Феликс Меркулов - Он не хотел предавать
— А вы предложите выкупить его бывшей жене вашего отца, — посоветовал Георгий, накрывая картину простыней.
Наследница поморщилась:
— Я предлагала, но она ответила, что портрет ей не нравится. А мне он на что?
— А художник? Может, Арамов захочет выкупить свое творение?
Дочь Завальнюка пренебрежительно отмахнулась. То ли ее не волновала судьба портрета, то ли и этот вариант был испробован — и безуспешно.
С веранды они вышли во внутренний двор, откуда дорожка вела в сад. Вокруг подстриженного газона с визгом носились внуки покойного Завальнюка. Мальчишка лет пяти-шести обстреливал из водяного автомата собачонку с выпуклыми глазами. За ними едва поспевала бегом трехлетняя девочка. Собачонка визгливо лаяла, девочка заливалась хохотом, мальчик издавал устрашающие вопли, соответствующие, но его мнению, военным действиям. Из-за угла дома доносился рокот бульдозера.
— Сумасшедший дом! — энергично закричала наследница, оборачиваясь к Гольцову.
С этим он мысленно согласился.
Наследница проводила Георгия до живой беседки, где уже сидел один гость.
— Станислав Беняш, — представился молодой человек, чуть приподнявшись из ротангового кресла-качалки.
Судя по простоте общения, вездесущий литературный секретарь покойника и здесь успел прижиться. Когда наследница хотела сходить в дом за фотографиями, предупредительный Стасик ее опередил:
— Я сам принесу.
И обернулся в момент, еще и пару баночек пива из холодильника притащил, и все это без подхалимажа и заискивания, а очень искренне и между прочим…
Георгий, уютно откинувшись на спинку кресла-качалки, рассматривал фотографии. Рядом журчал рукотворный дождик: из трубок перголы бисерными нитями струилась вниз вода, орошая первые зеленые побеги. Летом, думал он, побеги поднимутся высоко, завьют всю беседку, отгородят уединенный уголок. Красивый дом, красивый сад. Кто поверит, что это райское спокойствие можно добровольно поменять на бешеную круговерть: работа — офис — работа?
Мирно ли была поделена империя покойника? По доброй ли воле дочь Завальнюка согласилась ограничиться папиной недвижимостью и банковскими сейфами? По доброй ли воле мадам Кричевская-Завальнюк лишила себя роскошной квартиры в Москве, дома в Жуковке, виллы в Биаррице и поместья в Тоскане, на берегу Тирренского моря. Не поместья даже, а небольшого замка с названием Галло-Неро — Черный Петух.
Что делает теперь наследница с этим Черным Петухом? Может, то же, что и с картинами: разводит руками и вздыхает: «Ух, сколько возни!» Разве что Стасик подскажет, Стасик присоветует, и сам с удовольствием в Тоскану слетает, и за хозяйским добром приглядит?
Однако дочь Завальнюка выглядела вполне довольной своей участью.
— Меньше денег — меньше проблем, — развила эту тему наследница. — Я вовсе не хочу, чтобы меня пришили где-нибудь в подъезде.
Она постучала сначала себе полбу, потом по столу, приговаривая: «Дерево об дерево».
— Вы думаете, мне бы удалось удержать в руках папину компанию? В нашей стране? Да никогда. У меня двое детей. Я хочу спокойно жить. Надо быть реалистом. Любе нравилось управлять, она в этом как рыба в воде — ну и отлично, и пусть управляет, а мне лучше синица в руке, чем журавль в небе.
К молодой вдове Завальнюка наследница испытывала смешанные чувства. С одной стороны, при жизни отца врагами эти женщины не были. Дочь Завальнюка никогда не осуждала Кричевскую за то, что она увела отца из семьи.
— Знаете, мама тоже не подарок, — изрекла она. — Я отца прекрасно понимаю.
Да, после развода дочь общалась с отцом и с его молодой женой, хотя мать принципиально бойкотировала бывшего супруга. «Согласна, для мамы отец никто, всего лишь бывший муж. Но мне-то он самый близкий кровный родственник, не так ли? Как я могла с ним не общаться?» Дочь навещала отца, и вскоре познакомилась с его новой женой — Любовью Кричевской. Относились обе женщины друг к другу нейтрально, скорее даже положительно. Это понятно — ведь между ними разница в возрасте была небольшая, и они понимали друг друга с полуслова. После смерти Завальнюка они смогли найти общий язык и поделить имущество без дрязг. После раздела материальных претензий друг к другу также не возникало.
— Вопросы надо решать цивилизованно, — поддакнул Стасик, раскачиваясь в кресле, закинув ногу на ногу и обхватив колено длинными пальцами.
Георгий покосился на его эпатажные голубые вельветовые брюки и стильные лакированные штиблеты с узкими носами.
— Наши адвокаты сумели договориться, — более сдержанно пояснила дочь Завальнюка.
— А как вы относитесь к обвинению против Кричевской? Вы верите, что она причастна к смерти вашего отца?
Наследница подняла брови и развела руками, изображая двусмысленность своего положения.
— Ну, а как я могу к этому относиться? — ответила она вопросом на вопрос. — С одной стороны, не пойман — не вор. Суд Кричевскую оправдал. А виновна она на самом деле, или не виновна?.. Я не Господь Бог. Я не знаю.
Она пожала плечами.
Тем не менее, подумал Гольцов, портрет второй жены держать в доме она не намерена.
— А почему вы отказались от первоначального желания выступать свидетельницей на суде?
Стасик посмотрел на наследницу, с упреком сказал:
— Я ее убеждал.
Наследница тоже повернулась к Стасику и, словно они здесь были вдвоем, ответила ему:
— Не надо меня ни в чем убеждать, я сама в состоянии принять решение.
— Я сама? — хмыкнул литературный секретарь.
— Именно.
— А что здесь делал этот прощелыга?
— Какой прощелыга? — хором задали вопрос Георгий и дочь Завальнюка, только в разной тональности: Гольцов — тоном заинтересованным, наследница — истеричным.
— Теперь мы спрашиваем, какой прощелыга, — с удовольствием попрекнул Стасик, и хотя он говорил «мы», было ясно, что обращение во множественном лице адресовано одной наследнице. — А когда он курским соловьем разливался, слушала развесив уши?
— Ничего я не слушала, во-первых, — покраснев, ответила она, — а во-вторых, ну и что из того? Между прочим, он говорил правду.
— Правду? Просто смешно!
Георгий не встревал в перебранку. Глядишь, так и брякнут что-нибудь интересное.
— Да, правду! — подбоченясь, заявила дочь Завальнюка. — Между прочим, мы с Кричевской родственники, если хочешь знать. Пусть не кровные, но все-таки, с точки зрения человеческой морали…
— Да она гибрид ужа и ежа, а ты о человеческой морали…
— Не смей так при мне о ней отзываться. Она член моей семьи, и он совершенно правильно заметил, что, если суд не докажет виновность Кричевской, я попаду в идиотское положение — вроде как хотела родственницу засудить, а когда не вышло — что, снова в дом на семейные праздники стану ее приглашать?
— Давай приглашай, — иронично поддакнул Стасик, — жди, когда она тебе цианида в чай подсыплет.
— Ты ее просто ненавидишь!
— А ты просто зомби. Тебе профессионально промыли мозги.
Дочь Завальнюка изменилась в лице.
— Сам ты зомби! — по-детски крикнула она обидчику.
Стасик цинично протянул:
— Этот лейтенант сделал тебе настоящую клизму для мозгов, а ты и не заметила.
— Знаешь что… — Наследница набрала воздуха, чтобы выпалить что-нибудь оскорбительное, но у нее предательски задрожали пухлые губы, и голосом, готовым сорваться в плач, она выкрикнула банальнейшее: — Заткнись!
Стасик жестом показал: все-все, молчу, пока не разразилась буря. Встал и демонстративно ушел в дом. Наследница, сделав обиженное лицо, осталась сидеть в кресле, сложив руки на груди, и, насупившись смотреть в одну точку. Может быть, она ждала, что Стасик поспешит перед ней извиниться, но литературный секретарь с невозмутимым видом прогуливался по аллее вдоль дома и даже не глядел в ее сторону.
Георгий, ставший невзначай свидетелем почти семейной сцены, поинтересовался, о каком прощелыге, сумевшем профессионально промыть мозги, шла, собственно, речь? Но наследница на прямой вопрос прямого ответа не дала, зато поподробнее изложила свои аргументы:
— У меня вообще от всей этой истории ощущение, будто мной хотят воспользоваться! Как будто кто-то сознательно захотел клин вбить между мной и Кричевской.
Значит, она не верит в виновность Кричевской?
— Понятия не имею, — заявила наследница.
Исходя из материалов следствия, с которыми ее ознакомил некий доброжелатель, вот какой лично она для себя сделала вывод: отец изменял Кричевской — раз! (Наследница загнула один палец.) Кричевская ревновала отца и следила за ним — два! (Она загнула второй палец, покачала головой.) Ничего больше. Из этого нельзя сделать вывод, что Кричевская убила ее отца.
— Я решила не вмешиваться и дала суду возможность установить истину. Хотя я прекрасно понимаю, в какой стране мы живем. И не верю, что суд устанавливает истину! Но и иного пути я тоже не знаю. Вот вы скажите, что я должна была еще сделать?
