничего такого я не говорил.
— Да, сэр. Я знаю, что вы этого не говорили. — Когда Кардинал раздражался, его тянуло быть особенно вежливым. Теперь он боролся с этой своей склонностью. — А когда вы перевели меня обратно на кражи, это было просто упражнение для развития духовности.
— Забыл, в какие ты нас ввел расходы? Мы тогда экономили на чем могли, и с тех пор мало что изменилось. Мы не Королевская конная полиция, мы такое потянуть не можем. Ты все следственные ресурсы бросил на единственное дело.
— На три дела.
— В лучшем случае — два. — Перечисляя, Дайсон пустил в ход свои плоские пальцы. — Кэти Пайн, за что тебе отдельное спасибо. Возможно — Билли Лабелль. А Маргарет Фогл — нет.
— Сержант, при всем уважении… Не обернулась же она жабой. Не испарилась же.
И снова холеные пальцы, демонстрация образцового ухода за ногтями. Дайсон перечисляет причины, по которым Маргарет Фогл не может быть мертва.
— Ей было семнадцать: она гораздо старше двух других и увереннее чувствует себя на улице. Она не местная, а из Торонто. Она и раньше убегала из дома. Господи, да девчонка просто всем и каждому твердила, что в этот раз ее никто не найдет. Никто. И в конце концов, у нее был приятель, в Ванкувере или еще где-то у черта на рогах.
— В Калгари. Она туда так и не добралась.
И в последний раз ее видели живой в нашем благословенном городе, плешивая ты дубина. Господи, сделай так, чтобы он дал мне Маклеода и отпустил дальше заниматься этим делом.
— Почему ты так упорствуешь, Кардинал? С тех пор как Советский Союз по собственной воле любезно распался, мы живем в самой большой стране в мире [1]. Три железнодорожные линии в разных направлениях пересекают наш громадный каток площадью в миллиард гектаров. И все эти три линии сходятся на нашем тесном берегу. У нас аэропорт и автобусная станция, и всякий, кто пересекает нашу чертовски здоровенную страну, вынужден проехать через нас. И побегов происходит столько, что нам с ними не справиться. Но это побеги, а не убийства. Ты транжирил средства полицейского управления на погоню за призраками.
— Мне уйти? Я-то думал, меня вернули на убийства, — мягко сказал Кардинал.
— Вернули. Я не хотел ворошить старое, это бессмысленно. И все-таки Кэти Пайн, Кардинал, — тут Дон направил на него приплюснутый палец, — в случае с Кэти Пайн не было никаких доказательств, что это убийство. Ни единой крупицы. Кроме того факта, что она была ребенок. Да, видимо, что-то было не так, — но это не улика, когда речь об убийстве.
— Возможно, для суда и не улика.
— Ты заставил меня бросить на это расследование неразумно большое количество людей, чрезмерные служебные ресурсы, а уж потраченное нами время абсолютно неоправданно, оно было просто астрономических масштабов. Не я один так думал, шеф меня тоже этим попрекал.
— Сержант, Алгонкин-Бей не так уж велик. Когда пропадает ребенок, всегда появляется миллион зацепок, каждый хочет помочь. Кто-то якобы вытаскивал нож в кинозале, — проверьте. Кто-то видел девушку, голосующую на дороге, — проверьте. Всем в городе кажется, что они где-то видели Кэти Пайн: на пляже, или в больнице под другой фамилией, или в каноэ в Алгонкинском парке. Каждую из этих ниточек надо размотать.
— Ты мне и тогда это говорил.
— Ничего необоснованного я не говорил. А теперь это становится очевидным.
— Тогда это не было очевидно. Никто не видел Кэти Пайн с незнакомыми людьми. Не видели, чтобы она садилась в машину. Только что она была на рыночной площади — и вот ее уже нет.
— Понимаю. Провалилась сквозь землю.
— Да, земля разверзлась и поглотила ее, а ты без всяких доказательств решил, что ее убили. Время подтвердило твою правоту. Впрочем, с таким же успехом оно могло бы тебя опровергнуть. Единственный бесспорный факт — это что она исчезла, ис-чез-ла. Беспримерная загадка.
Ну что ж, подумал Кардинал, исчезновение Кэти Пайн действительно было загадкой. Уж извините, я-то возомнил себе, что полицейских вызывают, чтобы они раскрывали тайны, даже тут, в Алгонкин-Бей. Ну конечно, ведь девчонка была индианкой, а все мы знаем, какими безответственными бывают эти люди.
— Посмотрим правде в глаза, — сказал Дайсон, ловко вставив нож в небольшие ножны и аккуратно положив рядом с линейкой. — Девочка — индианка. Да, я хорошо отношусь к индейцам. Среди них царит такая тишь да гладь, это почти неестественно. Они, в общем, добродушные, они очень любят детей, и я первый скажу, что Джерри Комманда — первоклассный работник. Но незачем делать вид, что они — такие же, как мы с тобой.
