Зухра Сидикова - Тайна
А впрочем, чего это он разошелся? Его давно уже перестало тянуть к ней. Она, по-видимому, это чувствовала… Они давно стали чужими. И никто из них не хотел сделать первый шаг на пути к примирению… или расставанию.
* * *
На следующий день Максим проснулся рано, только начинало светать. Он плохо спал, ему снилось, что он бежит по пустынной темной улице, догоняет кого-то, очень нужного ему и все не может догнать, падает и проваливается в темноту, исчезая в ней навсегда.
Хотелось кофе. Но для этого нужно идти на кухню, греметь посудой. Светлана еще не вставала, он видел через приоткрытую дверь, как она, белея ногами, вольготно раскинулась на их огромной супружеской кровати. Он не хотел, чтобы она проснулась, уселась с ним завтракать, смеялась невпопад. Пришлось бы разговаривать с ней, отвечать на вопросы... Он вздохнул - придется завтракать где-нибудь в другом месте.
Он спустился во двор, еще по-утреннему тихий, оцепеневший перед началом шумного суетливого дня. Машину он вчера так и не загнал в гараж, оставил под окнами. Он огляделся, потянулся слегка, разминая затекшие за ночь мышцы. Как все-таки неудобно спать на этом диване!
Залязгал, заскрежетал первый трамвай. Трамвайные пути проходили совсем рядом, сразу за домом, и в те времена, когда он школьником, а потом студентом, убегал на занятия, ему нравилось в самую последнюю минуту вскочить на подножку медленно отъезжающего звенящего трамвая, встать на задней площадке у самого окна и ехать через весь город, который лежал перед ним как на ладони - со всеми его улицами, скверами, площадями! Но теперь все по-другому, трамвайный скрежет показался ему неприятным, он поежился и снова с тоской подумал: Надо, надо переезжать! Слишком шумно, слишком некомфортно!
Форд ласково отозвался на призыв хозяина, протянувшего руку с ключом, тоненько взвизгнул и моргнул фарами. Макс открыл дверь и вдруг увидел цветок, лежавший на капоте. Полураскрывшийся темно-красный бутон розы на длинном колючем стебле. Максим огляделся. Двор пуст, только дворник, старательно размахивая метлой, со свистом царапающей асфальт, поспешно подметал площадку перед домом, пока не заполнили ее маленькое пространство раздраженно фыркающие, сигналящие автомобили, да сосед с третьего этажа, профессор Илья Соломонович, прогуливался со своим коротконогим толстеньким мопсом.
- Доброе утро, Илья Соломонович! - окликнул Максим профессора. - Вы не видели случайно, к моей машине никто не подходил?
Илья Соломонович, таща на поводке упиравшегося мопса, подошел к Градову. Пес добродушно взглянул на Максима умными круглыми глазами.
- Вы знаете, Максим Олегович, крутилась здесь дамочка одна. Высокая такая… В плаще, в очках. Да вот буквально несколько минут назад ушла… - Илья Соломонович махнул рукой в сторону узкого коридора, увенчанного аркой, разделяющего дом от соседствующего здания нотариальной конторы. Через этот проход можно было выйти на Центральную улицу.
Максим рассеяно слушал разошедшегося Илью Соломоновича, который, не теряя времени, перешел к воспоминаниям старины глубокой, когда они с отцом Максима «многоуважаемым Олегом Александровичем вместе преподавали в университете азы математики, царицы, так сказать наук», и думал: была ли это та самая женщина, что встретилась ему в парке? Почтительно пожав профессору руку, он вежливо кивнул обернувшемуся на него мопсу и вернулся к машине, не переставая думать о женщине в плаще и очках.
Он уже собирался уезжать, когда вдруг увидел на земле, возле переднего колеса, маленький белый клочок бумаги.
Обрывок конверта. Адрес размыт, и все же он смог прочесть: « …алая, д. 6, кв. 2…» Последняя цифра совсем не определялась.
Звонок телефона заставил его отвлечься. Он ответил с неприятным ощущением, которое появилось у него в последнее время, – ощущением напряженности, тревоги, какого-то неясного предчувствия надвигающейся беды:
- Слушаю вас.
- Здравствуй, Максим, – низкий женский голос, неуловимо знакомый.
- Здравствуйте, кто это?
- Это я, Полина.
Глава вторая
Ему казалось - он сможет забыть об этом эпизоде своей жизни.
Полина, Полинка… Верный друг, рубаха-парень, никогда не оставлявшая его в беде, его первая любовь… Веселая, никогда не унывающая Полинка, которая после его свадьбы решила, что не сможет жить без него, и отравилась упаковкой снотворного. Ее спасли. Она долго лежала в больнице, и он не нашел в себе силы прийти к ней. Только через общих знакомых слышал иногда, что живет она по-прежнему одна, часто болеет.
Все эти годы он старался забыть о ней. В какой-то мере ему это удалось. Наверное, он никогда и не любил ее. Они были желторотыми, восторженными юнцами, ничего не понимали в настоящей жизни. Он просто позволял любить себя, просто был ей очень благодарен. За то, что она одна смогла понять его тогда, когда ему жить не хотелось, что она подняла его, удержала на краю.
Он знал: многие говорили, что он подло с ней поступил, бросил ради выгодной женитьбы. Он так не считал. Просто он видел цель и шел к ней. Все остальное – излишняя сентиментальность, обременяющие ненужные эмоции.
Она встретила его так, словно они никогда не расставались, словно он только вчера проводил ее до подъезда старенькой обшарпанной трехэтажки в узком тенистом переулке. Каждый вечер она уговаривала его постоять с ней подольше, но он всегда торопился и, чмокнув ее на прощанье в холодную щеку, убегал, подняв воротник куртки.
Увидев его в дверях, она засмеялась:
- Здравствуй! Спасибо, конечно, что приехал. Но это было необязательно. Столько лет прошло. Просто хотелось поговорить. Но мне бы хватило и телефонного разговора. Ну, раз приехал, проходи!
Никакой обиды, никаких упреков, Словно не существовало этих долгих лет. Он взглянул в ее глаза. Нет, пожалуй, они уже не такие ясные, - сеть морщинок в уголках, усталые тени, - но они такие же умные, понимающие. Наверное, и в самом деле можно было ограничиться телефонным разговором. Но почему-то ему показалось: она не просто из любопытства звонила ему через столько лет. Теперь он, пожалуй, жалел, что приехал. Но знал наверняка - ему не придется ничего объяснять, оправдываться. Она всегда казалась очень сдержанной, не было в ней истеричности, свойственной женщинам. Когда он сказал ей, что женится, она не плакала, не упрекала его. Ровным, ничуть не дрогнувшим голосом пожелала ему счастья, поцеловала на прощанье, проводила до двери. Он и предположить не мог, что сразу же после его ухода, она спокойно, без слез, как рассказала потом ее подруга, уйдет в свою комнату и выпьет снотворное.
Все эти годы она не искала с ним встреч. Поначалу он боялся этой встречи, потом его даже задевало то, что она ни разу не позвонила, не пыталась поговорить с ним, но вскоре он понял: в этом вся Полина - никто и никогда не знал, что у нее на душе.
- Здравствуй, Полина, Как живешь?
Она снова засмеялась:
– Хорошо живу! А ты как?
- И я хорошо! – он чувствовал неловкость, натянутость, говорить было трудно. Дурак, зачем приехал?
Она посмотрела на него, чуть усмехнулась, словно прочла его мысли. Она всегда очень хорошо чувствовала его. Пожалуй, как никто другой.
- Давай по сигаретке и по чашке кофею. Ты все так же пьешь его литрами?
- Все так же! Кофе - это то, что нужно. Может, у тебя и выпить найдется?
- Может, и найдется!
Выпили по рюмочке. Стало чуть легче. Долго курили. Пили кофе. Молчали. Она ни о чем не спрашивала, а он не знал, с чего начать.
- Полина, я, наверное, должен просить у тебя прощения.
Господи, какой дурак! Зачем он приехал! Черт же его дернул! Максим внутренне застонал…
- Не надо, Макс, - устало сказала она. Затянулась, сигарета чуть дрожала в ее пальцах, и он заметил, какие худые у нее руки, и как она постарела за эти годы. Она выглядела старше своих лет, старше его, хотя они ровесники.
- Не надо ничего этого говорить, бог с тобой! Здорово, что ты приехал! Не надо париться, как говорит Колька, - она раздавила сигарету в пепельнице, - он рассказывал, ты ему помогаешь. Это очень хорошо! Я тоже иногда бываю у него. Но уже давно не заходила, некогда, работа.
Она улыбнулась. Улыбка меняла ее усталое лицо. Оно становилось моложе. И, глядя на ее улыбку, на обозначившиеся ямочки на щеках, он вспомнил, как однажды много лет назад он пришел к ней поздно вечером. Тогда он не мог ни с кем разговаривать, никому не мог рассказать о том страхе, который пережил. Он сидел здесь у нее на кухне и плакал. Она сказала ему тогда, что отойдет, повернется к нему спиной, а он пусть представит, что он один, и просто рассказывает сам себе. Это помогло, и впервые, через год молчания, он смог рассказать о том, что случилось, о том ужасе, который и сейчас по прошествии лет казался ему сном. Он смог рассказать о том, что произошло с ними в экспедиции. Ему нужно было кому-то рассказать. И Полина оказалась тем единственным человеком, которому он смог открыть тайну – сжигающую его изнутри, разрушающую.
