Ольга Тарасевич - Проклятие Эдварда Мунка
Нет, все не так.
«В новом романе Виктора Пелевина затрагивается…»
Ерунда какая-то.
«Модный прозаик Виктор Пелевин по-прежнему в своем апмлуа…»
Марина Красавина в очередной раз стерла первую строчку обзора книжных новинок и в отчаянии уставилась на монитор. Неужели она писала легкие, полные иронии и глубокого анализа статьи? Писала. Кому еще заниматься книжными обзорами для журнала «Искусство»? Ведь она самый продаваемый в России автор мистических романов. В ее прозу проваливаются, утратив чувство времени. А статьи – мелочи, щелкаются легко, как семечки, работы максимум на час. Теперь же – полный ступор. Интеллектуальный паралич. В аду не получается мыслить. Черти, сковородки, грешники – какая чушь. Настоящий ад – вырванное сердце, холодные губы. Тоскующая пустота между ног. Того, кто мог ее заполнить, кто был для этого создан, больше не будет. Ад выглядит, как ангел. Кто знал, что все получится так больно, так серьезно…
Первая встреча с Сашей Сулимским в памяти не отложилась совершенно. Второй план, мелкая роль, незначительный персонаж. Кажется, он мелькал в коридорах редакции «Искусства». Марина определенно точно видела высокую мускулистую фигуру. Льняные вьющиеся волосы до плеч, какие-то коробки, туда-сюда, не разминуться на узкой лестнице с мальчиком, волокущим системный блок. Как-то он сидел за ее компьютером. Марина вышвырнула его, как котенка. Хотелось скорее просмотреть почту. Мальчик что-то протестующе забормотал, и она оборвала его. Какая дефрагментация дисков? Она сама в состоянии запустить на ночь программу…
Зачем сорокалетним женщинам мальчики? Материнский инстинкт спит и, видимо, уже не проснется. Молоденький любовник – смешно, неловко, мучительно завидно. Его юность подчеркивает косметическое бессилие. Второй план. Никаких шансов.
Все случилось вот из-за этого компьютера с белоснежно чистой теперь страницей «ворда». Компьютер объявил забастовку, зависал, потом почему-то постоянно перегружался. Самостоятельно обуздать технику не получилось. Марина набрала по внутреннему телефону секретаршу Лерочку, чтобы та нашла Антона, который всегда помогал ей в решении таких проблем. Но девушка лишь рассмеялась: «Мариш, ну ты даешь! Не дергай больше Зарицкого. У нас уже полгода как работает системный администратор. Я скажу ему, чтобы он к тебе зашел…»
Она впервые рассмотрела его глаза. Темно-карие. Ласкающая чернота под длинными ресницами. Такой резкий контраст – белые волосы и смуглая кожа, а волоски на тонких запястьях летающих по клавишам рук неожиданно темные.
– Это я сломал твой компьютер, – заявил Саша, реанимировав машину. В его голосе звучало раскаяние. – Ты никогда на меня не смотришь. Ты не здороваешься. Ты…
Он помолчал, потом решительно закончил:
– Ты самая лучшая. Я люблю тебя.
Марина щелкнула зажигалкой, глубоко вдохнула ментоловый сигаретный дым. Неожиданное признание ее здорово позабавило. Она, конечно, знала, что выглядит значительно моложе своих лет. Короткий ежик темных волос, хорошая кожа, отличная фигура. У нее теперь – да, все правильно, четыре любовника. Но все-таки признание мальчишки чертовски приятно!
– Сколько вам лет, молодой человек?
– Двадцать пять… Хорошо, двадцать два. Я люблю тебя. Я все для тебя сделаю. Только не прогоняй меня, пожалуйста.
Он приблизился и взял ее за руку. Саша искрился такой сумасшедшей энергетикой, что Марина потеряла голову. Захотелось узнать вкус его правильных, четко очерченных губ и почувствовать, как под рукой просыпается горячая плоть. Он сделал не тот жест, которого подсознательно она ждала – прижал ее руку к своему сердечку. Оно колотилось так отчаянно, и Марина с удивлением услышала собственный задыхающийся голос:
– Поехали ко мне…
«Что я делаю? – думала она, проскакивая перекрестки. „БМВ“, словно почувствовав ее нетерпение, разрезал ночь, как стрела. – Как это все совершенно не нужно. Зачем мне этот мальчик? Скорее бы добраться. Если ангелочек так хочет пасть – не в моих правилах этому препятствовать…»
Два лестничных пролета. Он прошел их обреченно, как узник, шествующий на эшафот.
Пройдя в прихожую, Саша пробормотал:
– У тебя очень уютно.
Уютно. Насмешил. Уж к ее-то квартире такое определение не подходит. Марина могла бы поклясться – он даже не осмотрелся, упал на колени, прижался щекой к ее туфлям.
«Какой идиот», – подумала она и, сбросив обувь, прошла в ванную.
Он кинулся следом, стаскивая на ходу свитер, и обнял ее. Его неумелые пальцы нетерпеливо расстегивали блузку, запутались в застежке бюстгальтера.
– Детский сад, – пробормотала Марина, отстраняя горячие руки. – Не мешай, я сама.
Встав под душ, она обернулась и невольно залюбовалась Сашиным телом, пропорциональным, мускулистым и… Такой большой… Какой-то немальчишеский. Как неродной, честное слово.
– У кого ты его украл? – хрипло поинтересовалась она.
– А? Что?
Саша зашел в душевую кабину, и его член, пробуждаясь, коснулся ее бедра и замер.
Лавина поцелуев. Как Саша ее целовал! Губы, лицо, шея, живот, складочка между ног… Невыносимо, изматывающе, еще, только не останавливайся, да, вот так, вот там, еще, милый…
Он выпил ее первый оргазм, и Марина, трезвея, успела подумать: «Какое-то безумие. Мы сейчас шлепнемся в этой кабине. И косметика наверняка размазалась». Потом все мысли исчезли. Если он его и украл – правильно сделал. Потрясающий член – жадный, быстрый, по размеру , у нее такого никогда не было.
Они выбрались из душа, чтобы все повторить в спальне. И в прихожей. И даже на кухне.
Закрыв под утро за Сашей дверь, Марина честно себе призналась – этот мальчик, влюбленный, смешной, неловкий, был ее самым лучшим любовником, и ей опять его хочется так сильно, как будто бы ее сто лет не ласкал мужчина.
Не показывать своих чувств. Вынудить его уйти, потому что потом будет слишком больно. Избавиться от наваждения раз и навсегда. Рано или поздно он залюбуется чьей-нибудь нежной персиковой девичьей кожей – и что тогда? Чувствовать себя старой? Брошенной? Обманутой? Ни за что! Порвать все сейчас. Иначе потом он разорвет ее. А в сорок лет это больнее, чем в двадцать. Раненая душа заживает с годами все хуже и хуже. Медленнее. Мучительнее.
И когда Саша позвонил, и сердце радостно встрепенулось от мальчишеского голоса, Марина жестко сказала:
– Извини, сегодня я занята. Встречаюсь с другим. И не только встречаюсь…
– Конечно, – пробормотал он смиренно. – Понимаю. Только не прогоняй меня, любимая.
Любовь, как кислота, растворила в нем все – самоуважение, гордость, чувство собственного достоинства. Да хоть ковриком под ногами – лишь бы те ноги, которые по нему топчутся, были ее, Мариниными. Море сувенирных побрякушек, град эсэмэсок, всепрощающие губы, налитый желанием член.
«Он все стерпит. Катастрофа. Собачка. Моя собачка. Щеночек. Послушный и дрессированный», – рассуждала Марина, поражаясь плескавшейся в душе нежности и своему легкому, невесомому телу.
И все-таки эти отношения выматывали. Каждый день его хотелось все больше. Он был совсем рядом, со своими нежными руками, глупыми признаниями, цветами. Тем не менее Марине казалось: Саша невыносимо мешает. Жить, работать, флиртовать, наслаждаться собой и окружающими мужчинами.
Может быть, она его убедила-таки, что надо уйти.
Все закончилось так же внезапно, как и началось. Не звонил, не приходил. Исчез. А не в ее правилах предпринимать хоть что-либо для возвращения мужчины. Мальчика. Какой он еще мужчина? Мальчик… Похожий на ангела. Без которого начался ад.
Трудно даже припомнить, когда Марина чувствовала себя такой несчастной. Может, в юности? Яркой, незабываемой и вместе с тем выстывшей от одиночества, вечных проблем…
«Новый роман Виктора Пелевина…» – набрали безвольные пальцы.
Ах, нет. Это уже было. Что же делать?
Марина встала из-за стола, закурила сигарету и подошла к окну. Мокрый снег уныло засыпал Маросейку, лип к красно-желтой вывеске «Макдоналдса», припорашивал темные скелеты деревьев и макушки припаркованных у обочины авто.
«Что-то случится, – внезапно поняла Марина. – Что-то страшное и непоправимое. Все к лучшему. Перестану мучить окружающих. И себя».
Выражение лица зашедшего в кабинет человека было ей хорошо знакомо. На Марину Красавину всегда смотрят только так – заискивающе, преданно, с надеждой.
– Антон, мне не работается, – призналась она. – Уже час сижу за машиной, не написала ни строчки.
Антон Зарицкий развел руками.
– Сочувствую. У меня наоборот. Вдохновение. Работа спорится. Только что отписался про выставку молодого художника. Может, потому, что торопился к тебе.
– А чем тебе еще заниматься? Сам ты рисуешь ужасно. Остается только писать о том, как это делают другие, – Марина затушила окурок в стоящей на подоконнике пепельнице и опять уставилась в окно. В голове вертелось: «Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает». Или – клин клином?
