Лариса Соболева - Негр Артур Иванович
– Веремеева, к тебе пришли, – сообщила раздатчица еды, поставив на пол два эмалированных ведра и вытирая грязным фартуком потное, красное лицо.
– Кто? – спросила Даша.
– Ну... Эта... Негра какая-то... Ой, боже ж мой! Куды ж ты скачешь?
Даша взлетела с кровати, на ходу набрасывая халат, ринулась из палаты, не слушая причитаний. Уткнувшись лицом в грудь Артура, она плакала навзрыд, тот гладил ее по волосам и плечам, приговаривая:
– Даша, ну все, все. Я приехал, обещал и приехал. Успокойся. Пойдем?
– Нет. Не хочу объясняться со всеми этими... врачами и остальными. Хочу смыться потихоньку. Ты на машине?
– Конечно.
– Поставь машину квартала за два вниз, – указала она рукой направление, – и жди. Я приду через полчаса, хорошо?
– Понял.
Она удалялась к корпусу. Ну и видок! Застиранный халат с чужого плеча, тапочки без задников, бабушкина радость (допотопней трудно отыскать), из-под халата торчит ночная рубашка в цветочек. На голове заметил почти зажившую рану, вокруг которой грубо выстрижены волосы. Осунулась, бледная, с синими кругами под глазами... Но это была Дашка.
А в окнах друг над другом в пятиярусном расположении лица. Лица любопытные, нахальные, переговаривающиеся, глядевшие на Артура во все глаза. «Дикари», – подумал он и направился к выходу из больницы.
На втором этаже Дашу обступили женщины:
– Это кто ж такой?
– Друг, – ответила она.
– Ну да! А чего черный негр?
– Мулат.
– А из какой страны?
– Из нашей.
– Да ну! А чего он здесь делает?
– Проездом.
– А чего обнимал тебя?
– Руки есть, – злилась Даша.
– Ох, говорят, негры палки кидают... мечта! – потягиваясь, сказала моложавая и краснощекая толстуха.
– Какие палки? – не поняла Даша.
– Не знаешь? Да ты баба или девка? – хихикала краснощекая. – Ну, в койке бабам. Мне б сейчас этого негра... я б его ухайдокала.
От хохота едва не разлетелось здание.
– Тьфу, бисови девки! Штоб языки у вас поотсыхали! – замахала клюкой бабка в беленьком платочке и в шерстяных чулках (в жару-то!). – Штоб вам повылазило, паскудницы! Ах, срамницы! Тьфу, прости господи!
«Бисови девки» тряслись, хохоча и повизгивая, Даша хмурилась.
– А ты пробовала? – спросила краснощекая, когда хохот пошел на убыль.
– Что?
– Негра этого? Как мужик он как, а?
– Отстаньте, у меня голова болит.
Она вырвалась из круга обступивших женщин, в палате упала на кровать ничком. Глупые и беспардонные бабы вывели ее из равновесия. Вот уж простота идиотская... Пожалуй, впервые двуногие раздражали. Ей приходится много встречаться с разными людьми по долгу службы, находить с ними общий язык, но сегодня Даша готова была убить любопытных дур. Полежав некоторое время, она встала, выскользнула из палаты, в коридоре ее окликнула медсестра:
– Ты куда? Скоро на процедуры.
– На воздух. Душно.
Побродив по двору больницы, стараясь попадаться всем подряд на глаза, Дарья ускользнула. Артур ждал в машине в условленном месте. Возле него крутились два голопузых мальчугана лет восьми-девяти с грязными разводами на животах. Даша забралась на заднее сиденье, поцеловала Артура в висок со словами благодарности. Он протянул пакет:
– Переодевайся.
Она брезгливо сбросила больничную одежду... В зеркале над лобовым стеклом заметила два пристальных глаза...
– Пожалуйста, не смотри, – смутилась она. – Расческа есть?
Он передал массажную щетку, повернувшись к боковому окну. Через пару минут Даша пересела на первое сиденье:
– Сначала ко мне домой. Я покажу дорогу.
Все же есть в ней нечто особенное, правда, Артур не может определить – что.
Были у него женщины намного красивее, любившие его, а внутри замирает только при появлении Дашки. Странно. Так что же в ней такого необычного? Вот сейчас она задумалась в напряженно-нетерпеливой позе, похожая на картину неизвестного русского художника, на нее хочется смотреть. Минуту назад, словно из дореволюционного приюта вышла, теперь же совсем другая... И коса через плечо... Да, есть старомодность в этих длиннющих волосах, но очаровательная старомодность. Обычно она закручивает волосы на затылке, закалывая шпильками, которых сейчас у нее нет. Это не та женщина, которая легко заводит романы и так же легко их разрывает. Может, его и привлекает недосягаемость? Крепость взята – и потерян интерес, такое возможно? Вполне. Так было не раз. Только в данном заболевании кроются более серьезные причины. Он отвел глаза от нее и включил зажигание. Да, по российским путям-дорогам даже джипу делать нечего, однако Артур уверенно колесил по узким улочкам с размытыми дождем дорогами. Даша свернула больничные тряпки в узел и выбросила в окно.
Подъехали к пепелищу. Достаточно беглого взгляда, чтобы определить силу пожара. Вот это горело! Огонь выел все без остатка, кроме кирпичной кладки и железных балок с перекрытиями.
– Дашенька! Даша!
Из соседнего дома выбежал навстречу пожилой мужчина, крепкий на вид, с загорелым лицом, обнял плачущую Дашу, без конца повторявшую:
– Господи, как это могло случиться? Дядя Юра, как?
– Проводка, сказали, загорелась, – прослезился и дядя Юра. – Я до ветру вышел ночью, смотрю – полымя. Всех соседей поднял... Ведра давай наливать... Кинулись «пожарку» вызывать, а телефон только в соседнем дворе, у Жужелицы. Стукали-стукали, а она тетеря глухая... Еле достукались. «Пожарка» приехала, а тут такое творилось... Хорошо, ветра не було, а то б и соседние дома... Мы как могли... Тебя только и вытащили, в окошко билась ты. Стекло разбили и вытащили. А оно – сквозной, видать, потянул, – пока тебя тащили, за тобой так зажглось, не приведи господи. Вот так. Мать твою, бабу Галю, нашли в коридоре уже потом... Знать бы, что вы вместе были... Всего-то дверь надо было вышибить. Да кто ж знал? А тебя вот... В окно ты билась, Даша, звала меня.
– Боже мой, ничего не помню, ничего, – простонала она.
Во время рассказа Артур бродил по выгоревшему дому. Неподалеку послышалось бреньканье гитары и нечто вроде песни:
А я морячка, на море волны.Я капитана люблю, нет силы...Налей-ка выпить, спою я песню...
– О, Зойка-пропойка с утра глаза залила, – грустно сказал дядя Юра. – Концерт вам по заказу. Опять дочку позорит.
Наискосок от них на куче песка сидело подобие женщины в морском поношенном кителе и капитанской фуражке. Зойка-пропойка беспорядочно била по струнам, создавая немыслимую какофонию и выкрикивая нараспев фразы, не имеющие никакого отношения к песне. Наконец Зойка-пропойка встала, почесала тощий зад, ухватившись за высокий забор, подтянулась и, положив подбородок поверх забора, заорала на всю улицу:
– Людка! Людка, подлюка, витчини калитку! Ты дома, я знаю. Витчини, говорят! Я тебе мать или не мать? От гады! Предатели! Я в КГБ на вас напишу! Не имеешь права. Должна мать... – Бум – упала, быстренько поднялась и вновь повисла на заборе. – Мать обязана кормить-поить! Людка, подлюка!..
Артур отвернулся. Чего только не насмотришься в нашей замечательной стране, какие экземпляры не встретишь! Калитку никто не «витчинял», и Зойке-пропойке пришлось, замысловато перебирая ногами, начать отступление с привычной позиции под забором. Увидев Артура, она остановилась как вкопанная.
– Тю!.. Не допила! – завопила истошно Зойка-пропойка, кинувшись к родному забору: – Людка! Людка, дай выпить, матери мерещится! Людка! Выпить дай, подлюка!
– Вы уж простите, – извинялся перед Артуром дядя Юра, – она запойная, пропойка, словом. И дочку позорит, а та дивчина хорошая. И как земля таких носит? Баба Муся человеком была – сгорела, а тут алкашня ненасытная, худо только от нее, а живет себе...
– Земля всех носит: и хороших и плохих, – вздохнула Даша. – Пусть живет, места всем хватит, да и вам же веселее.
– Вы говорили, проводка загорелась, а кто определил? – спросил Артур.
– Ну, так... Пожарные сказали... И милиция.
– Вы видели ИХ? – тихо спросила Даша.
Дядя Юра замер, опустил глаза в землю, понимая, о ком она спрашивает, но ни о чем больше поведать был не в силах. Смахнув слезу, прошептал:
– Что ж тут поделаешь... Ты благодари бога, что сама осталась жива...
– Мне его не за что благодарить. Вы видели их?
– Да. При мне всех троих вынесли... – с трудом выговорил дядя Юра. – После уж, когда потушили. Дашенька, сначала угорают... Вот. Не чувствовали они... А братец твой Ромка схоронил. Деньги мы собрали... На работе ему помогли... Такие дела, значит...
Даша двигалась по дому молча и без слез. Только изредка, когда воображение особенно сильно рисовало страшные картины пожара, она с шумом вдыхала воздух, задерживая его в груди, пока не начинала кружиться голова. Этот способ дыхания позволял не впасть в истерику. Она вернулась к мужчинам, у ног которых вился Дружок, собака матери. Заметив Дашу, пес жалобно заскулил, завилял хвостом.
– Ты жив, Дружок? Повезло и тебе... – гладила его она, присев на корточки. Вдруг огляделась. – А где машина?
