Джеймс Олдридж - Джули отрешённый
– Не стоит о бренной плоти, доктор Хоумз. Миссис Кристо просила у вас помощи?
– Просила. Но… – Хоумз, искусный оратор, умолк на самом интересном месте.
– Так что же? – нетерпеливо спросил Страпп.
– Она предупредила меня, чтобы я не заговаривал с ним. Умоляла не корить его за то, что он ступил на путь греха.
– Почему она так говорила?
– Она сказала, что не знает, чем он ответит на мои речи.
– Вы хотите сказать, она боялась, что он прибегнет к насилию?
– Она боялась влияния сатаны, который ныне им завладел.
– И вы согласились молчать, ничего ему не говорить?
– Нет. Нет. Я знаю свой долг, мистер Страпп.
– Так что же произошло?
– Миссис Кристо рыдала, рыдала, рыдала…
– А вы как поступили?
– Я дождался возвращения сына, и когда он вошел в кухню, где, я сидел с миссис Кристо, я попытался показать ему в свете учения Христова, как дурен и ошибочен избранный им путь греха.
– Он что-нибудь сказал?
– Ничего не сказал.
– Совсем ничего?
– Ничего членораздельного. Когда я стал внушать ему, как вредит он сам себе, как грешно вводить в дом саму размалеванную Иезавель сего града и дьявола по плоти…
– Ясно. Что он на это сказал? Что сделал?
– Он зарычал, как зверь. Он был одержим…
– Вы хотите сказать, он вышел из себя?
– Да, он потерял облик человеческий…
– Что же он сделал?
– Схватил большой нож, который лежал в кухне на доске для хлеба, и кинулся на меня.
– Он бросился на вас?
– Да. Бросался опять и опять…
– Что сделали вы?
– Мне пришлось спасаться. Пришлось бежать. Он бежал за мной до самой калитки, и рычал, как зверь, и замахивался на меня ножом.
– Это было задолго до смерти миссис Кристо?
– Накануне. Как раз накануне, мистер Страпп.
В зале задвигались, завздыхали, позади меня кто-то всхлипывал, а сам я закрыл лицо руками и мысленно застонал: «Джули, Джули!» Что еще тут скажешь, что сделаешь? Как тут выразить всю меру отчаяния?
Страпп помолчал – пусть вздохи и всхлипывания делают свое дело, – а немного погодя негромко и просто сказал:
– Больше мне говорить нечего, ваша милость. Таковы доказательства обвинения.
В зале воцарилась тишина, и я надеялся, что отец заявит, наконец, протест, или заспорит, или даже вспылит. Но теперь его молчание словно слилось с молчанием Джули. а потом вместо того, чтобы предпринять позарез необходимую сейчас контратаку, он затеял весьма практический разговор с судьей Лейкером и Страппом о том, чтобы перенести дальнейшее слушание на завтра.
Судья пожал плечами: он запомнил урок, преподанный ему за его попытку вмешаться.
– Хорошо, мистер Куэйл, – сказал он и покачал головой. – Как вам угодно. – Потом обернулся к Страппу: – Желаете произнести свою заключительную речь теперь, мистер Страпп, или завтра, после того, как выступит защита?
– Я заключу после защиты, ваша милость, – сказал Страпп. – Сейчас мне это нежелательно.
– В таком случае, – вмешался отец, – если мы на сегодня заканчиваем, я прошу разрешения суда повторно вызвать на завтра некоторых свидетелей – в качестве свидетелей защиты.
– Это весьма необычно, мистер Куэйл, у вас ведь была полная возможность подвергнуть их перекрестному допросу, – сказал Лейкер. Отец промолчал, и Лейкер опять пожал плечами, словно окончательно отказывался понять его поведение. – Прекрасно, – сказал он, – если только вы не возражаете, мистер Страпп.
Страпп перестал складывать бумаги. Он всегда с подозрением относился к каждому шагу моего отца, особенно если шаг был хоть сколько-нибудь необычным. Он явно насторожился. Но показания Хоумза так укрепили его позиции, что он махнул рукой и сказал:
– Нет, я не возражаю, ваша милость.
– Прекрасно. – Судья сунул огрызок карандаша в карман жилета под мантией. – Но хотел бы я знать, к чему вы клоните, мистер Куэйл.
– Узнаете, ваша милость, – сказал отец и взял единственный лежащий перед ним листок. Небольшой, чуть больше визитной карточки.
Объявлен был перерыв до завтра, до десяти утра, и, как все, кто весь день недоуменно глядел на загадочное поведение защитника, я жаждал узнать, что на уме у отца, что он готовит на завтра. Так жаждал, что позже, за обедом, снова умышленно нарушил правила и сказал ему, что не верю я Хоумзу, будто Джули ссорился с матерью.
– Хоумз врет, – сказал я. – Джули нипочем не стал бы с ней ссориться. Мало ли чего наговорил Хоумз!
– Хватит, – пробормотал отец; казалось, он поглощен своими мыслями и ему сейчас не до меня. За столом он был так же молчалив и задумчив, как и весь день в суде.
– Но он врет, я знаю, – стоял я на своем.
– Ничего ты не знаешь, – сказал отец, наконец обратив на меня внимание. – Доктор Хоумз врать не станет. Если не считать всей этой проповеднической болтовни, он отвечал на вопросы правдиво и прямо.
– А я говорю, он врет, – возмутился я. Отец бросил нож и вилку.
– Вот что, юноша, – сказал он. – Если бы ты был повнимательней к тому, как в суде ведутся дела, так мог бы знать, что в уголовном суде часто «врут» вопросы, а не ответы. Так что думай прежде, чем кричать…
– Тогда почему же ты сам не задавал вопросы? – вскинулся я.
– Я уже сказал, хватит! – отрезал отец. – Я не намерен это обсуждать. И ты не будешь…
– Но…
– Ешь и прекрати этот разговор! – Сам он в эти минуты не ел и смотрел на меня так свирепо, словно ему осточертели и я и всё на свете. – Тебя даже нечего было пускать в суд, раз ты не соображаешь, что там происходит. И уж раз ты горячишься, как мальчишка, изволь поостеречься, когда станешь писать отчет для субботнего номера газеты. Если ты позволишь своим чувствам одержать верх над разумом и представишь кого-либо в ложном свете, тебя привлекут за клевету в печати. Короче, смотри за собой, а всех прочих оставь в покое.
Отчет, который мне предстояло написать для газеты, должен был основываться на стенограмме суда – в четверг разрешат ее прочесть. Отец это знал. Он попросту велел мне замолчать. Мама молча просила меня о том же, и сестра Джннни тоже. Отец и так озабочен, неспокоен, ну чего ради я к нему пристаю?
Но когда отец свернул свою салфетку, засунул ее в серебряное кольцо и поспешил к себе в контору, я сказал маме:
– Все равно он сегодня все выпустил из рук. Он всегда толкует о внутренней логике защиты, а сегодня я никакой логики не заметил. Ни намека на логику. Он просто ни слова не говорил. Предоставил все Страппу.
– Он знает, что делает, – сказал Том.
– Сегодня в суде на это было не похоже, – мрачно возразил я.
– Ты совсем безнадежен, – сказала Джинни. – Джули заколол свою мать, это же ясно. Чего ты ждешь от папы? Чтоб он ее воскресил?
– Джинни!
– Кит меня просто бесит.
Джинни в сердцах даже ногой топнула. Том уже незаметно ускользнул на свидание к одной девчонке (наши родители считали ее неподходящей и запрещали с ней видеться), и мы с матерью остались вдвоем мыть посуду.
– Он не так уж тревожится за успех защиты, главное – за мальчика, – сказала мама. – По-моему, он еще просто не понимает, что за человек этот твой Джули.
– Его никто не понимает, – сказал я. – В том-то и беда.
– Тогда не суди отца слишком строго. Он делает все, что в его силах.
Я это знал. Но когда на следующее утро суд возобновил работу, по тому, как вела себя публика – как она усаживалась, как ослабел ее интерес, как держались полицейские, секретари, Страпп и даже сам судья, я почувствовал: все они считают, что дело уже решено и отцу вряд ли удастся что-либо изменить.
Глава 20
Но едва он заговорил, мне стало ясно: наконец-то он намерен действовать так, как мы ждали.
– Ваша милость! – нетерпеливо начал он, едва дождавшись последнего удара часов.
Только что отзвучало непременное «Встать, суд идет!», и сейчас все усаживались на свои места, но отец уже снова вскочил, словно ему не терпелось поскорей со всем этим покончить.
– Минутку, мистер Куэйл, минутку, – сказал судья Лейкер. – Я знаю, заседание открыто, но дайте мне хоть сесть как следует.
– Я полагал, что вы уже готовы, ваша милость, – сказал отец. Похоже, он был сегодня взвинчен не меньше судьи и против своего обыкновения сейчас даже не извинился. Этими отрывистыми словами он уже приковал к себе всеобщее внимание. И сейчас все взгляды были обращены на него.
Сам я так пристально следил за каждым его движением, что даже не вдруг заметил в зале нашу Бетт. Она была в голубом и сидела как раз позади моего отца. Было и еще чему удивиться: рядом с Бетт сидела Норма Толмедж в красном платье, красном берете, красных туфлях с перекрещенными на лодыжках ремешками, в шелковых чулках и с маленькой черной блестящей сумочкой. Поразительное это было зрелище – они две бок о бок, такие разные, но, взглянув на Джули, я и вовсе ахнул от изумления, ничего подобного я не ожидал.
На нем была белая рубашка с отложным воротником и хорошо сидящий синий костюм, который Норма купила ему в магазине Уилсона. Этот костюм и белый отложной воротник, выгодно освещенные соседней лампой, заставили забыть про его угловатость, худобу, бедность. Перед нами сидел утонченный, задумчивый интеллигентный юноша-европеец, которому явно свойственны лишь самые изысканные мысли, изящные жесты и недосягаемая гармоничная непорочность. Превращение разительное, полное поэзии. Конечно же, Джули надо было родиться на другом материке.
