Даниил Корецкий - Адрес командировки - тюрьма
— На! — Небольшого роста, дерганый, будто собранный из пружинок, банкир ловко бросил очередную карту. Не какую-то склеенную из газеты стиру, а настоящую, атласную, из новой, не успевшей истрепаться колоды. На тыльной стороне ладони у него красовалась стрела, на которую как на шампур были нанизаны несколько карт — знак профессионального игрока. — Еще?
— Хорош, Катала, себе. — Седой перекатил папиросу из одного угла большого рта в другой и постучал ребром сложенных карт по кривобокой русалке с. гипертрофированным половым органом. Черты его лица оставались твердыми и холодными, будто складки и трещины в сером булыжнике.
На круглой физиономии Каталы, напротив, отражалось кипение азарта.
— Посмотрим, как повезет…
Приподнятые домиком брови придавали ему вид простоватый и наивный. Расписной знал, что впечатление обманчиво: на строгом режиме наивных простаков не бывает — только те, кто уже прошел зону или залетел впервые, но по особо тяжкой статье. Двое наблюдающих за игрой угрюмых коренастых малых — явные душегубы. И татуировки на мускулистых телах — оскаленные тигры, кинжалы, топоры, могилы — говорили о насильственных наклонностях.
— Раз! — Рука Каталы дернулась, будто на шарнире, и на стол упала бубновая десятка.
— Два! — Сверху шлепнулась еще десятка — пиковая.
— Две доски! — перевел дух банкир и озабоченно спросил: — А у тебя, Калик, сколько?
Расписной усмехнулся. Катала играл спектакль и явно переигрывал. Он набрал двадцать очков, если бы У Калика было двадцать одно, тот бы объявил сразу. При одинаковой же сумме всегда выигрывает банкир. Тогда к чему эта деланая озабоченность?
— Восемнадцать.
Седой бросил карты. Девятка, шестерка и дама веером рассыпались поверх выигрышных десяток.
— Выходит, повезло тебе? — Тяжелый взгляд пригвоздил банкира к лавке.
— Выходит так, — кивнул тот и демонстративно положил перед Каликом колоду: мол, если хочешь — проверяй.
— Если я тебя на вольтах или зехере[6] заловлю — клешню отрублю, спокойно произнес Калик, даже не посмотрев на колоду.
Угрюмые переглянулись. Они были похожи, только у одного правая бровь разделялась надвое белым рубцом и на щеке багровел длинный шрам, а глаз между ними почти не открывался.
Приподнятые брови опали, будто в домиках подпилили стропила.
— Да что я — волчара позорный, дьявол зачуханный? — обиделся Катала. — Не врубаюсь, с кем финтами шпилить?
— Ладно. Я сказал, ты слышал. Ероха!
У невидимой границы тут же появился толстый мужик в черных сатиновых трусах до колена. Вид у него был обреченный, мокрая грудь тяжело вздымалась.
— Жарко? — вроде как сочувственно спросил Калик.
— Дышать… нечем… — с трудом проговорил тот, глядя в пол.
— Ты свой костюм спортивный Катале-то отдай. Куда он тебе в такую жару?
— Зачем зайцу жилетка, он ее о кусты порвет! — хохотнул Катала. — Не бзди, Ероха, до зимы снова шерстью обрастешь…
— Я не доживу до зимы. У меня сердце выскакивает…
Калик недобро прищурил глаза.
— А как ты думал народное добро разграблять? Тащи костюм, хищник! И не коси, тут твои мастырки не канают[7]!
Вор повернулся к Расписному:
— Икряной[8] нас жалобить хочет! Мы шкурой рискуем за пару соток, а он, гумозник, в кабинете сидел и без напряга тыщи тырил!
— А тут и впрямь жарковато! — Расписной стянул через голову взопревшую рубаху, стащил брюки, оставшись в белых облегающих плавках.
Калик и Катала переглянулись, угрюмые впились взглядами в открывшуюся картинную галерею на могучем теле культуриста.
Трехкупольный храм во всю грудь говорил о трех судимостях, а размер и расположение татуировки вкупе с витыми погонами на плечах и звездами вокруг сосков свидетельствовали, что по рангу он не уступает Калику. Под ключицами вытатуированы широко открытые глаза, жестокий и беспощадный взгляд которых постоянно ищет сук и стукачей. На левом плече скалил зубы кот в цилиндре и бабочке — символ фарта и воровской удачи. На правом одноглазый пират в косынке и с серьгой, зажимал в зубах финку с надписью: "ИРА" — иду резать актив. На животе массивный воровской крест с распятой голой женщиной — глумление над христианской символикой и знак служения воровской идее. На левом предплечье сидящий на полумесяце черт с гитарой, под ним надпись: "Ах, почему нет водки на Луне", рядом — непристойного вида русалка — показатели любви к красивой жизни. На правом предплечье обвитый змеей кинжал сообщал, что его носитель судим за разбой, убийство или бандитизм, чуть ниже разорванные цепи выдавали стремление к свободе. Парусник под локтевым сгибом тоже отражал желание любым путем вырваться на волю. На бедре перечеркнутая колючей проволокой роза показывала, что совершеннолетие он встретил за решеткой. Восьмиконечные звезды на коленях знак несгибаемости: "Никогда не стану на колени".
Крепыш с полузакрытым глазом поднялся и будто невзначай обошел нового обитателя хаты.
На треугольной спине упитанный монах в развевающейся рясе усердно бил в большой и маленький колокола, показывая, что его хозяин не отмалчивается, когда надо восстановить справедливость. На левой лопатке скалился свирепый тигр. Это означало, что новичок свиреп, агрессивен, никого не боится и может дать отпор кому угодно. На правой был изображен рыцарь на коне с копьем и щитом — в обычном варианте символ борьбы за жизнь, но на щите красовалась фашистская свастика — знак анархиста, плюющего на всех и вся. Только отпетый сорвиголова мог наколоть себе такую штуку, наверняка провоцирующую оперов и надзирателей на палки, карцер и пониженную норму питания.
Покрутив головой, полутораглазый вернулся на место.
— Я Расписной, — представился Вольф. — Как жизнь в хате?
Возникло секундное замешательство. Новичок, нулевик, так себя не ведет. Он сидит смирненько и ждет, пока его расспросят, определят — кто он есть такой, и укажут, где спать и кем жить. А татуированный здоровяк сразу по-хозяйски брал быка за рога, так может поступать только привыкший командовать авторитет, уверенный в том, что его погремуха[9] хорошо известна всему арестантскому миру.
— Я Калик, — после некоторой заминки назвался вор. — Это Катала, это Меченый, а это Зубач. Я смотрю за хатой, пацаны мне помогают, у нас все в порядке.
— Дорога[10], я гляжу, у вас протоптана. — Расписной кивнул на новую колоду. — Грев[11] идет нормальный?
— Все есть, — кивнул Калик. — Я нарочно тормознулся, на этап не иду, чтоб порядок был. Хочешь — кайфа подгоним, хочешь — малевку передадим.
— Да нет, мне ничего не надо, все есть. — Вольф полез в свой тощий мешок, вытащил плитку прессованного чая, кусок колбасы, пачку порезанных пополам сигарет "Прима" и упаковку анальгина. — Это мой взнос на общество.
Он подвинул немалое по камерным меркам богатство смотрящему.
— За душевную щедрость братский поклон, — кивнул Калик. — Сейчас поужинаем.
И, не поворачивая головы, бросил в сторону:
— Савка, ужин. И чифир на всех.
— Хорошо бы литр водки приговорить, — мечтательно сказал Меченый.
— А мне бы кофе с булочкой да постебаться с дурочкой! — засмеялся Катала и подмигнул. Он находился в хорошем настроении.
— Как абвер[12] стойку держит? Наседок[13] много? — спросил Расписной.
— Пересыльная хата, брателла, сам понимаешь, все время движение идет, разобраться трудно. Но вроде нету.
— Теперь будут. Меня на крючке держат, дыхнуть не дают. Кто за домом[14] смотрит?
— Пинтос был, на Владимир ушел. Сейчас пока Краевой.
Худой юркий Савка разложил на листах чистой белой бумаги сало, копченую колбасу, хлеб, помидоры, огурцы, редиску, открыл консервы — шпроты, сайру, сгущенное молоко, поставил коробку шоколадных конфет и наконец принес чифирбак — большую алюминиевую кружку, наполненную дымящейся черной жидкостью. Кружку он поставил перед Каликом, а тот протянул Расписному.
— Пей, братишка…
Расписной, не выказав отвращения, отхлебнул горький, до ломоты в зубах настой, перевел дух и вроде бы даже с жадностью глотнул еще. Недаром Потапыч старательно приучал его к этой гадости. Калик вроде бы безучастно наблюдал, но на самом деле внимательно рассматривал перстни на пальцах: синий ромб со светлой серединой и тремя лучами означал срок в три года, начатый в детской зоне и законченный на взросляке, второй ромб с двумя заштрихованными треугольниками внутри и четырьмя лучами — оттянул четыре года за тяжкое преступление, в зоне был отрицалой[15], прямоугольник с крестом внутри и четырьмя лучами — судимость за грабеж к четырем годам, три луча перечеркнуты они не отбывались из-за побега.
