Фред Варгас - Заповедное место

— Расследованием дела Воделя-младшего руководит комиссар Штиль. Он похож на свою фамилию — тихий, миролюбивый человек, которому не нужны лишние неприятности. При этом, как я уже говорил, думает он медленно. Вот почему я считаю, что у нас в запасе не три, а четыре дня. Морель упоминал еще двоих, лейтенанта и бригадира, Нуазело и Дрюмона. Про остальных я ничего не знаю.

— Дайте мне полный список, Данглар.

— Кого конкретно вы ищете?

— Вьетнамца, который был моим напарником в Мессильи. Это маленький, сонный городок, но у меня никогда еще не было такой приятной работы на выезде — в те редкие моменты, когда удавалось работать. Он курил не ртом, а носом, воспарял на несколько сантиметров над землей — по крайней мере, мне так казалось, — исполнял музыкальные пьесы на стаканах и изображал всех животных, какие есть на земле.

Через двадцать минут Адамберг получил полный список подчиненных комиссара Штиля.

— Я поговорил с внуком Славка, — сказал Данглар. — Он прямо сейчас выезжает из Марселя и будет ждать вас в Венеции, на вокзале Санта-Лючия, в двадцать один ноль-ноль, на платформе, откуда отходит белградский поезд, у вагона номер семнадцать. Он рад возможности побывать в Кисельево. Владислав вообще всегда радуется.

— Как я его узнаю?

— Легко. Он худой и волосатый, длинная шевелюра свисает на мохнатую спину, и вся эта растительность — черная, как чернила.

— Лейтенант Май Дьен Динь, — сказал Адамберг, ткнув пальцем в одну из строчек списка. — В декабре он прислал мне открытку. Я знал, что его собираются перевести в Авиньон. Когда Май в отпуске, он часто присылает мне открытки с советами, исполненными восточной мудрости.

«Если у тебя кончился хлеб, не стоит съедать собственную руку».

— Но это же глупо.

— Да нет, нормально, он сам их выдумывает.

— Вы отвечаете на его открытки?

— Я не умею выдумывать красивые фразы, — сказал Адамберг, набирая номер лейтенанта Мая. — Динь? Это Жан-Батист. Спасибо за открытку, которую ты прислал мне в декабре.

— Сейчас у нас июнь. Но ты всегда был медлительным. А медлительный человек делает все не так скоро, как быстрый. Ты сообразил, что мы с тобой занимаемся одним и тем же делом? Делом Воделя?

— У которого так удачно нашли гильзу под холодильником?

— Да, но тот, кто ее подбросил, допустил оплошность: оставил на коврике карандашные стружки, которые пристали у него к подошвам. Не беспокойся, мы не стали задерживать Воделя и быстро найдем владельца карандаша.

— Динь, мне не хотелось бы, чтобы вы нашли его слишком быстро. Лучше бы вы действовали… ну, скажем так: с умеренной быстротой. Или даже с некоторой медлительностью.

— Почему?

— Я не могу тебе сказать.

— Ага. Мудрец не делится сокровенным с глупцом. Подожди минутку, я выйду из комнаты. Что ты хочешь? — спросил Динь короткое время спустя.

— Чтобы ты немного притормозил.

— Это не по правилам.

— Совсем не по правилам. Динь, давай вообразим, что какой-то гад столкнул меня одетого в озеро дерьма.

— Бывает.

— И что я погружаюсь на дно. Можешь зримо представить себе эту сцену?

— Как если бы я был рядом.

— Прекрасно. Вот и представь себе, что ты — рядом. Прогуливаешься и занимаешься левитацией на берегу этого озера. А теперь представь, что ты протягиваешь мне руку.

— То есть погружаю собственную руку в дерьмо, чтобы вытащить тебя, и сам не знаю, зачем я это делаю?

— Вот именно.

— Объясни поконкретнее.

— Когда карандашные стружки отправят в лабораторию?

— Примерно через час. Коллеги заканчивают упаковку остальных образцов.

— Сделай так, чтобы стружки туда не попали. Дай им двухдневную отсрочку.

— И как я это сделаю?

— Какой величины контейнер со стружками?

— Примерно с тюбик губной помады.

— Кто повезет образцы в лабораторию?

— Бригадир Керуан.

— Поезжай вместо него.

— Мы с ним совсем не похожи, он бретонец.

— Отправь бретонца на срочное задание, а с образцами поезжай сам. Поскольку в этом тюбике губной помады особо важная улика, ты не поместишь его с остальными образцами, а для большей надежности положишь в карман куртки.

— А потом?

— По дороге ты внезапно заболеваешь. Подскакивает температура, начинает кружиться голова. Ты отдаешь экспертам весь материал, кроме тюбика, возвращаешься в комиссариат, говоришь, что тебе плохо и ты поедешь домой. Следующие два дня ты лежишь в постели, на тумбочке — куча лекарств и ни крошки еды: тебя от всего воротит. Но это — для видимости, для тех, кто придет тебя навестить. А на самом деле ты имеешь право вставать.

— Большое спасибо.

— Из-за этого внезапного недомогания ты напрочь забыл о тюбике, который лежит у тебя в кармане. На третий день тебе уже лучше, в памяти восстанавливается логическая цепочка: контейнер, лаборатория, карман куртки. Есть два варианта развития событий. Либо какой-нибудь въедливый лейтенант обнаружит, что тюбик не попал в лабораторию, либо никто вообще ничего не заметит. При любом варианте ты отдаешь тюбик, объясняешь свою забывчивость болезнью и приносишь глубокие извинения. Так мы выиграем от полутора до двух с половиной дней.

— Это ты выиграешь, Жан-Батист. А что получу я? Истинный мудрец ищет пользу для себя на этой земле.

— Ты получишь два дня отдыха — четверг и пятницу, которые плавно перетекут в выходные. А также право рассчитывать на ответную услугу.

— Например?

— Например, на помощь, если на месте преступления найдут прядь твоих прямых черных волос.

— Понял.

— Спасибо, Динь.

Во время этой беседы Данглар принес из своего кабинета бутылку и поставил прямо на стол Адамберга.

— Так хоть честнее, — заметил Адамберг, указывая на бутылку.

— Должен же я ее закончить, раз собираюсь перейти на красное.

— Лусио бы это одобрил. Либо заканчивай то, что начал, либо не начинай совсем, говорит он.

— Вы в своем уме? Обращаться к Диню с такой просьбой! Если об этом узнают, вам крышка.

— Мне и так крышка. Но об этом не узнают, ибо человек Востока не станет болтать, словно какой-то легкомысленный дрозд. Так он написал в одной из своих открыток.

— О'кей, — сказал Данглар, — это дает нам преимущество в пять или даже шесть дней. Где вы остановитесь в Кисельево?

— Там есть небольшая гостиница.

— Не нравится мне это. Вы едете один, а путешествие будет опасным.

— Со мной же поедет ваш внучатый племянник.

— Владислав — не боец. Не нравится мне это, — повторил Данглар. — Кисельево, черный туннель.

— И опушка леса, — с улыбкой произнес Адамберг. — Вы до сих пор ее боитесь. Даже больше, чем Кромсателя.

Данглар пожал плечами.

— Который шляется неизвестно где, — негромко добавил Адамберг. — Ушел на все четыре стороны.

— Вашей вины тут нет. Скажите, что мы сделаем с Морданом? Вытащим его из норы? Встряхнем его как следует? Выбьем из этого предателя признание?

Адамберг встал, перетянул две папки, зеленую и розовую, широкой резинкой и закурил, не вынимая изо рта сигареты и сощурившись, чтобы дым не попал в глаза. Так курил его отец, так курил Кромс.

— Что мы сделаем с Морданом? — медленно повторил он. — Прежде всего позволим ему освободить дочь.

XXVIII

Рюкзак Адамберга был застегнут, передний карман оттопыривался — в нем находились три досье, французское, австрийское и английское. Когда Адамберг снова вошел в кухню, в памяти замелькали отрывочные картины: озаренная утренним солнцем фигура Кромсателя, их долгое противостояние, момент, когда он дал этому типу спокойно уйти. Иди, Кромс, иди. Убивай снова, убивай без всяких опасений, ведь комиссар и пальцем не пошевелил, чтобы остановить тебя. «Запрет на действие», — сказал Жослен. Возможно, это проявилось у него еще раньше, в воскресенье, когда он замешкался и позволил Эмилю сбежать, — если дело обстояло именно так. Но теперь с запретом на действие покончено. Человек с золотыми пальцами избавил его от этой беды. Теперь он готов спуститься в черный туннель в Кисилове, проникнуть в недра этой деревни, ревниво оберегающей свою тайну. Пришла хорошая новость из больницы, куда перевели Эмиля, — у него спала температура. Адамберг застегнул на запястье ремешки часов и взялся за рюкзак.

— К тебе гости, — объявил Лусио, постучав в окно.

В кухню величаво прошествовал Вейль, преградив своим животом путь к двери. Обычно, для того чтобы увидеться с Вейлем, приходилось идти к нему. Сам он никогда никого не посещал. Этому домоседу и невротику было мучительно тяжело передвигаться по городу.

— Хорошо, что успел вас застать, — сказал он, усаживаясь.

— Я тороплюсь, — сказал Адамберг, неловко пожимая руку бывшему комиссару: тот протянул ее вялым движением, словно для поцелуя. — Мне пора ехать в аэропорт.