Бернхард Шлинк - Правосудие Зельба
Проснувшись, я некоторое время не мог понять, где нахожусь. В комнате царил образцовый порядок, пепельница была пуста, а стакан для полоскания рта опять упакован в свежий полиэтиленовый пакетик. Мои наручные часы показывали полтретьего. Я долго сидел в сортире, держась руками за голову. Моя руки, я старался не смотреть в зеркало. В своем дорожном несессере я нашел пачку саридона, и через двадцать минут головная боль прошла. Но при каждом движении мой расплавленный мозг тяжелыми волнами бился о стенки черепной коробки, а желудок отчаянно требовал пищи, в то же время тревожно сигнализируя о возможности ее непроизвольного извержения. Дома я бы приготовил себе отвар ромашки, а здесь я не знал, как по-английски «ромашка», где ее взять и как вскипятить воду.
Я принял душ, сначала горячий, потом холодный. В чайной отеля я попросил черного чаю и тост. Потом прошелся по улице. Она привела меня к знакомому винному магазину. Он был еще открыт. Я был на «Southern Comfort» не в обиде за прошлую ночь. В знак подтверждения этого я купил еще одну бутылку. Хозяин сказал:
— Better than any of your Sambuca, hey?[126]
Мне не хотелось возражать ему.
На этот раз я решил напиться организованно. Я повесил табличку «DO NOT DISTURB» снаружи на дверь, а костюм на вешалку и надел пижаму. Сунув белье в специально предусмотренный для этого полиэтиленовый пакет, я положил его перед дверью в коридоре, а рядом поставил ботинки, в надежде, что утром получу все обратно в надлежащем виде. Потом я запер дверь на ключ, задернул гардины, включил телевизор, налил первый стакан, поставил бутылку и пепельницу на тумбочку перед кроватью, рядом положил сигареты и спички, а сам улегся в постель. По телевизору шел фильм «Red River».[127] Натянув одеяло до подбородка, я смотрел кино, пил ликер и курил.
Через какое-то время зрительные образы, которыми меня мучила память, — зал судебных заседаний, в котором я выступал, казни, на которых я обязан был присутствовать, серые, зеленые и черные мундиры и моя жена в бэдээмовской форме[128] — исчезли. Стихли сапоги в длинных гулких коридорах, смолкли речи фюрера, несущиеся из радиоприемников, оборвались сирены. Джон Уэйн пил виски, я пил «Southern Comfort», и когда он отправился разбираться со своими врагами, я был вместе с ним.
В следующий полдень выход из пьяного загула был для меня уже привычной процедурой. В то же время мне было ясно, что «запой» кончился. Я поехал в парк «Золотые ворота» и два часа гулял. Вечером я нашел итальянский ресторанчик под названием «Perry's» и чувствовал себя в нем почти так же комфортно, как в «Розенгартене». Ночь я проспал крепко и без сновидений, а в понедельник открыл для себя американский завтрак. В девять я позвонил Вере Мюллер. Она сказала, что ждет меня к ланчу.
В половине первого я был перед ее домом на Телеграф-Хилл с букетом желтых роз. Вера Мюллер оказалась не синеволосой карикатурной старушкой, нарисованной моим воображением. Она была моя ровесница, и если моя старость производила такое же впечатление, как ее, то меня это вполне устраивало. Это была высокая, стройная, сухощавая женщина, одетая в джинсы и русскую вышитую рубашку, на груди у нее болтались очки на цепочке, серые глаза лучились иронией. На левой руке было два обручальных кольца.
— Да, я вдова, — сказала она, перехватив мой взгляд. — Мой муж умер три года назад. Вы мне чем-то напоминаете его.
Она провела меня в гостиную, откуда был виден остров-тюрьма Алькатрас.
— Стаканчик пастиса в качестве аперитива? Угощайтесь, а я быстренько суну пиццу в духовку.
Когда она вернулась, я уже налил себе и ей пастиса.
— Я должен вам кое в чем признаться. Я не историк из Гамбурга, а частный детектив из Мангейма. Человека, на объявление которого вы откликнулись и который тоже не был историком, убили, и я пытаюсь выяснить почему.
— А кто его убил, вы уже знаете?
— И да и нет.
Я рассказал ей свою историю.
— Вы говорили фрау Хирш о своей причастности к делу Тиберга?
— Нет, у меня не хватило духу.
— Вы и в самом деле похожи на моего мужа. Он был журналистом, знаменитым неистовым репортером, но постоянно жил в страхе из-за своих репортажей. Впрочем, это хорошо, что вы ей ничего не сказали. Она бы слишком разволновалась, в том числе и из-за ее непростых отношений с Карлом. Вы знали, что он снова сделал большую карьеру, на этот раз в Стэнфорде? Сара так и не смогла вжиться в этот мир. Она осталась с ним, потому что не смогла отказать ему, ведь он так долго ее ждал. А он жил с ней лишь из чувства порядочности. Они так и не поженились.
Она повела меня на балкон перед кухней и принесла пиццу.
— Старость мне нравится тем, что с годами меняешь отношение и к собственным принципам. Раньше я и представить себе не могла, что когда-нибудь буду обедать с бывшим нацистским прокурором и у меня не застрянет пицца в горле. Вы так и остались нацистом?
У меня пицца застряла в горле.
— Ладно, не обижайтесь. Вы совсем не похожи на нациста. Вас, наверное, иногда мучает прошлое?
— Еще как! Чтобы справиться с этими муками, мне потребовалось целых две бутылки «Southern Comfort». — Я рассказал ей о своих субботне-воскресных приключениях.
В шесть часов мы еще беседовали. Она рассказала о том, как начинала свою новую жизнь в Америке. Познакомившись со своим мужем на олимпиаде в Берлине, она уехала с ним в Лос-Анджелес.
— Знаете, что для меня было труднее всего? Сидеть в сауне в купальнике.
Потом она пошла на ночное дежурство — она работала в службе психологической помощи по телефону, — а я еще раз заглянул в «Perry's», чтобы запастись горючим на ночь, но на этот раз ограничился шестью банками пива. Утром, за завтраком, я написал Вере Мюллер открытку, оплатил счет за проживание и поехал в аэропорт. Вечером я уже был в Питсбурге. Там лежал снег.
4
Сказать про него что-нибудь хорошее — нож острый!
Оба такси, и то, которое доставило меня вечером в отель, и то, которое отвезло меня на следующее утро в театр, были желтого цвета, как в Сан-Франциско. Было девять часов, труппа уже репетировала, но в десять у них начался перерыв, и я отыскал своих мангеймцев. Они стояли в трико и коротеньких майках у батареи и пили йогурт.
Когда я представился, они долго не могли прийти в себя от удивления, что я приехал в такую даль только ради того, чтобы поговорить с ними.
— Ты знал эту историю с Сергеем? — спросила Ханна Йошку. — Слушай, я просто в шоке!
Йошка тоже был поражен.
— Если мы хоть как-то можем помочь Сергею… Я поговорю с шефом. Думаю, ничего страшного не будет, если мы вернемся на репетицию в одиннадцать. Можно будет спокойно поговорить в нашей театральной столовой.
Столовая была пуста. В окно был виден парк с высокими голыми деревьями. Там гуляли молодые мамаши с детьми, маленькими эскимосами в теплых комбинезонах, резвившимися на снегу.
— В общем, для меня это очень важно, поделиться тем, что я знаю о Сергее. Было бы просто ужасно, если бы кто-то подумал, что… если бы они действительно поверили, что… Сергей — он такой тонкий и очень ранимый человек — не какой-нибудь там мачо! Понимаете, он никак не мог сделать это специально хотя бы уже потому, что он всегда жутко боялся любых травм.
Йошка не разделял ее уверенности. Он задумчиво мешал пластмассовой палочкой в своем одноразовом стаканчике с кофе.
— Господин Зельб, я тоже не думаю, что Сергей мог сам себя покалечить. Я просто не могу представить себе, что кто-то способен на такое. Но если кто-нибудь… Понимаете, у Сергея всегда были какие-то сумасшедшие идеи.
— Как ты можешь говорить такие гадости! — перебила его Ханна. — Ты же его друг. Я просто в шоке, в самом деле.
Йошка коснулся ее руки:
— Ну Ханна! Ты разве не помнишь тот вечер, когда мы принимали у себя ансамбль из Ганы? Сергей тогда рассказывал, как он еще бойскаутом чистил картошку и специально порезал себе палец, чтобы больше не дежурить по кухне. Мы еще все смеялись, и ты тоже.
— Да ты же ничего не понял! Он просто сделал вид, что порезался, и замотал себе палец бинтом. Я просто поражаюсь, как ты умеешь все перевернуть с ног на голову! Ну Йошка, ну, я не знаю!..
Йошку это, похоже, не убедило, но ему не хотелось спорить с Ханной. Я спросил о настроении, душевном состоянии Сергея в последние месяцы прошлого сезона.
— В том-то и дело! — ответила Ханна. — Это тоже никак не вписывается в ваши странные версии. Он так верил в себя, хотел во что бы то ни стало освоить еще и фламенко и так добивался стипендии в Мадрид.
— Вот именно! И эту стипендию он как раз и не получил!
— Ну как ты не понимаешь? Он стремился к ней, он подал заявку, вложил в это столько энергии! И с его партнером тоже все наконец наладилось летом, с этим профессором германистики. Понимаете, Сергей… Нет, гомиком он не был, но ему нравились и мужчины. Я считаю, что это здорово на самом деле. И не просто какие-то там мимолетные встречи, секс, а он был способен на настоящее чувство. Нет, его просто нельзя не любить. Он такой…
